т два класса, капиталистическая буржуазия и пролетариат, которые находятся между собой в таких отношениях, что полное развитие одного предполагает исчезновение другого».
Но это совершенно не значит, что социалисты должны действовать строго в рамках социально-экономической схемы, применяя неизменную тактику политической борьбы. Установление общественной собственности, говорит Жорес, на место собственности капиталистической представляет собой слишком глубокую экономическую революцию, она выводит на сцену слишком много противоположных страстей, надежд и страхов, чтобы кому-либо было дано заранее намечать с уверенностью путь, которым пойдет пролетариат. Самым важным является то, чтобы навлечь пользу из всех политических и экономических обстоятельств, которые могут подготовить новый социальный строй.
Жорес страстно выступает против попыток бланкистов и гэдистов навязать всем социалистам свою тактику, изгнать из социалистической партии всех, кто имеет свое мнение о методах борьбы за социализм.
«Как бы ни были огромны их заслуги, — пишет Жорес — как бы ни был велик их авторитет, но Гэд и Вайян не могут более по своей воле изгонять из пределов социализма и устранять от работы кого им угодно. Сами они своими долгими усилиями сделали из социализма слишком обширное хозяйство, чтобы они могли его суверенно занять и управлять им по-хозяйски. Подобно тому как индивидуальная и корпоративная собственность должна превратиться в собственность общественную, и социализм стремится к тому, чтобы перестать быть личной собственностью отдельных групп. Он стремится стать общей собственностью всей партии, всего борющегося пролетариата. Прежде чем обобществить все другое, социализм сам должен быть обобществлен».
Объединительный конгресс открылся 11 декабря 1899 года в спортивном зале Жапи на бульваре Вольтера. 800 делегатов сидели компактными группами, враждебными, готовыми к бою. Бланкисты и гэдисты открыто провозгласили свою цель: нанести удар том, кто заменил борьбу классов охотой за министерскими портфелями.
Жорес окружен своими друзьями. Но что это за друзья! Среди них немало людей, подобных Мильорану. В последнее время особенно усердно терся вокруг Жореса Аристид Бриан. Сын разбогатевшего трактирщика из Нанта быстро стал видным адвокатом в Сен-Назере, Однако несчастный случай сорвал его блестяще начинавшуюся карьеру. Он оказался жертвой сенсационного процесса по обвинению в оскорблении нравственности, ибо его поймали «на месте преступления» на лоне природы с женой прокурора. Талантливый адвокат был исключен из адвокатского сословия. Тогда он решил сделать карьеру иначе; он становится пылким революционером, он выступает даже левее Гэда, заявляя, что надо немедленно захватывать власть с помощью всеобщей забастовки.
Бриан быстро сообразил, насколько выгодно ему стать одним из соратников Жореса. Ведь можно урвать кое-что и для себя от огромной популярности этого человека. Его не смущало, что у него нет ничего общего с Жоресом. К тому же Жорес так простодушно доверчив к людям, завоевать его расположение легко. Если Лафарг даже возмутился, когда Бриан обратился к нему со словом «товарищ», то Жорес многое прощал, особенно одаренным людям, а Бриан, несомненно, имел способности, он был хорошим оратором — вернее, ловким краснобаем. То, что Бриан только и ждал момента, чтобы продать своего учителя, не мешало ему пока подобострастно смотреть в рот Жоресу. Вообще Жоресу удивительно везло на такого рода друзей. Ему часто приходилось возглавлять не очень дисциплинированное, не очень стойкое и трусливое войско, в котором порой окапывались обыкновенные мародеры.
Жорес стремился выдвинуть в качестве главной задачи объединительного конгресса единство социалистов.
— Положение нетерпимо, — говорил он. — Надо, чтобы расхождение, которое у нас существует, и вопрос метода были урегулированы. Пролетариат должен организоваться в классовую партию, чтобы вырвать у класса собственников все их привилегии. Но в этой борьбе вопрос о том, может ли социалистическая партия уклоняться от ответственности за власть, является вопросом тактики…
Я хорошо знаю, что удобнее всего было бы ограничиться утверждением в общих формулах основных доктрин нашей партии, чем брать на себя ответственность за управление в существующем обществе. В той мере, в какой наша партия растет, в той мере, в какой она делается силой, с которой все вынуждены считаться, неизбежно, что эта сила воздействует на силы, окружающие ее, и иногда они объединяются с ней. Разве возможно, чтобы наша партия перед лицом большого числа реакционных организации не проявляла никакой заинтересованности в судьбе оказавшейся в опасности республики?
