[118]. Она никогда не танцевала с ним. Она предпочитала смотреть, восхищаться, льстить его самолюбию. Она знала, что нужно хвалить его и смотреть на него зачарованными глазами. Поль ненавидел однообразие и постоянно стремился ускользнуть, однако он всегда возвращался к очаровательной жене, хоть и с бегающими глазами и с мелодией ча-ча-ча в голове. Кто сказал, что для того, чтобы иметь дело с шансонье, необходимо запастись кнутом и пряником? Влюбленная Соланж всегда была настороже, напоминая Синьоре, не спускающую глаз с неисправимого сердцееда Монтана. Она была похожа на подруг Габена, красивого говоруна в двубортном костюме, теряющих возлюбленного, – на героинь Николь Курсель и Мишель Морган в фильмах «Мари из порта» и «Набережной туманов». Вот и Соланж, нежная мать и верная подруга, покинула этот мир слишком рано. Ей не исполнилось даже пятидесяти трех лет.
В Дордони женолюбец Поль встретил Сильветт. Что их объединяло? Страсть к танцевальным конкурсам. Вместе они стремились завоевать славу в мире ритмов. В отличие от Соланж, Сильветт не обладала врожденной грацией, но она смогла вернуть безутешному вдовцу вкус к жизни. Они не составляли пару, скорее были партнерами, сердца и тела которых слились в танцевальном ритме. Taxi boy, Taxi girl[119].
Жан-Поль воспринял эту перемену тяжело. «Это так, поскольку он сожалел и чувствовал вину из-за того, что не был с родителями в тяжелое время», – объясняет Эвелин. Между тем после первых же успешных шагов, получения первых же гонораров преданный сын старался угодить им и устраивал для них роскошные обеды. Рестораны «Серебряная башня», «Ле Гран Вефур», ресторан на Эйфелевой башне, откуда открывался волшебный вид на ночной Париж, раскинувший свои огни у них под ногами! У Поля и Соланж захватывало дух, словно у школьников. Безусловно, Аркёй не был похож на пригороды Лондона, описанные Диккенсом, но жили там скромно. За большим столом могли себе позволить ужинать только богачи. Иногда родителям Жан-Поля составляли компанию дядя Рене и тетя Луизон. «Они все так гордились Жан-Полем и тем успехом, которого он достиг!» – замечает Эвелин. Теперь же праздник закончился, рабочие сцены убирали декорации. Бабуля Гаррабе оставила его, Соланж тоже, а что касается Поля, то он совершенно изменился.
Спор между чувством и долгом: с одной стороны, сын прекрасно понимал, что отцу нужно отвлечься, что Сильветт, в общем-то, неплохая женщина и что ее роль второстепенна. С другой стороны, он не мог смириться с мыслью, что кто-то чужой может заменить мать, занять хоть мало-мальски заметное место в семье. Даже такое незначительное изменение уничтожало все. Регион Дордонь – это не пригород Парижа. Все воспоминания остались погребенными на улице Бертоле. Что значит быть единственным ребенком? Маленький оригинал, индивидуалист, который с пеленок чувствует свою избранность. Именно он диктует правила. Ему гарантирована любовь и матери, и отца, она должна доставаться ему, и только ему. Развод он не приемлет, повторный брак кого-либо из родителей тоже. Это грозный судья в коротких штанишках. Но психиатр Бруно Беттельгейм, настоящий волшебник и знаток человеческих душ, объясняет, что единственные дети в семье ужасные ревнивцы. На кого направлена эта ревность? На гипотетического соперника, на фантом, на воображаемого врага… Единственный ребенок в семье хочет быть королем, обожаемым обоими родителями, до конца. В принципе, он довольно успешно ведет боевые действия. Правда, что касается семьи Готье, смерть Соланж изменила правила игры. Треугольник распался. Оставшиеся жить оказались в полной растерянности, предоставленные своей боли. Страдающий отец и молча погибающий от тоски сын. Наконец Жан-Поль нашел силы услышать отца и признать его новую жизнь. Вечером в Сочельник он пригласил новоиспеченную пару в Париж, выпить по стаканчику. Взаимные упреки, катарсис и носовые платки… Жан-Поль, Поль и Сильветт: этот декабрьский союз был непрочен, но он был заключен, и одно это многого стоило! «К счастью, он смог сделать шаг к примирению с отцом, – говорит Эвелин. – Если бы этого не случилось, он корил бы себя всю жизнь. Потому что дядя страдал ужасной болезнью. Он умер через три месяца после той поездки в Париж. От молниеносно прогрессирующего рака». Жизнерадостный Поль Готье был так популярен в той деревне, что на похороны пришло пятьсот человек.
