Человек-примечание. Ответственный работник НКВД, к которому обратилась за помощью Ангелина Степанова, принял в судьбе Эрдмана живейшее участие. Здесь нам придется немного помолчать… Когда молодая красивая женщина умоляет о помощи, многие ответственные работники неожиданно превращаются в людей… Согласитесь, если советскому человеку в 1934 году вдруг предлагают на выбор: в какой город он хочет поехать отбывать ссылку, мы можем твердо предположить – произошло что-то чрезвычайное. И очень, очень человеческое… Когда я знакомился с этой историей, у меня почему-то сложилось впечатление, что ответственный работник НКВД был молод… Толком, однако, никто ничего не знает.
Она. Прости меня, родной, я такая усталая, так болит голова, что я ничего не могу написать тебе! Целую тебя, любимый мой.
Он. Все время чувствую какую-то тяжесть от того, что не проводил Тебя на пароход, и до сих пор не могу от нее отделаться. После Твоего отъезда наступила у меня прежняя енисейская жизнь – дни стали похожими один на другой, как мои письма…
Она. В Москве холод… Навалилась куча дел по квартире. Сломали полы и скоро собираются ломать стены. Приходится убирать вещи и ютиться в середине комнаты. И все намеченные ремонты переносятся месяца на два, пока не просохнут стены. Ужас! Чихаю, кашляю и сморкаюсь. Играю графинь и «Вишневые сады». Мечтаю, чтобы ты скорей был поближе… Сегодня в театре новость для меня: вместо обещанных чаек и джульетт висит распределение в новой пьесе украинца Корнейчука, где я фигурирую в главной женской роли. Пьеса слабая, роль тоже…
Он. Томск!
Он. Кажется, моя первая ночь в Томске продолжалась около двух суток – я здорово устал: едучи из Енисейска в Красноярск и из Красноярска в Томск, я все время сидел; сидя в Красноярске, я все время ходил, а в промежутках или стоял или таскал чемоданы. Можешь себе представить, с каким наслаждением я влез в ванну, а потом в постель. За границей показывали фильм, в котором проститутка, получившая в наследство миллион, смогла осуществить мечту своей жизни. Она купила самую дорогую кровать, и, вытянувшись под одеялом, сказала «Наконец одна» – и уснула. В Томске я понял эту проститутку.
Она. А мне сказали, что получена телеграмма о твоем выезде в Омск! Вытащила карты, справочники, изучала Омск! Сегодня сижу и вновь изучаю Томск.
Он. Томск мне нравится. Помимо учебных заведений в городе есть цирк, кино и оперетта. В цирке с удовольствием досидел до конца, из оперетты с удовольствием ушел после второго акта, в кино с удовольствием не пошел. Сейчас живу в гостинице, ищу комнату. Вчера дал объявление в газету, боялся, пропустит ли цензура. Опасения оказались напрасными – поместили целиком. Как видишь, все идет к лучшему, меня уже стали печатать!! Пришлось и мне перейти на открытки – в городе нет конвертов.
Она. Все наладится, наладится – постепенно. Как хорошо, что город тебе понравился. Завтра пошлю пачку почтовых конвертов! Как ты себя чувствуешь? Как выглядишь? Что ты ешь? Начинаешь ли работать или пока нет? Целую еще и еще.
Он. Живу я сейчас в полнейшем одиночестве: никого не знаю, нигде не бываю. Если появились хорошие книги – пришли, пожалуйста. В здешних магазинах, кроме портретов вождей, ничем не торгуют. А томская библиотека похожа на томскую столовую – меню большое, а получить можно одни пельмени или Шолохова.
Она. Сегодня чувствую себя слабой, вялой. Была на выставке Кончаловского – должна тебе сознаться, что мой портрет меня сильно разочаровал. Мотаюсь с одной репетиции на другую, а вечером или играю в театре, или концертирую. Я старалась представить себе твою томскую гостиницу – наверное, она должна быть похожа на нашу харьковскую, «Южную»?
Он. Никогда не приходило на ум сравнивать! Не знаю почему, но «Южная» и вообще наши харьковские дни особенно ревниво охраняются моей памятью, ни с чем не выдерживает сравнения «сон неповторимый»…
Она. Летние гастроли пока не решены и срок отпуска пока не ясен, очень соскучилась о тебе и здоровье хромает.
Он. Линуша, от Тебя уже больше месяца ничего нет. Совсем ничего. Ни одной строчки. Дела мои все так же неопределенны, суда не было, дело передано Вышинскому – ответа нет… Лина!
Она (молчит).
Он. Уезжаешь ли на гастроли? Куда и до которого числа? Пожалуйста, телеграфируй, чтобы я тоже мог протелеграфировать Тебе, как только буду знать свою жизнь.
Она (молчит).
Человек-примечание (напевает). Там жизнь не дорога, опасна там любовь… Николай Робертович, больше писем нет.
Он. Что?
Человек-примечание. Писем нет. Ангелина Иосифовна больше не написала вам ни одного письма. Много лет спустя в разговоре с другом она объяснила, почему.
