– Не беспокойтесь, ваше величество. Жанна погибла лишь потому, что не хотела подчиняться опытным людям. В этом перст божий. Вашей вины здесь нет. К тому же я подыскал ей хорошую замену: к нам пришел молодой крестьянин из Жеводана, явивший чудесные знамения. Я уверен, что этот пастух быстро вытеснит из умов ваших подданных память о строптивой пастушке.
Монсеньер Реньо говорил о Жанне, как о мертвой.
Но она была жива. Ее душа была полна любви и отваги. Она верила в победу и не сомневалась в своих силах.
Ей еще предстояло совершить свой последний подвиг.
Глава 5«Большая политика»
Полгода прошло, прежде чем определилась судьба бургундской пленницы. Шесть долгих месяцев перебрасывали ее из замка в замок, из темницы в темницу, оставляя неясным: будет ли она освобождена, удержана в качестве заложницы, передана инквизиции или продана англичанам.
В течение этого срока Жанна находилась в центре острых противоречий. Она стала яблоком раздора и точкой притяжения для всех темных сил, желавших зла ее родине и бедствий ее народу.
И только те, кого она во имя любви к милой Франции спасла от гибели и утвердила у власти, остались равнодушными.
Впрочем, равнодушными ли?..
Воистину, это была «большая политика»!..
Стрелок, захвативший Жанну, передал ее своему начальнику, батару Вандонну. Вандонн, в свою очередь, уступил девушку Жану Люксембургскому, капитану, возглавлявшему армию. Жан де Люксембург был непосредственным вассалом герцога Филиппа Доброго. Герцог согласно феодальному обычаю мог затребовать пленницу и взять ее под свою охрану. Он не сделал этого. Он предпочел оставить Жанну во власти подчиненного, с тем чтобы выиграть время и, имея руки развязанными, как следует оценить обстановку.
Однако любопытство «доброго герцога» было возбуждено. Желая взглянуть на легендарную Деву, он поспешил в Марньи тотчас же, как узнал о случившемся.
Мрачный серый зал с низкими сводами и прогнувшимся каменным полом. Слева от узкой двери – камин, покрытый растрескавшимися барельефами. У камина – грубый стол и складной табурет. Резкий контраст с тоскливой однотонностью комнаты составляют люди. Люди одеты в яркий бархат и шелк. Они оживленны, громко говорят, смеются. Они ждут интересного зрелища. Кто устроился на столе, кто прислонился к камину или сидит прямо на каменных плитах пола. Это наглые и чванливые прихлебатели одного из самых блестящих дворов Европы.
А вот и их властитель.
Он стоит особняком от других. Его левая рука царственно согнута в локте, правая опирается на массивную трость. Он, как обычно, позирует. Его костюм подчеркнуто прост и изыскан. Широкая цепь ордена Золотого руна красиво поблескивает на алой ткани длинной бархатной мантии. С белой пушистой шляпы спадает вуаль. Его лицо напоминает античный портрет стареющего Цезаря: те же резкие и глубокие морщины у узких губ, тот же прямой нос, подпирающий складки тяжелого лба, такие же запавшие глаза. И так же отсутствует всякая растительность на голове и лице: ее вырвала дурная болезнь, подхваченная невзначай на ложе Венериных услад… Впрочем, Филипп Бургундский не поддается недугам. Он строен и молод, как десять лет назад. Он и сейчас может кутить всю ночь напролет, а утром скакать на лихом коне или метко стрелять в цель из лука.
Его называли «добрым герцогом». Он был особенно «добр» по отношению к женщинам: говорили, что в каждой бургундской деревне растут его дети. Он имел многих наложниц и пережил двух законных жен. Совсем недавно закончился блестящий свадебный обряд, своей пышностью и богатством потрясший всех соседей: его светлость вступил в третий брак, взяв себе в супруги принцессу из далекой Португалии, связанную родственными узами с английским ланкастерским домом. Его «доброта» проявлялась в чувствительности. Сентиментальный актер, он щедро лил слезы. И не менее щедро – кровь.
Его считали совершенным рыцарем и образцовым католиком. И правда, он покровительствовал старинному рыцарству, в обрядах которого пытался найти исчезавшую верность своих вассалов. Отдавая дань клерикальному ханжеству, он носился с идеей крестового похода и даже метил в святые. Но от неба он был очень далек. Хищный стяжатель, ценивший больше всего на свете роскошь и мирские блага, лукавый дипломат, морочивший головы союзнику и врагу, он ставил конечной целью своих домогательств королевский венец, который должен был прикрыть его завоевания и спаять воедино разрозненные куски его непрочного государства.
Судьба герцога странным образом переплеталась с судьбой Девы. Впервые он услышал о Деве под Орлеаном. Тогда приход Жанны вырвал из рук Бургундца «пуп Франции» и едва не рассорил его с англичанами. Второй раз Филипп Добрый столкнулся с «арманьякской ведьмой» во время реймского похода, который чуть не стал для него катастрофой. Правда, благодаря неожиданной помощи монсеньера Реньо он обратил эту катастрофу в удачу. Но тут Дева в третий раз напомнила о себе под Компьенем. И кто знает, что было бы, не окажись во французском лагере тайных друзей герцога! И вот она в его власти.
