По рядам понеслось: «Дева сама пойдет на штурм! Она ранена, но готова снова штурмовать крепость… Дева с нами…»
– Жан, Мюго, вы должны быть рядом со мной и не дать мне упасть! Даже если меня убьют, вы на себе втащите меня вместе со знаменем на крепостную стену!
Д’Олон ругнулся:
– Тьфу на тебя! Дважды в одном бою не ранят! – И шепотом добавил: – Только не смей плакать, не то барону расскажу.
Жанна с благодарной улыбкой замотала головой:
– Больше не буду.
Гласдель выскочил на стену и остановился, не веря своим глазам. Французы снова атаковали! Скоро стемнеет, они должны неимоверно устать, какой штурм?!
Но он был, причем странный, солдаты бежали без криков, с какой-то мрачной решимостью отомстить годонам за ранение своей Девы. И тут сверху увидели то, чего боялись больше всего, – французов снова вела та самая фигурка в белых латах, ее знамя трепетало на ветру!
Вал наступавших быстро и беспрепятственно достиг и рва, и даже насыпи. Оставалась стена, именно там ранило Деву. Оруженосец и паж вглядывались в лицо Девы, та мотала головой:
– Все в порядке!
Д’Олон видел, что, конечно, не все, но она держалась молодцом, только как взберется на стену под градом камней и потоками горячей смолы или масла? Если бы не это, они с Мюго и другими легко подняли бы ее наверх. Но рисковать нельзя, еще раз упасть Дева не может, она не сама по себе, она, как и ее знамя, для всех.
Подбежал Ла Гир, тоже глянул в лицо:
– Как?
Только кивнула. Капитан тут же скомандовал д’Олону и знаменосцу:
– Вперед!
Следом за знаменем Девы насыпь и стену захлестнул людской поток. Ждали чего угодно – града камней, потоков горячей воды, смолы, бревен, но только не отсутствия сопротивления! В форте царила паника, с одной стороны наступали отряды, казалось, уже выдохшихся французов, с другой – от Орлеана спешно перекидывали бревна через разрушенные пролеты моста, и по ним перебирались ополченцы из города. Годоны в Турели оказались атакованы с двух сторон. Они попытались прорваться на мост, но горожане подвели большую барку, доверху нагруженную сеном и паклей, и подожгли ее. В результате в горящей западне оказались едва ли не все годоны, находившиеся в Турели.
Те, кто не погиб от снарядов и стрел при штурме крепости, теперь нашли свою гибель в огне. Жанна сверху увидела Гласделя и, вспомнив свое обещание его гибели, пожалела о нем. Вильям Гласдель прикрывал отход своих, хотя куда было отходить? Только на объятый пламенем мост.
– Гласдель, сдавайтесь! Лучше плен, чем страшная смерть!
Едва ли он услышал этот крик в шуме боя и среди ревущего пламени, но обернулся и отрицательно помотал головой. Боевой капитан Вильям Гласдель не собирался сдаваться ведьме, лучше гибель, чем позор плена по ее вине.
Это было даже не поражение, это полнейший разгром, и снова впереди всех оказалась Дева, снова ее упорством, ее волей люди не испугались, не отступили, не остановились на полпути.
Но сама Дева была едва жива, все же перевязку нужно делать в лучших условиях, к тому же после этого требовалось лежать, а не бегать и не лазать по стенам! Так объявил доктор, осмотревший рану. Он долго качал головой, все время, пока заново обрабатывал рану и перевязывал ее.
Жан д’Олон испугался:
– Мы едва не погубили Деву, сделав перевязку не так?
Доктор усмехнулся:
– Вы все сделали правильно и хорошо, да только с такими ранами не ходят в атаку.
– Она будет жить?
– Конечно, если не умерла до сих пор, то будет. Только пусть лежит, не вставая, и пьет вот это.
– Что это?
Доктор открыл пузырек и сделал небольшой глоток средства, демонстрируя подозрительному Ла Гиру, задавшему вопрос, что там нет отравы. Но капитана так запросто не убедишь, все равно сомневался:
– Может, вам это и не вредно, я ей?
– Капитан, я много лет лечу людей и никогда никого не травил. А вашей Деве надо просто поспать, не то завтра снова пойдет в атаку и рана откроется. Это средство заставит ее полежать спокойно хоть пару дней.
– А-а…
И все же Ла Гир приказал не спускать глаз с доктора, чтобы, если что случится с Девой, лично спустить с него шкуру. Он так и сказал, доктор только пожал плечами:
– Дурак…
Вот теперь Ла Гир поверил, он от души чертыхнулся и протянул доктору руку:
– Не сердитесь на меня, я просто боюсь за Деву.
– А я нет?
Они подружились, и весь оставшийся вечер Ла Гир с упоением рассказывал доктору, по привычке перемежая слова с крепкими ругательствами, как Дева разгоняла шлюх из лагеря, как останавливала бегущих от Сен-Лу, как вела людей в атаку на Сен-Огюстен, а потом была ранена под Турелью и даже не заплакала, представляете, не пролила ни слезинки! А еще говорят, что эти женщины ревы! Никто не посмел возразить, ни у кого не повернулся язык припомнить, как рыдала бедная Жанна, увидев стрелу, засевшую в своем плече. Конечно, не все знали, что большая толика этих слез из-за понимания, что перевязывать ее будут мужчины, но окружающие были готовы простить Деве и просто слезы боли и отчаяния, ведь она смогла пересилить себя, а это даже труднее, чем не заплакать вообще.