1989 год: единственный сын действительно остался один, лицом к лицу со своим новым положением брошенного ребенка. Его горе было глубоким страданием сироты, которое невозможно выразить словами. Но вот его волшебный карандаш снова ожил, изгоняя боль, как только он один умел это делать. Появляются новые эскизы. Пустыня заполняется образами, и они превращаются в идолов моды, которым все хотят подражать. Вещи Готье мгновенно раскупались. С помощью Франсиса он сумел воссоздать мир, в котором уютно жить всем, сердечный, проникнутый теплотой… Он заполнил пустоту существования новыми чувствами и переживаниями и новыми вещами, которые создавал сам с помощью собственных воспоминаний. Пытался ли он доказать себе, что еще жив, что остался единственным наследником своего рода? Жан-Поль ставил подпись под каждой моделью одежды. Он отвергнул старую традицию ставить инициалы на подкладке или на внутренней стороне вещи, где-то в уголке воротника… Это была двусмысленная стратегия, лишь наполовину открывающая личность кутюрье. Везде он меняет местами «верх» и «низ»: чашки бюстгальтера нашиты на свитер, чулки надеты поверх туфель. Этот же подход использовался и в области этикета. Имя Жан-Поля Готье отныне красуется на лицевой стороне его творений.
Этот человек-улыбка постоянно находился под прицелом объективов камер, так что скулы у него уже сводило. Дела шли хорошо. Но жизненная драма усугублялась. Франсис, единственное оставшееся с ним рядом любимое существо, был болен. Результаты анализов, приходящие по почте, читались сквозь слезы: сомнений в исходе не оставалось. Конец восьмидесятых годов он провел в больницах. Опять больницы, бесконечные коридоры тоски и тревоги, такие немодные белые халаты, больничный персонал – извечный враг всякой фривольности, призванный ограничивать все вольные проявления человеческой натуры. Там царила жесткая реальность. Но Жан-Поль уже давно перестал ждать от жизни удовольствий. Он опять истекал кровью в полном молчании. Танел, ведущая модель модного дома «Готье», верный друг, компаньон во время всех вечеринок, не мог видеть его страданий, но и помочь ничем не мог. Больше не будет посиделок в маленьких бистро в Марэ, не будет походов в «Бой» и «Квин», не будет веселой болтовни и заливистого смеха. «Мой Поло стал сам на себя не похож, – бормочет Танел сдавленно. – Мы с ним виделись, но найти нужных слов я не мог. Очень трудно было ему помочь, даже вытащить его на четверть часа выпить пива было невозможно». Фредерик Лорка, элегантная вдохновительница и помощница в мире Высокой моды, заставившая когда-то своим видом Жан-Поля испытать визуальный шок, тоже видела, как его все глубже затягивают одиночество и тревога. «Это его личная драма, горькая чаша, которую он испил до дна, оставаясь рядом с Франсисом до самого конца, – говорит Фредерик. – За эти годы они оба приближались к славе. Но болезнь не позволила Франсису даже четко осознать, что Жан-Поль будет работать с Мадонной, звездой, которую они оба обожали, их общим кумиром. Все это было чудовищно. Я думаю, что он довольно долго страдал от депрессии, которую ото всех скрывал. Жан-Поль больше не мог положиться полностью ни на одного человека. Они были потрясающей парой. В восьмидесятые годы только о них все и говорили. А Франсис играл ведущую роль в делах, в бизнесе. Вообразите, если бы Сен-Лоран потерял Пьера Берже двадцать пять лет назад!»
Последний год оказался самым тяжелым. Но Франсис, исхудавший, изможденный, уже неподвижный, державшийся только на лекарствах, с удивительным оптимизмом смотрел на мир. В конце концов, это он поддерживал Жан-Поля и внушал ему уверенность в будущем, повторяя, что он справится и победит эту беду. «Это поразительно, парадоксально, – признает Жан-Поль, – но именно он, обладая таким стремлением к саморазрушению, выказал удивительное мужество и стойкость, не желая сдаваться, находя каждый день силы бороться дальше, хотя его физическое состояние было плачевно». Жан-Поль очень хорошо понимал, что конец близок. Он уже переживал потерю три раза, удар за ударом. «Я уже мог понять это по первым же признакам. Я научился определять, когда любимый человек покинет меня». Он не ошибся.
Сентябрь 1990 года: больше нет родных, нет любимого. Детство в маленьком городке, юношеские годы и первые успехи, омраченные трауром. К счастью, с ним оставался Дональд Потар, друг по песочнице в Аркёй. Айтиз, любимая модель, которая работала с ним с 1972-го, незаменимая, энергичная Айтиз не покинула его. Жизнерадостная, сама блистающая на вершине славы, ставшая известной как участница «Клодетт»[120], в шортиках цыплячьего цвета… Разве можно было обойтись без девушки, которая знала от и до всю хореографию «Солнечного понедельника»[121] и умела за считаные минуты приготовить чудесный пирог с яблоками и корицей? Фредерик Лорка, которая говорила: «Жан-Поль – как ракетный двигатель, но он так творчески активен, что это может вас уничтожить», – после двухлетнего перерыва она тоже вернулась к нему, чтобы поддержать и утешить. Все успокоилось, будто завершился некий этап его жизни, когда его окружали несколько преданных друзей, вместе с которыми он пережил трудные времена и разделил юношеские восторги. Эвелин знала, что нужно принимать его манеру страдать в одиночестве и его горестное молчание. Каждый раз срабатывали все те же механизмы защиты. «Я наблюдала это, когда умер его отец, его мать, потом Франсис, – рассказывает она. – Жан-Поль не мог смириться с реальностью. Он знал, что конец близок, но всегда вел себя так, будто ничего не происходит». Неприятие реальности – мощное средство, своего рода безопасный наркотик. Тем не менее впоследствии неизбежны побочные эффекты…