рувиля, втискивайтесь в лоскутное платье-сумку со швами наружу, с набедренной повязкой из рафии и пускайтесь в зажигательный полинезийский танец тамуре». Карл Лагерфельд: «Совершенно безупречные блузы для того, чтобы застрелиться в Майерлинге[72] и стать второй Сисси[73], на этот раз облаченной в кожу». В статье для газеты «Матин» Дус ле Телье иронизирует: «Кансаи подает нам драконов на завтрак, обед и ужин, Монтана без отдыха разыгрывает оперетту, Шанталь Томасс балует нас учительницами в купальных костюмах и медсестрами в подвязках…» Все звезды: журналисты, мужчины и женщины, пишущие о моде. Это была придуманная Великой Мадемуазель «поэзия моды», в которой отражались только излишества, разгул и иллюзии. При Жан-Поле насмешка завоевывает мир, а статьи о моде, это бесполезное развлечение, стали, благодаря туманным и витиеватым рассуждениям главных редакторов журналов, the place to be в печатной прессе.
Сидя за своим столом в просторном кабинете, из которого открывается вид на церковь Сент-Эсташ, осеняемый крылами ангела-хранителя в облике херувима – эмблемы его модного дома, нарисованной фломастером на окне, Жан-Шарль де Кастельбажак, пятидесятилетний подросток, вспоминает об эпохе восьмидесятых: «Было всего пять или шесть имен, вокруг которых всегда поднималась шумиха, никак не больше: Клод Монтана, бывший танцор балета из театра в Страсбурге, Иссей Мияке, Анн-Мари Беретта и я. Жан-Поля еще не было в этой компании. Принцип дефиле-спектакля еще только начал формироваться. Сценография, невероятный размах нашей работы… все это нас выделяло из общей картины. Кензо был очень театрален, так же как Дороти Бис и Шанталь Томасс. Группа “Художники и рабочие”, которая нас объединяла, продвигала нашу работу. Тогда мне пришло в голову устроить показ коллекции на крыше парковки в огромном воздушном шаре». Жан-Поль еще только топтался за кулисами авангарда, и эта компания его очень привлекала. «Он еще не существовал, – продолжает Кастельбажак. – Первый раз я о нем услышал в связи с его браслетами, сделанными из консервных банок, а потом добавились тельняшки. То, что сразу меня тронуло, показалось близким, это его стремление обыграть привычное, каждодневное… Сакрализация мелких обычных вещиц, пространство мгновений реальной жизни. Я делал то же самое уже довольно давно. Я использовал повязки Вельпо, старые одеяла… У меня была целая коллекция таких находок. Но у Жан-Поля все эти идеи заиграли по-новому, это выглядело свежо и интересно. У него было очень индивидуальное видение моды. Я находил отголоски этого у Вивьен Вествуд, которая в Лондоне украшала майки куриными косточками, практиковала в своей работе почти ситуационный подход, – я в ней чувствовал родственную душу. Но у Жан-Поля я не находил никакого политического подтекста, просто он проявлял интерес к обществу и людям. Восхвалять Францию, как она есть, это то, что мне всегда нравилось, и об этом мало кто думал. Простую, рабочую Францию, как ее показывал Габен в “Набережной туманов” и “Человеке-звере”. Эту эстетику уже затронул Ив Сен-Лоран, но в аристократической манере. Он [Готье] нам рассказал о Парижанке, прекрасно всем знакомой и близкой, которую он обожествил».
Лучший в мире способ маршировать
Работа чрезвычайно меня развлекает.
Очаровательную Парижанку, порхающую по улицам без гроша в кармане, Жан-Поль воспел в коллекциях «Барбес» и «Паригот, Парижская девчонка». В коллекции «Консьержка» отразилась другая сторона его характера: нам словно хитро подмигивает болтливый уличный мальчишка. Простая элегантность улиц стала первой отличительной чертой стиля Готье. 10 мая 1981 года[74] все знаменитые французские модельеры находились вне Франции. Они собрались в Бразилии на вечерний прием: Жан-Шарль де Кастельбажак, Тьерри Мюглер и Жан-Поль Готье. Результаты выборов показывали по бразильскому телевидению. В отеле в Рио, где они остановились, эти новости представлялись еще более удивительными. «Я тут же позвонил матери, – рассказывает Кастельбажак. – Она была напугана, словно наступала заря второй революции, потому что машины заезжали в парк, расположенный на частной территории, останавливались там и сигналили. И вдруг я увидел, как Жан-Поль вскочил на стол в ресторане и стал танцевать и петь как умалишенный. Я же был почти готов разрыдаться! Эта победа повергла меня в совершенную растерянность[75]. Душа моя оставалась на стороне правых, а сердце рвалось к левым».
