Перед столом стояла Дама в Черном, поигрывая кинжалом. Это страшное оружие наносит смертельные раны. Люди, притащившие зуава, положили его на стол, так что маленькая ручка, сжимающая рукоять кинжала, вполне могла достать связанного.
Зуав, однако же, не отвел глаз. Он холодно смотрел сквозь ячейки сети, опутавшей его лицо, прямо в глаза своей противнице.
Она же тихим свистящим голосом, задыхаясь от бешенства, сказала ему с невыразимой ненавистью:
— Ты для меня воплощение француза… врага моей родины… Захватчик… будь ты проклят… я ненавижу тебя. Я обещала убить тебя при третьей встрече… я не искала тебя… но ты в моих руках… и ты умрешь!
Вид занесенного над ним кинжала прибавил Оторве смелости. Он ответил:
— Это я первый поднялся сегодня на плато Альмы… это я нашел дорогу для артиллерии… это я сделал первый выстрел… Это я, наконец, водрузил французский флаг на Телеграфную вышку. Я говорю об этом, чтобы вы поняли: я не боюсь смерти. Я солдат! И я презираю вас, как солдат презирает убийцу! Подлого убийцу!
Пренебрежительный взгляд француза, его жесткая отповедь привели Даму в Черном в бешенство. Не отдавая себе отчета ни в словах, ни в поступках, охваченная неудержимой ненавистью, она всадила кинжал в грудь зуава с криком:
— Умри же!
ГЛАВА 7
Реванш Дамы в Черном. — Удар кинжалом. — В глубине подвала. — Смотрите-ка… мертвец не мертв… — Порох, вино и окорок. — Из огня да в полымя. — Мина. — Бессилие.
Когда сталь коснулась груди неустрашимого солдата, по всему телу его прошла дрожь. Сдавленный стон сорвался с его губ, отчаянный стон смелого и сильного человека, осознавшего свое бессилие перед лицом смерти.
Он слабо дернулся в своих путах, потом закрыл глаза и замер. Дама в Черном долго смотрела на него, затем отступила на шаг. Кинжал выскользнул у нее из рук и с глухим стуком упал на пол.
В ее глазах потухла та страшная ненависть, которая обжигала, словно раскаленный металл. Гнев ее исчез при виде неподвижного тела.
— Двое в один день, — прошептала она. — Маршал и солдат!.. Да… это ужасно — так убивать… И это жестокое слово: подлый убийца… оно как пощечина. Да… может быть… Ну что ж… пусть так… я согласна: подлый!.. Я люблю святую Русь так, что согласна на подлость, на преступление… я готова на все ради ее спасения!.. Прочь слабость и сомнения!.. Вперед, за родину!
Люди, которые захватили, а потом притащили Оторву, были одеты по-крестьянски. Это татары — круглолицые, раскосые, с приплюснутыми носами, привыкшие к покорности и послушанию. Оки бесстрастно наблюдали за странной женщиной и ее жертвой.
Татары не поняли ни слова из того, что говорила Дама в Черном, поскольку размышляла она вслух по-французски.
Теперь они равнодушно ждали приказа, чтобы выполнить его беспрекословно, каким бы он ни был.
Дама в Черном, к которой вернулось ее обычное хладнокровие, спросила их по-русски:
— Барин здесь?
— Да, он ждет вместе с господином полковником, — ответил один из крестьян.
— Хорошо!.. Уберите отсюда это тело.
— И что с ним сделать? Бросить в колодец?
— Ни в коем случае! Французы завтра найдут его и всех здесь перережут…
— Тогда закопать в парке?
— Нет! Они заметят свежевскопанную землю…
— Тогда мы не знаем, что с ним делать…
— Ладно! Отнесите его в погреб… он взлетит на воздух вместе со всем домом.
— Да, барыня, это вы хорошо придумали.
Слуги подхватили бездыханного и недвижного Оторву, с трудом подняли его и, топоча сапогами, выволокли из комнаты.
Пройдя по длинному коридору, вымощенному плитками, они повернули и дошли до массивной дубовой двери. Канделябры[99] на стенах освещали путь.
Один из крепостных, тот, что шел впереди мрачной процессии, толкнул дверь, и та со скрипом отворилась. За ней зияла черная дыра. Крестьянин хотел выполнить приказ барыни как можно точнее и спросил других:
— Мы должны просто бросить его в погреб или отнести вниз?
— Барыня сказала: «Отнесите».
— Он же мертвый… Ему все равно… а нам меньше работы!
— Тогда давайте сбросим.
Рассудив таким образом, они положили зуава на верхнюю ступеньку, с силой толкнули его, послушали, как тело катилось вниз со ступени на ступень, и ушли, повернув ключи в двух замках на два оборота. Дверь погреба стала дверью темницы.
И тут началось что-то поистине необычайное.
Едва тело коснулось верхней ступени, оно сжалось в клубок, во всяком случае настолько, насколько позволяли веревки, чтобы по возможности уберечься от ударов и ссадин. Ноги подтянулись к груди, спина согнулась, руки прижались к корпусу, голова втянулась в плечи, и хотя тело не столько спускалось, сколько скатывалось вниз, это не нанесло ему особого ущерба.
Но позвольте! А как же кинжал, всаженный в грудь… как же предсмертные стоны… последняя судорога?..
Разве Жан-Оторва не умер?..
