Полицейские со всей строгостью досматривали грузовик: велели водителю предъявить документы, открыть кузов, показать все, что там есть.
– Если вам зададут вопрос, не отвечайте, – шепнул Аатиф.
– А если потребуют, чтобы я сняла паранджу?
– Молчите.
Грузовик пропустили, и мы подъехали к блокпосту. На стекле полицейского автомобиля с одной из сторон заднего сиденья было прилеплено объявление с моей фотографией и текстом на арабском и французском языках. Французская надпись перевода не требовала:
Personne disparue – Recherchée par la police[127].
Аатиф тоже увидел объявление и крепче стиснул руль. Молодой полицейский – на вид не больше двадцати двух лет, – просунув голову в окно, потребовал предъявить удостоверения личности. Аатиф держал их под рукой. Тем временем полицейский постарше открыл багажник и стал ворошить аккуратно уложенные коврики и кружевные изделия. Молодой офицер, проявляя неусыпную бдительность, стал расспрашивать о чем-то Аатифа, потребовал документы на машину, которые Аатиф ему вручил, потом повторил вопросы своего коллеги относительно товара в багажнике. Аатиф отвечал со всей учтивостью. Но, когда молодой полицейский вспылил, он тоже чуть повысил голос. Затем офицер постарше бочком подошел к моему окну и обратился ко мне по-арабски. Страх пронизывал каждую клеточку моего существа. Слава богу, полицейский не мог видеть, что я взмокла от пота. Как и наказывал Аатиф, я смотрела прямо перед собой, на дорогу, и не отвечала. Офицер, раздражаясь, просунул руку в окно и тронул меня за плечо. Я повернулась к нему, но по-прежнему хранила молчание. Аатиф начал что-то сердито говорить ему. Не знаю, что уж он ему сказал, но полицейский оставил меня в покое. А Аатиф все говорил и говорил, сопровождая свою речь жестикуляцией: махнул в сторону багажника, постучал себя в грудь, показал на меня. Молодой офицер переглянулся со своим коллегой постарше, потом они оба с нашими документами отошли к своей машине. Я обратила взгляд на Аатифа. Он не смотрел на меня и, вцепившись в руль, силился сохранять самообладание. Глянул на полицейский автомобиль, на объявление с моим фото и закрыл глаза, явно сожалея, что я сижу в его машине. Мне хотелось что-нибудь сказать, но я понимала, что должна держать рот на замке. Казалось, мы ждали целую вечность, пока полицейский постарше зачитал данные наших документов по рации (выдаст ли централизованная система проверки, что женщина, под именем которой я путешествую, на самом деле умерла?) и вернулся к нам.
Но, вместо того чтобы приказать мне выйти из машины и открыть лицо, он отдал оба удостоверения Аатифу и махнул рукой: проезжайте.
Аатиф буркнул «спасибо», завел мотор, и мы поехали.
Спустя пять минут блокпост остался далеко позади, мы катили по пустой дороге.
– Я задыхаюсь, – произнесла я, поворачиваясь к Аатифу. – Мне нужно снять эти одежды.
Аатиф промолчал, но я чувствовала, что он недоволен. Сняв паранджу, в зеркале заднего обзора я увидела свое отражение: волосы мокрые, лицо красное, в глазах застыл ужас. Аатиф дал мне бутылку с водой.
– Допейте, – сказал он. – Вам нужно. В следующем селении мы пополним запасы воды.
– Простите.
– За что? Вы выполнили мои указания. Полиция… эти просто оказались очень упертыми. Когда офицер спросил про вас, я объяснил, что вы душевнобольная и его не поймете. Он потребовал доказательств. Я сказал, чтобы он снял с вас паранджу и допросил, только потом пусть пеняет на себя. Вот тогда-то он и пошел на попятную. Но вы видели: у них листовки. Блокпосты на дорогах – обычное дело, но сейчас их слишком много. Вас ищет полиция, по центральным дорогам ехать опасно. До Тазенахта блокпостов больше не будет, а все селения, где я забираю товар, находятся на этой дороге. Завтра, когда поедем назад, поищем другой путь.
– Повезло нам с документами вашей сестры.
– Мы похоронили ее всего две недели назад. Наверно, ее смерть еще не зарегистрировали в компьютерной системе Рабата.
– Но ведь это ужасно. Нельзя было вам так скоро приниматься за работу.
– Я должен работать. У сестры остались двое детей. Их отец служит в армии. Его часть стоит в Западной Сахаре, возле Мавритании. Денег он присылает мало. За детьми смотрит мама, но она вдова и старая уже. Так что я должен работать.
– Послушайте, сейчас мы чуть не попались. Я не хочу, чтобы у вас из-за меня возникли неприятности и вы потеряли средства к существованию…
– Я обещал доставить вас в Марракеш. И я вас туда доставлю.
Через десять минут мы въехали в селение Тиссинт. Ряд низеньких домишек, пыльных, облепленных мухами; мясная лавка с окровавленными тушами; несколько кафе; слесарная мастерская; всюду шатающиеся без дела молодые парни; вонь разлагающихся нечистот на испепеляющей жаре. Клиенткой Аатифа оказалась крупная энергичная женщина, которая жила в крошечном домике с односкатной крышей на окраине селения. Она стала настойчиво предлагать нам выпить чаю. Я слышала, как Аатиф что-то объясняет ей насчет меня, очевидно ссылаясь на мое психическое нездоровье. Робко улыбаясь мне, она помогла ему загрузить в машину изысканно украшенные бархатные покрывала на кровать и чехлы на подушки. Перед самым нашим отъездом она схватила правую руку Аатифа в обе свои, о чем-то умоляя его.