Жорес настойчиво развивает свою идею об активной роли социалистической партии, которая обязана попользовать любую возможность для увеличения своего влияния и создания лучших условий для движения к социализму. «Если бы мы, — говорил Жорес. — были уверены в близости момента победы социализма, то бесполезно было бы останавливаться на реформах, но так как этого момента никто не может определить, то нам следует добиваться наибольшей жатвы со всех полей, которые мы обрабатываем. Оставаясь безусловными революционерами по отношению к буржуазному государству, борьбу с ним надо вести не издалека, но проникая, насколько это возможно, в самое сердце враждебной крепости».
Но, защищая общий принцип возможности участия социалиста в правительстве, Жорес понимает, что трудно защищать конкретный шаг Мильерана, на который тот пошел, не спросив согласия партии, даже подло обманув ее. Поэтому Жорес делает уступку: он заявляет, что в будущем ни один социалист не может стать министром, не получив согласия партии и не подчинившись ее контролю. Хотя слова Жореса встречают одобрение не только его сторонников, но и многих членов гэдистской партии, он находится в очень трудном положении. Никогда еще он не был объектом столь сильной и во многом верной критики со стороны социалистов, со стороны своих единомышленников. Что мог он возразить на слова Лафарга о том, что присутствие социалиста в буржуазном правительстве возлагает на него ответственность за все ошибки, все преступления этого правительства, такие, например, как расстрелы бастующих рабочих?
Конечно, он совершенно не согласен со словами Вайяна о том, что никогда ни один член партии не может принять министерский пост и в какой-либо форме участвовать в буржуазном правительстве. У него есть достаточно убедительных доводов против этой доктринерской точки зрения.
Но, увы, Жоресу трудно, даже невозможно возразить что-либо на беспощадную критику последствий казуса Мильерана, с которой выступил Жюль Гэд.
— Голос министра-социалиста, — говорил Гэд, — может быть только голосом человека, вопиющего в капиталистической пустыне. Вальдек взял Мильерана лишь в качестве заложника. Оп хочет помешать революционерам стрелять по нему, по Вальдеку, поскольку они будут опасаться ранить… Кого? Социалиста Мильерана!
Но у Гэда были очень слабые места в стене его аргументов. Он по-прежнему не выдвигал конкретных тактических планов, ограничиваясь общими, абстрактными революционными формулами.
Наконец, сам Гэд нес изрядную долю ответственности за возникновение мильеранизма. С исключительным ехидством эту сторону дела ловко показал Бриан. Он перечислил серию уступок гэдистов явному оппортунизму, против которого они выступали теперь со столь искренним негодованием.
— Если мы, — говорил Бриан, — скатились по наклонной плоскости до точки, у которой мы теперь находимся, то это произошло потому, что вы сами позаботились сделать эту плоскость более скользкой.
Обстановка на конгрессе становилась все более тяжелой. Делегаты обменивались резкими, подчас оскорбительными репликами. В зале Жапи царила атмосфера напряженной озлобленности…
И вот в один из таких моментов в зал вошла делегация рабочих департамента Нор. Рабочие шли тесной колонной с красным знаменем впереди. Они громко пели «Интернационал», который многие делегаты слышали впервые. Единый порыв поднял всех на ноги. Взволнованные, потрясенные, многие со слезами на глазах, слушали они этот великий голос самой пролетарской революции — «Интернационал», ставший с этого момента гимном французских социалистов, а затем и коммунистов всего мира…
Съезд заседал шесть дней, И сторонники Жореса и даже гэдисты при всей их непримиримости и резкости знали, каким ударом для рабочего класса Франции будет разрыв. Жорес напряженно искал возможность соглашения, какой-то общей платформы. Казалось, что ее невозможно найти, столь различны были позиции. Наконец Жорес нашел блестящий тактический ход. В комиссии по составлению резолюции Жорес предложил взять за основу текст решения, принятого на недавнем конгрессе в Эперне. Гэд оказался пленником резолюции, которую он сам рекомендовал своей партии.
Вот текст, предложенный конгрессу: «Допуская, что в исключительных обстоятельствах партия может рассмотреть вопрос об участии социалиста в буржуазном правительстве, социалистический конгресс заявляет, что при современном состоянии капиталистического общества и социализма во Франции и за ее пределами все силы партии должны быть направлены к завоеванию в коммуне, департаменте и государстве только выборных должностей; выборные органы находятся в зависимости от пролетариата, организованного в классовую партию, и, завоевывая в них места собственными силами, партия начинает законным и мирным путем политическую экспроприацию капиталистического класса, которая закончится революцией».
Гэд обещал присоединиться к большинству. В редакционной комиссии в него вошли и все гэдисты. Но он решил тоже сделать ловкий тактический ход, который привел к очень шумному недоразумению, а точнее, к скандалу. Внезапно он объявил, что будет голосовать за непримиримую позицию бланкистского меньшинства:
«Никто из членов партии не может, не будучи исключенным из партии, принять министерский пост или участвовать в каком-либо виде в центральных органах власти буржуазного государства».