Сама героиня дня лежала на постели, бледная от потери крови и тихая, не подозревая, какие о ней ходят легенды. Ей не было стыдно за свои слезы, но только потому, что Дева спала, а вокруг на цыпочках ходили здоровенные мужики, оберегая ее покой, Ла Гир пообещал лично свернуть башку тому, кто издаст хоть звук, могущий разбудить Деву. Он даже Жилю де Ре разрешил глянуть на Жанну лишь в щелку.
А потом два капитана до самого утра сидели с кружками вина в руках, и Ла Гир раз за разом подробно рассказывал, как Жанна сначала остановила паническое бегство солдат у Огюстена, как потом повела в атаку и годоны бежали, как подняла людей на штурм Турели, как ее ранили, как Дева вытаскивала стрелу, а потом снова скомандовала, нет, позвала за собой на Турель, и годоны испугались! За все это требовалось выпить, потому через некоторое время беседа потекла зигзагами.
– И не верь, если тебе будут говорить, что она плакала! Не верь! Это просто… ей что-то в глаз попало!
– Ты это мне говоришь? Она рева, понимаешь, ре-ва! – Приятели уже основательно напились и теперь пытались перекричать друг дружку. Де Ре мотал головой, а заодно и кружкой с вином, отчего напиток выплескивался. Ла Гир следил за брызгами, не отрываясь. – Но всегда умеет себя пересилить. Вот маленькая и тихая, а пересилить умеет! Веришь?
Несколько мгновений Ла Гир сосредоточенно вглядывался в лицо Жиля, потом серьезно кивнул:
– Я верю! А годоны нет!
Теперь уже Жиль разглядывал физиономию приятеля. Неизвестно, что он на ней увидел, но решительно махнул рукой с кружкой, выплеснув на стол остатки напитка:
– Ну и дураки! Пусть им хуже будет!
– Пусть! – горячо поддержал его Ла Гир. Они выпили за то, чтобы годонам было хуже. – Плохо… ой, как плохо…
– Что?!
– Годонам плохо! У них нет Девы, а у нас есть!
– Тебе их жалко?
– Ни-ни! Они нашу Деву ранили! Поубивал бы всех!
– Поубивай, – милостиво разрешил барон.
– А ты?
– И я тоже.
В знак согласия и дружбы они крепко пожали друг дружке руки и еще выпили за дружбу и убийство годонов.
Утром Ла Гир разрешил приятелю посидеть подле спящей девушки. Перед этим они старательно зажевывали доказательство вчерашних посиделок, чтобы не слишком разило.
Открыв глаза, Жанна увидела подле своей постели Жиля де Ре.
– Барон…
– Лежи! Героиня…
Девушка мгновенно вспомнила все: первый штурм Турели, свое ранение и слезы…
– Я не героиня… я… плакала…
И столько горя было в голосе, что у Жиля дрогнуло сердце. Бедная девочка! Но голос не дрогнул:
– А я не сомневался, что ты рева.
– Теперь надо мной будут смеяться?
Хотелось крикнуть: «Кто посмеет?!» Не только Ла Гир, и он сам свернул бы такому шею! Барон немного помолчал, глядя в черные глаза, которые снова стали застилать слезы (ну что за плакса!), потом чуть улыбнулся:
– Знаешь, как тебя зовут теперь в Орлеане?
Она почти ужаснулась мысленно, но отважно помотала головой, мол, не знаю.
– Орлеанской Девой.
С улицы доносился колокольный звон. Чуть смущенная Жанна кивнула в сторону окна:
– Почему звон?
– Празднуют.
А на английских позициях Толботу казалось, что это похоронный звон. Так и было, французы праздновали не просто победу, а уничтожение его боевых товарищей, уничтожение Турели. Толбот то ходил из угла в угол, мрачно косясь в сторону Орлеана, то лежал, закинув руки за голову. Он размышлял. Опытный военачальник, побеждавший во многих боях и умевший правильно оценивать положение дел, он прекрасно отдавал себе отчет, что осада Орлеана не просто прорвана, ее попросту нет. Осаждавшие сами превратились в осажденных, и если немедленно не уйти, то завтрашний (а вдруг это случится сегодня?!) штурм западных фортов принесет французам тот же результат, что и в Турели. Спасти Толбота и его войско мог только подошедший на помощь Фастольф или… уход со всех занятых позиций. Но Фастольф все не подходил, оставалось лишь убираться вон самим.
Англичане уходили от Орлеана, который осаждали двести дней, всего лишь на девятый день после появления в нем Девы! Причем ушли, оставив своих раненых и больных, пленных французов и множество всякой всячины, чтобы идти налегке.
Толбот вывел свое войско в поле перед Орлеаном и остановился, словно испытывая судьбу. Если бы на них напали из города, то уносить ноги было уже некому. Но и горожане, которых теперь было куда больше годонов, не приняли боя, они спокойно наблюдали, как уходят враги. Жанна успокаивала:
– Ваше время сразиться с ними еще придет.
Она оказалась права, только встретиться пришлось с объединенной армией Толбота и все же подошедшего Фастольфа.
А тогда к дофину была отправлена торжественная реляция, сообщавшая о снятии осады с Орлеана. В ней было много что, но Девы касалась лишь одна фраза: