Вслед за Бальзаком и Мопассаном Роллан с возмущением пишет о лживой и продажной прессе. В журналах и газетах сотрудничают беспринципные Сильвены Коны, невежественные Гужары.
На Ярмарке создается не искусство, а фабрикуется товар в угоду извращенным вкусам пресытившихся буржуа.
«В театре показывали убийства, изнасилования, разные виды безумия, пытки, выколотые глаза, вспоротые животы, короче — все, что могло дать встряску нервам и удовлетворить скрытые варварские инстинкты ультрацивилизованной верхушки общества». Поражает точность наблюдения Роллана, убедительность его выводов о неизбежности деградации продажного буржуазного искусства. Писатель вскрывает главную причину страшного заболевания современной ему культуры — губительную власть денег. Больное, оторванное от народа искусство обречено на бесплодие, на медленное умирание — таков вывод Роллана. Да, именно самого Роллана, так как охваченный болью за Францию, писатель в этой книге нередко забывает своего героя и непосредственно сам говорит с читателем. Подчеркнутая публицистичность, свойственная всему роману, особенно ярко звучит в «Ярмарке на площади». Читатель явственно слышит гневный голос писателя, обращенный к правителям Третьей республики: «Что Вы сделали с Францией, куда вы ее ведете?» Имя Роллана в нашем сознании связано прежде всего с понятиями гуманизма, доброты, человечности, но этот предельно добрый, мягкий человек умел и ненавидеть, когда речь шла о врагах человечества и прогресса. У Роллана «голос тих, но тверд», — писал Горький[9]. В 30-е годы голос писателя, «совести Европы», был слышен во всем мире, он призывал к борьбе против фашизма, против войны. Впервые ненависть зазвучала в голосе Роллана в «Ярмарке на площади». Он слишком любил Францию, чтобы писать спокойно.
Роллан и Кристоф вершат суд над Ярмаркой. Жан-Кристоф в Париже не просто наблюдатель. Его живая, активная натура заставляет его во все вмешиваться, громко выражать свое возмущение, негодование, свое неприятие; он резко, подчас с подчеркнутым вызовом противопоставляет свою точку зрения взглядам признанных авторитетов, бездарность он называет бездарностью, фальшь — фальшью. Образ Кристофа — титана, творца и бунтаря возвышается над пигмеями, суетящимися на толкучке Ярмарки. Кристоф бедствует, голодает, но не сдается, не идет против своих принципов. В этой книге его бунт достигает своего апогея. «Кристофу необходим был вольный воздух… возможность обнять тех, кто ему дорог, обличать врагов, бороться и побеждать». Правда, Кристоф далеко не всегда ясно понимает, что же он конкретно хочет противопоставить ненавистной Ярмарке. Он жаждет борьбы, но не знает, с кем и во имя чего бороться, не всегда понимает, кто его друзья и союзники. Бунт его вызван скорее чувством, эмоциями, нежели разумом, глубокой и трезвой оценкой действительности, поэтому бунт этот неизбежно принимает форму стихийного протеста. Образ одинокого бунтаря Кристофа у Роллана, однако, принципиально отличен от часто встречавшихся в литературе того времени героев — индивидуалистов, с ницшеанским презрением смотревших на других людей, высокомерно противопоставлявших себя массе. При всем своем трагическом одиночестве Кристоф не враждебен людям, он не может без людей и постоянно тянется к ним. Он всегда кого-то любит, о ком-то заботится, кого-то опекает, его талант питается общением с людьми. Кристофу лучше среди простых людей, отзывчивых и добрых, таких, как его мать Луиза, дядя Готфрид, Лорхен, нежели среди завсегдатаев модных салонов. Блуждая в сутолоке Парижа, он упорно и настойчиво ищет подлинную, настоящую Францию, ибо у героя Роллана отрицание неразрывно связано с поисками положительных идеалов. «Франция — это мы», — нагло заявляет ему Сильвен Кон. Но Кристоф уверен, что «Франция не такая… Такой народ не протянул бы и двадцати лет… Должно быть что-то другое».
Друг Кристофа, мечтательный мыслитель Оливье Жанен, знакомит его с французским народом, проникновенно рассказывая о незаметных тружениках, о скромных обитателях жалких мансард. Нельзя, однако, не заметить, что все разговоры Оливье о французском народе, о его неугасимом стремлении к справедливости и истине звучат абстрактно. Роллан в те годы еще не мог помочь Кристофу в его поисках народного героя.
Обанкротившейся Третьей республике, разложившейся буржуазной культуре в романе противопоставлен не народ, а одинокий бунтарь Кристоф и группа интеллигентов-гуманистов, друзей Оливье Жанена.
Рассказу о детстве Оливье и его сестры посвящена целая книга романа — «Антуанетта». Это своеобразное лирическое интермеццо, и хотя оно несколько замедляет повествование о жизни Кристофа, читатель благодарен за него автору.
