Актерки моего поколения выделялись двумя поведенческими особенностями: они действительно лучше одевались, чем среднестатистические советские женщины, и они реально больше пили. В чем, собственно, и заключалась значительная часть свободы для советского человека.
Достать платье! – это была настоящая творческая задача. Хорошо «достанное» платье входило в легенды, о нем рассказывали следующим поколениям – «а вот у Грибасовой, помню, было на выпуске итальянское платье…»
Трудно забыть мне одеяние Люси Калиновской – бесшабашной блондинки, которая была подлинной блондинкой еще до оформления типа в миф – бесцельно переспавшей со всеми студентами-режиссерами, которые в то время обучались в Театральном. Бесцельно, ибо Люся была бескорыстна и бездарна.
Как известно, главная заповедь всякой порядочной женщины – давать редко и грамотно, а Калиновская давала всегда и без разбору.
Она давала не для того, чтобы потом использовать добытые связи, потому что студенты-режиссеры в перспективе могли стать очередными и главными, а просто по слабости натуры, убежденная, что «так надо», «нам положено». Ну, сами знаете – «говорила мама мне, не ходи в актрисы ты…»
Так вот, Люся где-то нарыла черное платье, с длинными рукавами, но с вставками из почти прозрачного газа. Вставки шли в «энтих самых» местах – на груди и чуть ниже бедер. Люся только что закончила курс лечения от известной болезни, описанной еще Булгаковым в записках юного врача, о чем знал весь институт, сбежавшийся смотреть на платьишко, явно говорящее о том, что Люся ни в каком случае сдаваться не намерена.
Много лет спустя встретила я ее, ставшую примерной мамашей и пламенно убеждавшую меня в святости и красоте материнства. Меня удивить трудно, но тут я все ж таки удивилась и даже чуть было не спросила – где платье, Люся?
Это я к тому, что принципиального, глубокого, непреодолимого различия между актерками и прочим советским бабьим народом не было, но были, были различия стилистические.
Все ж таки тридцать лет назад в актерки попадали бедовые девчонки, которые как-то выпадали, «выламывались» из скудного мещанского быта советской поры.
Чудачки. Заводилы. Оригиналки…
Вот подружка моя, Света Мифа.
Родом из города Фастов.
Я не знаю ничего про город Фастов, где Света оставила какую-то классику навроде старенькой мамы и братца-уголовника, но каким чудом там зародилась Светка, не имеющая ничего общего с бытом и нравами родного города, мне непонятно.
(Я все-таки подозреваю, что вопросы крови, как сформулировал Булгаков, самые сложные на свете, и Отечественная война 1812 года и Великая Отечественная 1941 года, привели к некоторому кровосмешению русской нации с французской, а затем с немецкой. Оттого время от времени в народной толще вылезают самые причудливые типы. Впрочем, обходились и без оккупантов – под Пушкинскими горами до сих пор существует деревня, где живут Байроны. Реально, Байроны, курчавые, смуглые, очень привлекательные. Среди них тоже есть артисты, певцы. В чувстве юмора наследившему тут Александру Сергеевичу отказать трудно!)
Итак, Светка. Худая, прямо как чахоточная. Сутулая, почти горбатенькая. С огромными глазами, странно-прелестным, неправильным лицом – похожа была на молодую Фрейндлих. Зубы неважные, выпадали, Светка долго не могла вставить и выработала смущенную, «короткую» улыбочку.
Ужасно, дико, безумно талантлива. (Она потом долго играла в Театре «Буфф» главные роли.)
Мифа не имела ничего общего с бытом. Ничего. Ни жилплощади, ни денег, ни распорядка жизни. Какие-то психованные мужчины часто налетали на Светку и с ходу женились, потом шел год-два мучений, и бессмысленный брак распадался.
С тем же успехом можно было жениться на облаке или речке. Объявить им гордо: я тобой владею – ну, и дальше что? Какой смысл?
Мифа выходила замуж совершенно покорно, и так же тихо, милым чуть шелестящим образом, утекала из брака. Я помню, она после спектаклей часто в ужасе восклицала: Карпов пришел! Степанов пришел! – и уходила из театра какими-то огородами, чтоб не попасть на глаза бывшему мужу.
Поскольку они никак не могли понять, что «все кончено» и наведывались в театр, чтобы вновь попытаться схватить ветер за хвостик.
Мифа никогда и никуда не приходила вовремя. Она страшно удивлялась всем, кто почему-то может согласовать свою жизнь с этими загадочными положениями всяких там стрелок часовых и минутных особенно. Ей казалось, что это какой-то фокус, которому всех людей выучили, а ее – забыли.
Никогда не видела человека, который мог столько выпить спиртного. И на которого оно так мало бы действовало. Мифа вообще не менялась от приема алкоголя и могла пить сутками. Она, конечно, отключалась, но последней.
А на сцене это был обольстительный клубок света с человеческими чертами лица. Светка была сильна в комедиях-буфф! Наверное, что-то такое выдавали старинные актерки в старинных водевилях. Какая-нибудь с ума сведшая весь Петербург Варвара Асенкова, тоже «девушка ниоткуда», наверное, была похожа на Светку. Во всяком случае, я и Асенкову представляю как Светку – а иначе история театра холодна и скучна.
