оэтому он очень хотел, чтобы ему объяснили значение этого сна. Это было странно для человека, совершенно лишенного экзистенциальной тоски, не похожего на Сен-Лорана, который мог работать только в подавленном состоянии. Кто бы мог подумать, что веселый и добродушный Готье почти каждую ночь переживал такие ощущения, словно оказывался в фильме Хичкока! Не означал ли этот нож для него сотни молчаливых критиков, сопровождавших его незримо всю жизнь и осуждавших революцию нравов, вождем которой он был?
Кловиса Корнийяка, одного из самых востребованных молодых французских киноактеров, нельзя назвать мужчиной, которому нравится наряжаться в юбки. Он предпочитает стиль сдержанных молодых людей чуть за тридцать. Но вот что он говорит о том, как творчество Жан-Поля изменило современный мир: «Он необычайно далеко продвинул искусство моды и тем самым оказал влияние на архитектуру, на театр, на дизайн и собственно на образ мыслей людей. Нарядить мужчин в юбки – это все равно что напрямик задать обществу вопросы, которые всегда считались запретными: что такое вообще “мужчина”? может ли мужчина играть роль объекта? Он открыто заявлял о проблеме определения мужского и женского».
Волшебник Оз
Лохмотья, говорите? Всякому свое мило.
Никакой другой образ не высмеивали в мире моды жестче, чем роденовского «мыслителя». Кутюрье не размышляют, хотя это звучит гротескно. Они наблюдают, улавливают тенденции, разбирают по косточкам, анализируют. Назовите, например, интеллектуалом Карла Лагерфельда, который терпеть не может переезжать, потому что не знает, как разместить свою коллекцию редких книг, и вы услышите гневное рокотание: «Ах, нет! Ненавижу это слово. Отвратительное. Словно речь идет о библиотечной крысе или музее восковых фигур». Жан-Поль реагирует не так бурно. Но его тоже удивляет, что его считают модельером, который борется за килт, исходя из глубоких философских соображений.
Перед ней чашка горячего шоколада, глаза сверкают, а пальцы подрагивают. Ее августейшее величество, принцесса Савойи, Венеции и Пьемонта, Клотильда Куро не готова отступать. «Готье безусловный новатор, он все перемешал в обществе, – утверждает она. – Он любил соединение разных жанров, смешение рас и культур, разнообразие жизни… Именно это всегда подчеркивалось в его творчестве. Его задачей было показать разные стороны нашего мира, показать условность стереотипных канонов красоты, это и есть философия, лежащая в основе его стиля. Мне кажется правильным и точным называть его революционером».
Революционер? Ну что ж, Че Гевара в тельняшке. Или комиссар бархата. Аркёй, коммунистический пригород, безусловно способствовал развитию левых идей у местной молодежи. Став взрослым, начиная с весны 1981 года Жан-Поль, который много времени потратил на изучение основ политики Миттерана, не тратил больше время на то, чтобы стараться понять стратегии власти. И все же он всегда был главным образом первоиспытателем. Именно в его дефиле впервые приняли участие модели разных национальностей, типов фигуры и возрастов; странные, причудливые персонажи появлялись на подиуме, демонстрируя моду района Барбес и юбки, развевающиеся над покрытыми волосами мужскими икрами, создавая новый взгляд на элегантность…
«Он никогда не говорил, что его работа имеет какую-то политическую подоплеку, – рассказывает Клаудия Хьюидобро. – И тем не менее у него все превращалось в политический акт. Выбрать своим главным офисом место под названием “Будущее пролетариата” не так уж безобидно, правда?» Еще один пример: по его распоряжению тысячи никому не известных людей проходили в Гранд-аль[185] в парке Ла Виллет без билета. Каждый мог войти в число beautiful people, даже муж консьержки. «Если и так, и это не демократический манифест, то что тогда? – вопрошает Оливье Сейяр. И сам же поясняет: – Он открыл двери модного дома, можно сказать, просто на улицу, сделал моду доступной массам, популяризировал этот закрытый мир. Он никогда не употреблял выражение “политический акт” просто потому, что его язык и вообще его способ существования гораздо искренней, чем у большинства. Но Готье не просто так проводил столько времени на улицах, и он всегда подчеркивал свое скромное социальное происхождение».
На улице Сен-Мартен он работал по тому же принципу. Средний класс, популярная культура, разные национальности: получалась эдакая позитивная дискриминация. Среди ста двадцати сотрудников компании числились японцы, корейцы, чернокожие и арабы. Фаиза, родом из Марокко, наблюдала это четырнадцать лет. «Когда он сделал дефиле, в котором участвовали только темнокожие модели, я была тронута, – говорит она. – Его необычайно привлекают разные культуры, его вдохновляет малоизвестное. Этот человек открыт миру, и это забавно, потому что, по-моему, он сам – воплощение популярного классического образа француза!»