Любовью к Франции, глубокой верой в человека, восхищением женской самоотверженностью пронизаны страницы, посвященные скромной и мужественной Антуанетте, просто и незаметно отдавшей свою жизнь брату. Роллан всегда возражал против попыток отождествить Антуанетту с кем-либо из реально существовавших людей. Она была для него воплощением всего лучшего, что он видел в женщинах своей страны; ее нежное лицо виделось писателю в наивных статуях мадонн, изваянных народными мастерами и украшающих порталы средневековых соборов. И если в 90-е годы Роллан считал, что героизм — это привилегия натур избранных и великих, то образ Антуанетты свидетельствует о расширении этого понятия. Позже, в 1920 году, Роллан писал Стефану Цвейгу: «Героизм распространен повсюду, среди самых простых, самых незаметных людей, и нигде, может быть, он не носит такой чистый и чудесный характер, как у них» [10].
Говоря об Антуанетте, нельзя не вспомнить замечательные слова Алексея Максимовича Горького: «Меня удивляет стойкость любви Ромена Роллана к миру и человеку; я завидую его крепкой вере в силу любви» [11].
Антуанетта мало приспособлена для жизненной борьбы, она гибнет. Роллан с горечью и болью писал: «Современное общество убивает их каждый год». Большим счастьем для писателя будет возможность через несколько лет увидеть в жизни более решительную и сильную «сестру» Антуанетты — Аннету Ривьер, героиню «Очарованной души», смело ринувшуюся в бой с социальным злом.
Дружба с Оливье помогает Жан-Кристофу познать Францию. Аналитическая мысль Оливье дополняет эмоциональный пафос Кристофа. Друзья живут в доме, который как бы в миниатюре представляет различные социальные слои страны. Это несколько условное построение седьмой книги («В доме») нужно было Роллану, чтобы столкнуть своего героя, а вместе с ним и читателя, с чрезвычайно важной для него проблемой разобщенности людей. О трагической невозможности человеку достучаться до сердца другого человека с отчаянием и болью писал уже Мопассан. Эта мысль была подхвачена «литературой конца века», которая стала всячески муссировать тему о якобы неизбежном отчуждении людей. Гуманист Роллан горячо и страстно восстает против этого. Великой животворной силой, которая, с его точки зрения, может и должна объединить людей, является искусство. Музыка Кристофа не только несет радость, она помогает самым разным, страдающим от одиночества людям найти путь друг к другу. Кристофу удается преодолеть различные политические, социальные и национальные предрассудки, разделявшие жильцов дома, а иногда и членов одной и той же семьи. Жан-Кристоф выступает носителем идеи абстрактного гуманизма, свойственного в те годы самому Роллану: «Я люблю людей, я хочу любить вас всех». Этот абстрактный гуманизм исключал признание революционной борьбы, что неизбежно воздвигало между Кристофом, его друзьями и рабочим людом Парижа стену взаимного непонимания и недоверия.
В 900-е годы Роллану, разочаровавшемуся в социалистических идеях, кажется, что революционная борьба бессмысленна. Он видел только то, что лежало на поверхности рабочего движения того времени, — перерождение верхушки социалистических партий, непонятные для него разногласия между правым и левым крылом, слабость отдельных неорганизованных выступлений рабочих. Отсюда неверие писателя в силы революционной борьбы пролетариата, уверенность, что изменение общества может быть осуществлено лишь самоотверженностью гуманистов-одиночек.
В книге «Неопалимая купина», написанной в 1910–1911 годах, отразилась волна забастовок, прокатившихся в это время по всей стране. Но Роллан изображает выступление рабочих как стихийный, неожиданный взрыв, — таково описание демонстрации и баррикадных боев в день 1 Мая.
Трагически бессмысленно погибает Оливье. Кристоф, поддавшийся внезапному опьянению бунта и распевавший на баррикаде свою революционную песнь, отрезвляется, приходит к горькому разочарованию и отказывается от каких-либо новых попыток сблизиться с рабочими.
Оторванностью Роллана от революционного движения того времени объясняется то, что писатель исключил целую книгу, где, по первоначальному замыслу, он хотел показать участие Кристофа в революционной борьбе Германии и Польши. От стихийного бунта Роллан вновь приводит своего героя к абстрактному, утопическому идеалу: «связать узами братства всех честных людей, хотя бы они и были самых разных верований и принадлежали к разным классам». Кристоф больше не пытается сблизиться с народом. Пройдя через неожиданно вспыхнувшую страсть к Анне Браун, через тяжелый духовный кризис, он находит успокоение в природе, в музыке, в дружбе «чистых и великих душ»…
Течет река жизни героя, течет время… Военным угаром охвачена Франция, в Германии повсюду блеск штыков, милитаристский ажиотаж захватывает Италию. Социальная тема вновь властно и громко звучит в романе. Роллан глубоко обеспокоен агрессивностью молодого поколения буржуазии, презирающего ценности духовной культуры, признающего лишь культ грубой силы, издевающегося над демократией. «Они стали агрессивными», «они прославляли наковальню сражений». «Не без бахвальства они превозносили ограниченность и здравый смысл, грубый реализм, бесстыдный шовинизм». Последняя книга романа — «Грядущий день» — вышла в 1912 году, и мечта Роллана о братском союзе всех народов звучала в атмосфере предвоенной грозы смело и прогрессивно. Воплощением этой мечты писателя является дружба его героев: немца Кристофа, француза Оливье, итальянки Грации, олицетворяющих лучшие черты своих народов.