Не все ж они там «поднимали проблемы». Если на сцену выходили женщины – они же не проблемы поднимали, верно?
Они же – ну, сердца трогали, а иной раз и разбивали?
А Светка… увезли Светку. В Америку увезли. Муж нашелся окончательный, сообразивший, что к чему.
Устала она со временем от полного отсутствия всего – даже квартиры (почему-то никак не получалось ничего, люди хотели помочь, но ничего материального Светке не шло в руки, не давалось!).
Ну, понятно. Америка – она что для русского человека, если по-старинному? Это – «Тот свет».
Вот если можно куда-то увести лучик света, так это «Тот свет», да? Я правильно рассуждаю?
В итоге… да нет никакого итога. У них у многих не было детей. Каждая вторая спилась. Они растолстели, поседели, но остались «обалденными девчонками», и повзрослеть у них уже не получится.
Ничего грустного – обычная доля женская гораздо скучнее и страшнее актерской.
Счастливых билетов по этой части не предусмотрено. Бывает – разве чудом.
Вы, наверное, видели птиц, сидящих на проводах. В детстве думаешь: как это они там сидят и током их не бьет?
Не бьет – ибо птицы не касаются земли!
Актерки моего поколения, бесстрашные и бескорыстные, не знавшие гламура и пиара, напоминают мне таких вот «птиц на проводах».
Они актрисы, а не героини. Они не хвастаются, просто не понимают опасности.
Им все кажется – обойдется. Хиханьки да хаханьки.
Головками вертят, клювом щелкают, думают, тут медом для них намазано – да думают ли они вообще?
Но кто его знает! Может, то вещие птицы – Алконост, Сирин и Гамаюн?
Может, они просто притворились милыми актерками?
(Посмотрим-посмотрим. Наша жизнь еще не закончена…)
2011
Москвинский театральный журнал
Любви все Цезари покорны
В Московском театре оперетты состоялась премьера мюзикла А. Журбина «Цезарь и Клеопатра». В главной роли – народный артист России Герард Васильев.
С любопытством и осторожностью заглянула я в Московский театр оперетты. С любопытством, потому что люблю «легкий жанр», как бы он ни назывался – оперетта, музыкальная комедия, мюзикл. Знаю твердо: там люди пляшут и поют без всякого риска для жизни, никто не умирает и все женятся. А осторожность моя связана с тем, что у Театра оперетты сегодня нет художественного руководителя, он управляем директором, и этот вид театра, бытующий на Западе, нами еще не познан.
Заботы директора понятны: касса, касса, еще раз касса и время от времени ремонт. Художественность же, возникающая в процессе творчества – птица капризная и нервная. В ее поисках возможны провалы и заблуждения (к ужасу директора), но зато бывают и взлеты. Кроме того, худрук обычно (если еще не выглядит как памятник самому себе) строго следит за общим уровнем исполнения. Без этого в музыкальных театрах хор и кордебалет смотрятся как собрание случайно зашедших на сцену людей…
Для постановки мюзикла А. Журбина сторонних звать не стали. Как говорил Ильинский в «Карнавальной ночи» – «Бабу-Ягу приглашать не будем, вырастим в своем коллективе». Постановка осуществлена актрисой театра Жанной Жердер, она же писала либретто – по мотивам знаменитой пьесы Бернарда Шоу. Никаких ужасов ни в либретто, ни в постановке нет – это крепкая рутина, без взлетов и падений. В центре спектакля именно что Клеопатра, симпатичная и молодая, в исполнении Василисы Николаевой, и Цезарь – Герард Васильев, звезда театра, блистающая на ее сцене более сорока лет. А если мы учтем, что 24 сентября Герард Васильев справляет семидесятипятилетний юбилей, а Жанна Жердер – спутница его жизни, все происходящее на сцене приобретет теплый и задушевный характер семейного праздника.
В прологе группа туристов допытывается у сооруженного на сцене громадного сфинкса, нельзя ли послушать интересную историю. Сфинкс раскалывается надвое и выпускает из своих недр бойкого малого, который такую историю берется рассказать. Мы последовательно видим вялых, но коварных египетских придворных, важную няньку царицы Фтататиту, темпераментную девчонку Клеопатру и наконец – дивного пожилого красавца-мужчину, с роскошными седыми волосами, довольно стройной фигурой и бархатным полетным голосом. Это Герард Васильев, и это именно то, чего не хватает в жизни почти что любой российской женщине (повезло одной Жанне Жердер!). Цезарь, удрученный одиночеством властителя, встречает Клеопатру в пустыне, очарован ее молодой жизненной силой и намерен обучить неопытную царицу великому искусству повелевать. А Клеопатре как раз и не хватает мудрого наставника. Но счастливый союз мудрого мужа и юной девы омрачен происками подлых придворных и обоюдными сомнениями в прочности возникших чувств…
Музыка Журбина преднамеренно консервативна, пафосно лирична и напоминает о мелодиях и ритмах советской эстрады 70-х годов. Это нисколько не умаляет ее профессиональных достоинств, но требует, на мой взгляд, сильных режисс