Ну и ну! Похоже, что нет!..
Это неслыханное, это просто чудо, но это так! Он остался жив!.. Пересчитав ступеньки каменной лестницы, молодец очутился внизу, в полной темноте. Оглушенный, помятый, контуженный, Жан с четверть часа пролежал неподвижно на влажном полу, едва дыша и собираясь с мыслями. И все-таки, несмотря ни на что, он остался жив!
Его руки и кисти, связанные неумелыми палачами, сохранили кое-какую свободу движения. Почувствовав, что может шевелиться и дышать, Оторва высвободил сначала одну руку, потом другую. Проделав это, он терпеливо стянул с себя сеть.
— Гениальная выдумка — эта накидная сеть, — пробормотал зуав себе в усы.
Его ноги были крепко стянуты толстой веревкой, которая резала кожу и болезненно сдавливала мышцы. Молодой человек пытался развязать узлы, продолжая бурчать:
— Мне еще возиться и возиться, а сил уже больше нет!..
Бедный Жан!.. После бурных событий последних тридцати часов немудрено было устать. Но тут из груди его вырвался вздох облегчения: рука нащупала штык. Палачи не подумали о том, чтоб его забрать, а может, просто не заметили под складками сети.
Француз осторожно вытащил лезвие и, поскольку оно было хорошо наточено, легко перерезал веревки. Теперь и руки и ноги оказались свободны. Присев на корточки, он ощупал себя, провел правой рукой по груди и почувствовал под пальцами что-то липкое.
«Кровь!.. Черт побери!.. Да, я ранен… чертова кукла, однако же, хватила через край… Не будь этого крапо, сын моего отца отправился бы в далекое путешествие… из которого не возвращаются».
Что же это за спасительное «крапо»?
Это просто-напросто кошелек из плотной кожи с несколькими отделениями и застежкой, в котором зуавы держат все самое ценное: деньги, драгоценности, бумаги. Этот плоский кошель, привязанный ремешком к шее, носят на груди под рубашкой. Иногда его украшают золотым шитьем.
У каждого зуава есть такой кошель, потолще или потоньше, в зависимости от состояния финансов и корреспонденции.
Кошель Оторвы был набит до отказа, к счастью для его владельца. Дама в Черном с такой страстью вонзила свой кинжал, острый, как иголка, что пробила разом пять или шесть отделений, бумаги и застежку.
Мало этого, проклятое острие проникло довольно глубоко в мышцы груди, проделав отверстие не слишком болезненное, но кровоточивое. И все же Оторва легко отделался! Войди кинжал в грудь чуть выше или чуть ниже, он пронзил бы сердце или легкое, и с храбрецом все было бы кончено.
Сейчас нашему зуаву некогда было философствовать. Он умирал от голода и изнемогал от усталости. Сил ему хватило лишь на то, чтобы отползти на четвереньках от лестницы. Жан нащупал стену, сделал пять-шесть шагов, положил свой штык под руку и заснул, скошенный мертвым сном.
Проснулся он от голода и сильной жажды. Наступил день. Тонкий луч пробивался сквозь окошко и освещал сумрачным светом глубины погреба.
До чего ж этот погреб был огромный! Настоящий храм виноделия. Не меньше сотни бочек аккуратными рядами стояли на подставках. Оторва, конечно, очень измучился, но сон вернул ему энергию и немного сил.
Глядя на ряды бочек, он подумал: «Вот и средство от жажды! Что ж, приступим!»
Зуав всадил кончик штыка между клепками, потом ввел его глубже и пробормотал: «Странно!.. Ничего не льется… Мне казалось, вино так и хлынет».
Рукой он нащупал зернистое вещество, которое сыпалось из отверстия тоненькой струйкой. Молодой человек попробовал несколько крупинок и ощутил хорошо знакомый вкус.
— Порох!.. Тысяча чертей!
Вспомнились слова Дамы в Черном: «Бочки на месте?» — и другая фраза, произнесенная ею в предположении, что француз мертв: «От взлетит на воздух вместе со всем домом».
Значит, эти такие мирные на вид бочки на самом деле были набиты порохом! Гигантский пороховой погреб! Взрыв уничтожит и дом и всех, кто в нем будет находиться! А гостями имения должны быть высшие чины французской армии, которые неминуемо остановятся здесь на ночлег!
Гнусная западня была подготовлена рукой мастера: Дама в Черном, без сомнения, являлась опаснейшим врагом.
При мысли о том, что штаб может быть уничтожен, армия обезглавлена, операция сорвана, Оторва задрожал от ужаса и гнева.
Буря чувств, поднявшаяся в душе зуава, не могла заглушить жажды. Он подошел ко второй бочке и с силой всадил в нее штык. Сразу же оттуда струей забило вино. Оторва прижался губами к отверстию — крымский нектар, такой свежий, тонкий, бархатистый, пахучий, возвратил ему бодрость, воскресил его.
Жажда была утолена. Но теперь Жана терзал голод. Он заткнул горстью земли дырку в бочке и принялся обследовать погреб. Из глубины шел сильный запах солонины и копченостей.
На крюках здесь были развешаны разнообразные колбасы, среди них — несколько здоровенных окороков.
— Вот то, что мне нужно, — пробормотал разведчик, отцепляя один из них.
В один миг он отрезал толстый ломоть окорока, набросился на него с жадностью каннибала