Она. Когда я добилась того, что Николая перевели в Томск…
Человек-примечание. Ответственный работник НКВД, мы помним, да-да…
Она. Вскоре я узнала, что в Томск собирается жена Эрдмана, Дина Воронцова. Я поняла, что все так и будет тянуться бесконечно. Что мы не будем вместе никогда. Я нашла в себе мужество не ответить на его письмо. Решение было принято – бесповоротно.
Он. Я поздравил ее с вручением ордена Знак Почета. Ответа не было.
Она. Решение было принято.
Человек-примечание. Вот и всё.
Он. Всё?
Она. Всё.
Человек-примечание. Они встретятся снова в 1957 году, на квартире у Бориса Эрдмана, брата Николая Робертовича. Через двадцать с лишним лет. Ангелина Иосифовна – ведущая актриса Художественного театра, мать двоих сыновей. Первенец, Александр, родился в 1936 году, и имя его отца Степанова скрывала всю жизнь. Есть основания думать, что ответственный работник НКВД – его звали Горшков, комбриг Горшков – и стал отцом ее первого сына. Что случилось с комбригом – понятно каждому, знакомому с нашей советской историей… В 1957 году Степанова – вдова, ее муж, знаменитый советский писатель Александр Фадеев, год назад покончил с собой. А Николай Эрдман уцелел в исторических омутах, он жив и здоров, по-прежнему пьет не пьянея и женат на танцовщице. Зарабатывает на жизнь сценариями для кино и либретто для оперетт. Детей нет.
Она. После дежурных вопросов, он спросил меня…
Он. Лина, почему?
Она. Николай, о чем ты?
Он. Почему ты бросила меня тогда?
Она. Это было несколько жизней тому назад. Я не могу говорить об этом.
Он. Всё было бы по-другому, всё…
Она. Это иллюзия. Скажи, а та пьеса, которую ты задумал, «Иллюзионист», кажется, – ты закончил ее?
Он. Нет. Я не пишу больше пьес. А те черновики я потерял в войну. Когда работал в ансамбле песни и пляски НКВД.
Она. Ты? Ты работал в ансамбле НКВД? Кем?
Он. Сочинял тексты для конферанса. Очень у нас был чудесный конферансье, Юра Любимов. А музыку для нас писал Шостакович. Вот об этом бы когда-нибудь пьесу написать. На том свете. Для На-Том-Светского театра имени бывшего драматурга Николая Эрдмана… Говорят, ты прекрасно играешь в «Трех сестрах».
Она. Ты можешь посмотреть сам. И скоро у меня премьера «Марии Стюарт» – я играю королеву Елизавету, приходи.
Он. Нет, Лина, я не могу. Это выше моих сил… Я не могу даже переступить порог театра.
Она (молчит).
Он. Ты, значит, говоришь эту фразу о своей душе…
Она. «Душа моя, как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян…»
Он. Как я это понимаю – про душу, запертую навсегда.
Она. Я думаю, это понимают многие люди нашего поколения.
Он. Те немногие многие, что остались жить. Да, «надо жить» – как вы там говорите на сцене.
Она. Ничего другого нет и не может быть, только это. «Надо жить», и всё. Сколько ни думай, лучше ничего не выдумаешь.
Он. Ты в это веришь? В то, что надо жить?
Она. Только в это и верю. А ты?
Он. Нет. И никогда не верил. Я живу, потому что всему живому положено жить и хотеть жить. А не потому, что «надо жить». Кому надо?
Она. Возможно, что «надо жить» говорят себе люди, когда им не очень хочется жить. Чувство долга не самое худшее из наших чувств.
Он. Да, Лина, ты изменилась.
Она. Только дураки не меняются.
Он. У меня остались твои письма.
Она. Я не стану требовать вернуть их назад, потому что у меня тоже есть твои письма, и я их тебе не верну.
Он. Нам будет что почитать в старости.
Она. Я, собственно, об этом и забочусь…
Они смеются.
Он. А помнишь, как ты приехала в Ени…
Она (обрывает его на полуслове). Нет. Нет, Коля. Нет.
Может быть, звучит Варя Панина.
Он. Интересно, как ты живешь теперь?
Она. Ты мог бы зайти.
Он. Да.
Она. Фильм «Актриса» – это ведь по твоему сценарию?
Он. Да.
Она. Фильм средний.
Он. Просто дрянь. Мне это уже давно безразлично. Лина, я… хотел просить тебя об одном одолжении.
Она. Да, я слушаю.
Он. Я только что развелся. Есть трудности с жилплощадью, я хочу достроить дачу и жить там какое-то время… Ты не могла бы одолжить мне денег?
Она. Сколько?
Он. Сто тысяч.
Она. Конечно, я одолжу.
Человек-примечание. В то время Ангелина Иосифовна была состоятельной женщиной, одолжение этой суммы не обременило бы ее. Но Степанова дала Эрдману сто тысяч рублей без возврата. Насовсем. Сказав – «можешь не возвращать».
Она. Он был такой… жалкий. Это было ужасно.
Человек-примечание. Надо жить…
Она. В 1962 году я сыграла одну из самых своих любимых ролей – актрису Стеллу Патрик Кэмпбелл в пьесе «Милый лжец». Много лет Стелла, выдающаяся актриса, умная образованная женщина, вела переписку с великим драматургом Бернардом Шоу.