Железо гулко стучит о камень. На пороге появляется рыцарь, затем – другой. Поклонившись герцогу, они толкают вперед девушку. Руки девушки связаны за спиной. Ее темные короткие волосы всклокочены. Из-под разорванного полукафтанья видны помятые доспехи.
Мгновенно водворяется тишина.
Герцог пристально смотрит на пленницу.
Так вот она, пресловутая Дева! Дева? Девчонка! Ребенок, одетый в латы! Дурацкий маскарад! И это она в течение стольких месяцев устрашала старых рубак и опытных полководцев? Право, какая-то чепуха!
Герцог не знает, негодовать ему или смеяться.
Его губы невольно складываются в улыбку.
Раздается дружный хохот. Кто-то выплескивает сальную шутку, кто-то строит рожу…
Герцог делает знак, и вновь становится тихо.
Говорили, что она красива. Он этого не находит. Он не видит в ней женской прелести. Она чумаза, вся в подтеках и ссадинах. Это какой-то полумальчишка взъерошенный, как воробей! Она просто жалка!
Но тут он встречает ее взгляд.
Он удивлен.
Он чувствует, как по телу вдруг пробегает неприятная дрожь.
Что за взгляд! Он проникает в самые глубины души! Он будит совесть!
Герцог теряется. Он испытывает желание отвернуться или уйти. Ну нет! Шалишь!.. Он заставит опустить эти глаза!
Фасад Реймского собора.
Жанна д'Арк на коронации Карла VII в Реймсе. Картина Ленепвена.
Вначале он говорит тихо. Потом громче и громче. Потом начинает кричать. Он грязно ругается. Он произносит такие слова, что даже привыкшие ко всему царедворцы краснеют…
Горбатый карлик с бубенцами на колпаке толкает локтем сеньора в темной накидке.
– Сир Монстреле, внимательно вслушивайтесь в то, что изволит говорить его рыцарственная светлость! Вам, как придворному историографу, предстоит поведать об этом потомству!
Монстреле брезгливо отворачивается от шута. Нет, ему лучше забыть, что он услышал. И всем лучше забыть…
…На губах у герцога пена. Он дошел до предела. Он близок к припадку.
Глаза по-прежнему пронизывают его. Только теперь они подернуты влагой…
Испытывая ярость отчаяния, герцог крепко сжимает трость. Сейчас он поднимет ее и ударит по этим проклятым глазам.
Но вдруг ярость ослабевает. Что-то оборвалось внутри. Где-то глубоко щемит и ноет. Филиппу вдруг кажется, что он стал маленьким и усталым. Хочется исчезнуть, сделаться невидимым. Нет, не ему выйти победителем из этого поединка!..
Опустив голову, он тихо обращается к придворным:
– Идемте, господа.
События развивались быстро. Уже через день после пленения Жанны на нее, как заподозренную в ереси, выразил притязание главный инквизитор из Руана. Почти одновременно с аналогичным требованием к герцогу обратился Парижский университет. Наконец в эти же дни о своих правах на «еретичку» торжественно заявил и Пьер Кошон, епископ Бове, утверждавший, что Жанна схвачена в пределах его диоцеза.[13]
Герцог Бургундский размышлял.
Казалось вполне вероятным, что все эти требования исходили из одних уст. Владельца этих уст угадать было нетрудно: им мог оказаться только всемогущий кардинал. А если так, то спешить было некуда. «Добрый герцог» знал, насколько Винчестер нуждается в Деве. Здесь надо было торговаться, пока не удалось бы вырвать максимум. Кроме того, Бургундец не хотел решать вопрос о Деве, пока не разрешится судьба Компьеня. Жанна явилась драгоценным залогом, с помощью которого можно было влиять на волю упрямых горожан; пока город оставался непокоренным, с таким залогом нельзя был расставаться.
Вследствие всего этого первые запросы были оставлены без ответов.
Филипп Добрый не совсем ошибался, считая, что за спинами французских церковников стоит глава английского правительства. Однако этим не исчерпывалась суть дела. Истина была сложнее. Каждая из претендующих сторон имела свои мотивы.
Инквизиция давно уже с тайной боязнью присматривалась к тому, что творилось во Франции. Оснований для этого было более чем достаточно.
Шел беспокойный XV век.
Трое пап, на соблазн верующим, проклинали и предавали анафеме друг друга. Повсюду распространялись плевелы новых антикатолических идей. После английских лоллардов поднялись чешские гуситы. Магистр Ян Гус выступил с отрицанием церковных таинств и авторитета Рима. Магистру аплодировали не только в Праге… С превеликими трудностями, объединив силы духовных и светских властей, католическому миру удалось отразить первые удары. Констанцский собор осудил Гуса и провозгласил единого папу. Но этим дело не кончилось. Мятежная Чехия стала очагом революционной заразы. Ученики сожженного магистра били «Христовых воинов» и широко распространяли свои идеи. Германия… Польша…
Венгрия… Русь… До далекого Пиренейского полуострова доходили гуситские памфлеты. Они угрожали собственности попов и монахов. Они ставили под сомнение весь существующий строй. Католическая церковь – жадный зверь, тайными средствами похитивший народное достояние! Вся земля принадлежит бедным! Следует переделить не только церковные, но и светские земли! Вот к чему вели крайние выводы, которые народ делал из учения гу