Продукт беби-бума, потомок представителей французского среднего класса, он, по словам Фариды Хельфа, превратился в звезду антирасистского движения, настоящего лидера левых. «Он всегда выступал за смешение социальных классов и национальностей, – говорит Фарида. – Его дом моды единственный в своем роде, там каждого можно назвать представителем пролетариата. Везде на первых ролях были девочки из известных семей… А у него на одинаковых условиях со всеми работали люди более чем скромного происхождения». Совершенно чуждый ксенофобии человек, Готье был неравнодушен и к очарованию смуглых, фарфоровых, желтых лиц. В то же время ему претила гомофобия. «У меня нюх на расистов, – продолжает Фарида. – У него то же чувство по отношению к гомофобам. Он всегда был активистом, собирал средства для борьбы со СПИДом. Но у него все это гораздо глубже. Он поражал меня, когда упрекал в гомофобии известных людей, которые априори считались вне подозрений. Он отказывался признать свои обвинения ошибкой. И для него это было серьезнее всего, так что, думаю, он прав».
Бунтарь с ангельским лицом, боец, которого трудно было даже заподозрить в военных действиях, звезда подиума рокерского склада, он создавал откровенные эротические образы там, где прежде обходились эвфемизмами. Комментарии в модных журналах по этому поводу не отличались ни широким набором эпитетов, ни богатством описаний. Эти безумные наряды Готье в лучшем случае называли «соблазнительными», «необычными», «кокетливыми», «обнажающими тело». В своих отчетах критики моды употребляли, в основном, риторические фигуры, потому что, как сказал Ромен Дюрис, первый козырь «женщин Готье» заключается в том, что они приглашают зрителей в мир либертинажа. Актер говорит: «Он ведь позволял сексу занимать значительное место в своих коллекциях. Не так ли?» Было сделано вполне достаточно, чтобы открыть дорогу порношику Версаче и Дольче и Габбана.
Историк психоанализа Элизабет Рудинеско предпочитает рассуждать о моде в духе идей Лакана[186]… Мы сидим у нее в кабинете, и она изучает фотографии матросиков, тореро, элегантных туарегов и обнаженных вамп – творения нашего модельера.
О мужчинах: «Он выводит на сцену чернокожих, арабов, людей с необычной внешностью, не вписывающихся в рамки “нормального”, – такое определение Мишель Фуко[187] использовал, описывая тех, кто не попадал в категорию “нормы”. Это весьма живописно и эстетично, его манера подчеркивать фигуру и пол очень привлекательна. С другой стороны, такая гей-иконография не кажется мне ни преувеличенной, ни насмешливой или пародийной, ни нарочитой. Она появилась в тот момент, когда гомосексуальность не только больше не скрывалась, но и открыто демонстрировалась. Это и есть gay pride[188]».
О женщинах: «Он театрализует привычные символы сексуальных перверсий: корсеты, хлысты и наручники, но без намека на насилие, характерное для садомазохистских практик. В его работе нет ничего порнографического. Но он открыто играет со всем арсеналом современных фетишей, со специфическими материалами, например с латексом и винилом. Вспоминаются Чирико и Магритт[189]. Это даже вызывает симпатию. Он создает мягкие эротические образы, но не затрагивает того низменного, что вызывает вожделение».
В этих неопределенных эротических образах, которые не вызывали вожделения, скрывалась глубинная двойственность мужчины-гея, который любит женщин. Во время примерок ему нравилось прикасаться к моделям, можно даже сказать, что это было проявление чувственности, хотя такие же ощущения ему дарили и прикосновения к тканям. «Это мужчина для женщин, – иронизирует Айтиз. – Модели его обожают, они все любят с ним фотографироваться». Его кузина Эвелин более откровенна: «Он их [женщин] предпочитает мужчинам, Жан-Поль окружает себя только девушками. Последний пресс-секретарь был мальчиком, так он его поменял в конце концов на Жельку».
В баре на Монталамбер мы встречаемся с Ариэль Домбаль, на ней расширяющееся книзу мини-платье небесной фигуристки. Она заказывает грейпфрутовый сок. «Я говорила – одно время шутя, – что он эротизирует женщин, но не делает из них кокоток, – говорит Ариэль. – Он создает смелый и дерзкий образ Афины – воительницы большого города, которая в любой момент готова отложить оружие и отправиться на пляжи Кикладских островов». Он придумал для белокурой музы Ромера[190] потрясающий наряд, в котором она блистала во время вручения премии «Сезар»: топ и юбка из черного бархата с блестящим поясом, напоминающим набедренники древних племен. Во время церемонии, находясь на виду у огромного количества зрителей, Ариэль поняла, что наряд Готье, «который всегда нелегко было носить», придает ей сил и помогает выдержать пристальное внимание толпы. Он словно защищал ее, как своего рода бронежилет. Ее парижский гардероб – коллекция всех основных элементов марки «JPG»: полосатые футболки, шикарные цыганские юбки, которые она носит в Марракеше, облегающие платья из стретч-тканей, украшенных китайским орнаментом, характерным для стилистики Прекрасной эпохи. Купальные костюмы – асимметричные бикини по эскизам Жан-Поля – Ариэль выбирала в салоне модного дома «Эрмес» на улице Фобур-Сент-Оноре.