Потом, неторопливо отодвинув стул и так же неторопливо подняв из-за стола свое необъятное тело, он сдержанно поклонился и произнес:
– Bon voyage.
Я посмотрела на Бен Хассана долгим, пристальным взглядом, пытаясь донести до него, что я его не боюсь. Хотя, если честно, он вселял в меня ужас.
Я вышла на улицу, но как быть дальше – не знала. Мне требовалось подумать хорошенько, взвесить все «за» и «против». Я глянула на часы: до отправления автобуса оставалось сорок минут. Такси я нашла бы без труда, вокруг их стояло множество. Но меня страшила сама мысль о том, что мне придется десять часов, причем всю ночь, трястись в автобусе, следующем на юг через Атласские горы. Однако своим бюджетом я должна была распоряжаться аккуратно и потому решила поспешить в кафе «Парижское», подключиться к Интернету и выяснить, остались ли места на завтрашний утренний рейс и не разорит ли меня покупка одного билета.
Кафе находилось в трех минутах ходьбы. Я заказала мятный чай, предупредив официанта, что, возможно, через десять минут я уйду. Потом открыла свой ноутбук и, просмотрев несколько туристических сайтов, выяснила, что билет до Уарзазата стоит 5400 дирхамов, но сайт «горящих» авиабилетов предлагал его за 2600 дирхамов – чуть меньше, чем за 300 долларов. Не дешево, но все дешевле, чем брать по официальной цене. Я забронировала билет. Принесли чай. Я уведомила официанта, что больше не тороплюсь. Выпила «марокканского виски». Исцеляющий напиток нейтрализовал тяжесть в желудке, появившуюся после съеденного в ресторане, и мгновенно успокоил нервы.
Я продолжила поиски в Интернете и нашла отель «Особенный», расположенный всего через три улицы от кафе. Однозвездочный, с минимальными удобствами, но относительно чистый, судя по фотографиям спартанских номеров, и дешевый. Они не предлагали услугу бронирования через Интернет, но я спросила у официанта, можно ли позвонить из кафе. Он дал мне свой мобильный и отказался взять у меня десять дирхамов за его использование:
– Если вы звоните кому-нибудь в Касабланке…
Я заверила его, что звонок местный, и быстро набрала телефон гостиницы. Объяснила, что мне нужен номер до четырех часов утра.
– Нет проблем.
Пять минут спустя я уже была в гостинице. Почему так много задрипанных заведений величают себя «Особенными»? За стойкой регистрации сидел пожилой мужчина в лоснящемся костюме. Я заплатила наличными, попросив разбудить меня в четыре утра и вызвать такси ровно на половину пятого.
– Все будет сделано, – пообещал он.
– Только не забудьте громко постучать в мою дверь в четыре часа утра. Я на вас надеюсь.
Номер был совсем простенький. Мебель зачуханная, только самое необходимое. Неудобная двуспальная кровать, жесткие застиранные простыни, покрывало с цветочным узором. Раковина, туалет, крошечная душевая кабинка со слабым напором воды. Я разделась, почистила зубы, затем нанесла на лицо чудо-крем. Вспомнив, что через пять часов я снова буду на ногах, я обругала себя за то, что днем не нашла книжного магазина, где можно было бы выбрать что-нибудь на полках англоязычной литературы.
Потом в голове стали тесниться всякие мысли, одна за другой. Как Пол отреагирует на мое прибытие в Уарзазат? Как он отнесется к тому, что мне все известно про Бен Хассана и что нам надо придумать, как незаметно покинуть Марокко? Кажется, я читала где-то, что марокканские власти закрыли границу с Алжиром после страшной кровопролитной гражданской войны 1990-х годов. Сможем ли мы, не имея визы, пробраться в Мавританию по американским паспортам? Действительно ли Бен Хассан послал своих людей наблюдать за портом в Танжере?
Но все эти резонные вопросы заслонили воспоминания об отце. Мне было восемнадцать, я только что приехала в Университет штата Миннесота. Во второй день учебы отец позвонил мне из Лас-Вегаса (откуда ж еще?!) и сообщил, что ему улыбнулась удача и он наконец-то нашел достойную работу, о которой мечтал.
– Отличная новость, детка, – сказал он. – Я только что с важного собеседования по поводу места начальника в руководстве казино. Вице-президент по кадровым вопросам во «Дворце Цезаря»[106]. Мужик, проводивший собеседование, сказал, что я на голову выше всех остальных кандидатов. Так что, сдается мне, скоро мы с твоей мамой будем распевать «Да здравствует Лас-Вегас»[107]. Как только мой Джон Хэнкок [108] будет стоять на договоре о найме, я сразу же на Рождество организую нам поездку на Гавайи, которую я много лет обещал тебе и маме.
– Спешки никакой нет, папа. Гавайи никогда не возглавляли список моих приоритетов.
– Если захочешь в следующем семестре перевестись в Колумбию[109]…
– Папа, в Миннесоте мне предложили полную стипендию.
– Ты меня без ножа режешь, Робин. Моя малышка достойна учиться в любом университете Лиги плюща, а ей пришлось согласиться на заштатный вуз, потому что ее непутевый папаша не в состоянии оплатить ее обучение.