Целых семь лет президентского срока будет продолжаться праздник. В период с 1981 по 1988 год Жан-Поль конечно же появлялся и в «Ле Бэн», и в «Паласе», и в «Квин», но блокнот для рисунков все-таки всегда заменял ему танцпол. «Я был тогда, да и сейчас остаюсь, большим тусовщиком, – признается Кастельбажак. – Всю жизнь это качество меня подводит и ставит иногда в прескверное положение. Я встречал его [Готье] время от времени в разных модных местах, но, между прочим, он никогда не появлялся на костюмированных вечеринках в “Паласе”. Он редко принимал участие в шумных тусовках. Я вообще думаю, что он по натуре домосед, который хорошо себя чувствует только в узкой компании близких друзей. Он так сосредоточился на выполнении своей миссии, что, по-моему, чувствовал себя носителем всего исторического наследия моды. Проще говоря, в возбужденное состояние его приводила работа, а не угар, который царил тогда на вечеринках, и темперамент свой он выражал тоже в работе». А ведь его работа состояла в том, чтобы подрывать устои, в частности, в области моды. Овладев парадоксальными символами эстетической диктатуры, он сделал следующий шаг – предложил женщине путь к эротической свободе. Корсет с коническими выступами стал его тотемом. Сегодня узнаваемый повсюду, этот предмет одежды, который появился в его фантазиях довольно рано, покорил Мадонну и за тридцать лет превратился в фетиш, позволяя сразу узнавать фирменный стиль JPG от Милана до Токио. Внешний отличительный признак: чашки выступающие, острые, больше похожие на груши, чем на яблоки, больше на Африку, чем на Америку. Едва появившись, этот корсет вызвал невероятное смятение в обществе. В нем видели символ новой сексуальности, эстетской крайности, игру с телом, которая приводила прессу, этого вечного посредника между художником и обществом, в лихорадочное волнение. В статье для журнала «Актюэль» восторженный Жан-Франсуа Бизо[76] сказал о нем так: «Шелковый корсет с острыми выступами, похожими на рожки с кремом». Готье предлагал публике варианты из бархата малинового и мандаринового цвета, использовал корсет как элемент облегающего платья мини, снабжал его шнуровкой сзади. Вся суть либертианского стиля кутюрье находит отражение в коллекции 1984 года. Он не удовлетворяется игрой с тесьмой и шнурками, у него в шоу участвуют белые и чернокожие манекенщицы, цирковые артисты, модели носят африканские бубу и поют негритянские спиричуэлс[77]. Великий сотрясатель устоев! На показах Готье бьет ключом настоящая жизнь, как она есть, а не та, которую хотелось бы видеть теоретикам моды. Отзывы о коллекции «Барбес» говорят, что она всех потрясла. Журналисты вынуждены пересмотреть привычные клише и способы описания дефиле. «Сборная солянка», которую предлагал Готье, была непривычна, и понадобился новый язык, чтобы рассуждать о его стиле. Фантазия этого фигляра не знала границ: Африка из Пигаль, квартала красных фонарей, сироты Чарльза Диккенса, Мэри Поппинс, чемпионки по лыжному спорту, гладиаторы, чаровницы, неземные существа кружили по подиуму. Тот, кто намеревался рассуждать о его коллекциях, должен был быть эрудитом, обладать легким пером и глубоким художественным видением. Рассказывая о его творениях, журналист, пишущий о моде, мог превратиться в спортивного комментатора. Писать о Готье было все равно что участвовать в марафоне. А он собирался использовать это замешательство для своего шоу «In&Out», которое перевернуло вверх тормашками внутренние законы и показов модной одежды, и театральных постановок. В тот год две тысячи человек без приглашения пришли в его грандиозный волшебный цирк. Зал de facto[78] превратился в театральные подмостки, где разворачивалось самостоятельное действо, и журналистам предстояло постараться, чтобы описать все в подробностях, включая разные забавные эпизоды, что часто приводило к увеличению вдвое объема статьи.
В 1984 году газета «Матин» не ограничилась описанием туалетов: редакция сочла обязательным рассказать в статье, что модельер арендовал Зимний цирк у Жозефа Буглиона, человека прошлого столетия, одетого как Баффало Билл. Писательница Мари-Доминик Лельевр сообщала, что на шоу собрались пятьсот человек, перед зданием цирка стояли полицейские автобусы, люди забирались на крыши машин. Все были готовы отдать 300 франков за вход… На сцену поднялись три чернокожих музыканта и запели госпел. Это было не шоу, а настоящий хаос, из глубин которого на арену цирка выходили модели, задрапированные в роскошные ткани, воплощая новый, дерзкий образ вамп от JPG. Журналист газеты «Матин», ошеломленный дефиле тридцати моделей-африканок, одна поразительнее другой, в конце статьи сравнивает их с «завернутыми в бархат сомнительными пилюлями».
Рассуждать о его вызывающих взрывы эмоций показах стало всеобщим развлечением на следующие десять лет. Он придерживался четкого ритма: два показа в год, переходя из зала «Ваграм» в парк Ла Виллет, охватив еще и сквер Тампль, – и повсюду за ним следовали фанаты, не уступающие в численности поклонникам «Роллинг стоунз»… Жан-Поль стал так же популярен, как рок-звезды. Он устраивал яркие представления на подиуме, поражая зрителей невероятной сценографией своих шоу, сопровождающихся музыкой, так что они напоминали рок- или поп-концерт. Иногда в них участвовали Нене Черри и Бой Джордж