Когда мы снова тронулись в путь, направляясь к следующему пункту назначения, я поинтересовалась у него, о чем она его так страстно просила.
– Она сказала, что ее муж болен. У них двое детей. Поскольку он лежит в больнице – и долго не проживет, – они полностью зависят от выручки за ее изделия, которые я продаю знакомому торговцу в Марракеше.
– Вам приходится с ним торговаться ради своих клиентов?
– Конечно. Он – бизнесмен и стремится купить товар как можно дешевле.
– Значит, вы ведете торг в их интересах?
– И в своих тоже. Я получаю тридцать пять процентов от сделки. Чем дороже я продам товар клиентов, тем больше получу сам.
– И сколько эта женщина попросила выручить за свои изделия?
– Она сказала, что ей нужно полторы тысячи дирхамов. А значит, я должен продать ее изделия чуть больше чем за две тысячи дирхамов. Это не так-то просто. Торговец говорит, что сейчас спрос на рынке низкий. Не так много туристов, как раньше, хоть в Марокко и относительно спокойно. Но я все равно стараюсь выторговать для них как можно больше.
– Вы можете жить на свой заработок?
Аатиф, казалось, несколько опешил от столь прямолинейного вопроса, но ответил:
– Хватает на то, чтобы содержать себя. Чтобы содержать семью…
– У вас есть семья?
– Только еще одна сестра, она живет в Загоре. Школьная учительница. Из всех нас только у нее одной нормальное образование. Муж ее тоже учитель, у них двое детей. Так что я – дядя.
– Но своих детей и жены у вас нет?
– Пока нет. Но я встретил женщину, которая мне очень нравится. Ее зовут Хафеза. Она чуть моложе меня. Ей двадцать восемь. Она – швея. Очень хорошая, и у нее доброе сердце. Она тоже мечтает иметь много детей, как и я. Она из моего селения, и я, соответственно, знаю ее семью. Я также знаю, что ее руки просили несколько мужчин, но она очень разборчива. Равно как и, увы, ее отец. Он заявил мне, что не выдаст за меня Хафезу, хоть она и хочет стать моей женой, пока я не куплю дом.
– Он требует, чтобы вы сразу купили целый дом?
– Не сразу… но он хочет, чтобы я – как это говорится? – внес задаток.
– Первый взнос?
– Точно.
– И сколько это?
– Я нашел небольшой домик. Четыре комнаты. Скромный, но достаточно просторный. Цена… сто тысяч дирхамов. За последний год я скопил тысяч десять, может быть. Но в банке говорят, что выдадут мне ссуду под сорок тысяч.
– И отец Хафезы не идет на уступки?
– Пока я не смогу переехать в тот дом, женой моей она не станет.
– Да, жесткие условия.
– Жаль, что не получается зарабатывать быстрее. По возвращении в деревню я ремонтирую велосипеды – это мое второе ремесло. Но это приносит, может, триста – четыреста дирхамов в месяц.
Сорок тысяч дирхамов. Чуть меньше пяти тысяч долларов. Значит, сам дом стоит примерно двенадцать тысяч четыреста долларов. Меньше, чем самый обычный автомобиль в Америке. Сумма, ставшая камнем преткновения между Аатифом и его мечтой о жене, о собственной семье.
– Вы никогда не были женаты? – спросила я.
Он покачал головой.
– Странно.
– Почему?
– Вы – очень хороший, порядочный человек. Таких не много.
Аатиф смутился, но в то же время чувствовалось, что он горд собой – трогательная реакция.
– Не надо так говорить.
– Почему?
– Зазнаюсь, – ответил он, широко улыбаясь.
Аатиф закурил. Улыбка быстро угасла на его лице.
– Десять лет назад, – стал рассказывать он, – я сделал предложение одной женщине из моего селения, Амине. Она ответила согласием. Потом однажды из Уарзазата приехал один человек. Пекарь по имени Абдул. Владелец трех пекарен. Он познакомился с Аминой. А через неделю вернулся, встретился с ее отцом и попросил у него ее руки. Конечно, отец дал согласие. Потому что у него были деньги, а у меня – нет.
– Теперь я понимаю, почему вам так важно найти сорок тысяч дирхамов.
– Я никогда не скоплю таких денег. Ее отец дал мне год сроку.
– А банк отказывается ссудить вам больше?
– Один мой кузен работает в банке Загоры. Только поэтому мне согласились выдать ссуду. Но я так мало зарабатываю…
По выражению лица Аатифа я поняла, что он хотел бы поскорее сменить тему, что он вообще редко с кем обсуждал эти свои проблемы… тем более с женщиной.
Мы остановились в селении под названием Мелимма, где пожилая женщина загрузила в джип несколько десятков белых льняных скатертей и салфеток. Мне там впервые за многие недели посчастливилось сходить в нормальный туалет, со смывом. Потом мы заехали в Фум-Згуид и Алугум – крошечные деревеньки с глиняными домами, несколькими местными лавками, парочкой кафе и множеством мужчин, молодых и старых, без дела слоняющихся по улицам. В каждом селении Аатифа встречали тепло и радушно. Было ясно, что женщины, чьи изделия он доставляет на рынок, доверяют ему как честному посреднику. И у всех интерес вызыва