– Не думай об этом. Ты замечательный отец.
– Я не заслуживаю твоей доброты.
Связь прервалась. Поскольку этот разговор имел место в 1993 году, до эры мобильных телефонов, я не могла узнать, с какого номера звонил отец. А сам он так и не перезвонил, хотя я целый час ждала у телефона в общежитии, надеясь, что нам с отцом удастся договорить.
Ждала я тщетно.
Мне позвонили лишь в шесть часов утра. Это была мама. И голос у нее был до того глухой, что я с трудом разобрала слова:
– Вчера вечером умер твой отец.
Помнится, меня обволокла звенящая тишина, в которой потонули даже все периферийные шумы.
– У него случился сердечный приступ после того, как он проиграл в кости пять тысяч.
Это ей сообщила полиция Лас-Вегаса. Отец всю ночь выигрывал, а потом поставил все фишки на один бросок. И проиграл. На этот раз он не перенес удара собственного самовредительства, который оказался слишком тяжелым даже для его психики. Сердце отца не выдержало, и он умер. С тех пор я сотни, тысячи раз и так и этак прокручивала в голове ту картину, сложившуюся в моем воображении из тех кратких подробностей, которые сердито поведала мне мама. Меня захлестнуло горе – казалось, я теперь одна в целом свете, – которое отчасти подпитывал упрек, еще долгие месяцы, годы непрерывно звучавший у меня в ушах; надрывный вопль души, который, если честно, никогда не затихал: Ты была обязана его спасти.
Значит, и теперь мною движет то же чувство вины? И чего же я пытаюсь добиться: ищу возможность искупить вину? Неужели я каким-то образом убедила себя, что – несмотря на страшное предательство, на осознание того, что меня обманули, – мне все равно необходимо уберечь мужа от опасности, чтобы загладить вину перед своим катастрофически беспечным любящим отцом, который один только и дарил меня любовью, пока в мою жизнь не вошел Пол Лейен? Возможно ли, что я наконец-то обрету хоть какой-то покой, если теперь сделаю то, чего не сумела сделать в свое время, потому что была слишком молода и не искушена в жизни: заставлю его сойти с тропы, которая ведет в пропасть? Поэтому сейчас я сижу в номере убогого дешевого отеля – одна, обессиленная, на грани отчаяния – и, с трудом ворочая извилинами воспаленного мозга, думаю, как мне отыскать Пола и разрулить эту безнадежную ситуацию?
Я сумею найти выход. Я должна найти выход. Я найду выход.
Веки мои отяжелели. Потом темнота, несколько часов глубокого забытья, затем громкий стук в дверь. Я быстро приняла душ и ровно в половине пятого села в такси и поехала в аэропорт. Ночная Касабланка оставалась таким же чужим безликим городом, каким сегодня я его уже немного видела, городом, застроенным уродливыми современными сооружениями.
В аэропорту, получив посадочный талон, я подошла к билетной кассе «Ройял Эр Марок», где меня уведомили, что мой перебронированный билет до Нью-Йорка пропадет, если сегодня я не вылечу в Америку предусмотренным расписанием рейсом.
– Но я уже меняла билет, – указала я. – Пожалуйста, перебронируйте еще раз.
– Билет вам перебронировали в исключительном порядке, кто-то из начальства, – ответил кассир. – Попробуйте связаться с ним до отправления самолета в полдень, может быть, он сумеет еще раз в исключительном порядке поменять вам билет на другой рейс. Больше ничем не могу вам помочь, madame. Примите мои извинения.
Рейс на юг осуществлял маленький турбовинтовой самолет всего на тридцать мест. Всходило солнце, когда мы поднялись в воздух. Поскольку летели мы на низкой высоте, вид из иллюминатора открывался более чем интригующий. Особенно когда через двадцать минут мы миновали Марракеш и под нами выросли гребни Атласских гор. Настоящие суровые альпийские пики, скалистые, часто перерезаемые дорогами с крутыми подъемами и спусками. Между ними – восхитительные долины и селения, льнущие почти к отвесным склонам. Одну вершину даже венчал снег.
А потом, откуда ни возьмись, пески. Словно кто-то щелкнул топологическим переключателем, переместив нас из местности с изрезанным рельефом в мир бескрайней засушливости. Пески были не белые, а цвета блеклой красной охры. И перекатывались, как некие странные волны разнообразных форм и высоты. Дюны, алые в лучах восходящего солнца. Пески, простирающиеся в бесконечность. Пески, которые могли похоронить вас с равнодушной беспощадностью. Необъятное море песка, какого я даже мельком не видела прежде. Легендарное царство, известное на весь белый свет, в котором большинство обитателей нашей планеты никогда не бывали. Абсолютно пустынное пространство. Сахара.
Мы шли на посадку, пролетая над зданиями, которые чем-то напоминали картины походов французского Иностранного легиона 1930-х годов. Сразу же за ними лежали пески – агрессивная первобытная стихия, подступавшая к самым границам города. Несмотря на тревогу, на напряжение, на страх того, что ждало меня впереди, впервые увидев Сахару, я замерла от восхищения.