Задавая свой следующий вопрос, Элисон тщательно подбирала слова.
– Вы по-прежнему настаиваете, что видели вашего мужа на улицах Уарзазата спустя несколько часов после того, как он, по утверждению свидетелей, исчез?
– Я видела то, что видела. Но всегда ли истинно то… что мы видим? Или это просто то, что мы хотим видеть?
Элисон с минуту поразмыслила над моими словами.
– Поверьте – и я знаю, что говорю, потому что несколько лет назад потеряла сестру: она погибла в автокатастрофе; я тоже ехала в той машине, пассажиром, – когда, казалось бы, вы оправились от травмы как таковой, пережитое вдруг ни с того ни с сего всплывает и хватает вас за горло. Так что не удивляйтесь, если теперь, когда вы вне опасности, вас начнут мучить кошмары.
Сегодня в четыре часа утра кошмары начались. Я почувствовала присутствие в комнате некой темной силы, которая, казалось, вот-вот сомкнется вокруг меня и уничтожит. Я не могла определить, кто или что это. Как я отреагировала? Встала с постели и какое-то время мерила шагами комнату, потом что-то накинула на себя, спустилась вниз с чемоданом, в котором лежали вещи Пола, и отдала их бездомному лет сорока пяти, лежавшему в канаве неподалеку от отеля. Просто поставила перед ним чемодан и вручила ему пятьсот дирхамов из той тысячи, что оставила себе на чаевые и текущие расходы. Нищий вытаращил глаза, когда увидел, сколько денег я сунула ему в руку.
– Почему мне? – спросил он.
– А почему бы нет?
Вернувшись в номер, я сделала себе очень горячую ванну и сидела в ней почти с час. Сидела, отмокала и вдруг расплакалась, причем навзрыд, так что не могла остановиться. Наконец, обессилев от слез, я вытерлась и заставила себя лечь в кровать, надеясь снова заснуть. Но я уже была настолько взвинчена, что ни о каком сне не могло быть и речи. Я включила ноутбук и увидела, что Мортон ответил на мое сообщение, которое я отослала ему после того, как заселилась в отель. В своем письме я уведомляла его, что жива и завтра (теперь уже сегодня) обязательно прилечу в Буффало. Я также упомянула, что Пол пропал без вести, предположительно, погиб. Ответ Мортона содержал исключительно практическую информацию, никаких охов и ахов, никаких сантиментов:
Буду встречать в аэропорту. Очень рад, что ты в безопасности. Что касается Пола: тебе должно быть известно, что по законам штата Нью-Йорк человек, пропавший без вести, может быть объявлен умершим не раньше чем через семь лет. Но с юридической точки зрения мы можем сделать кое-что, чтобы тебя защитить. Подробности при встрече. Всего хорошего. Мортон.
P.S. Теперь, зная, что с тобой все в порядке, я наконец-то могу лечь спать.
Мортон в своем репертуаре: ультрапрагматизм даже в самых сложных обстоятельствах.
Остаток дня прошел как в тумане. В половине десятого, согласно договоренности, за мной в гостиницу заехал полицейский автомобиль без опознавательных знаков. По прибытии в аэропорт я зарегистрировалась и в сопровождении двоих полицейских, которым было поручено посадить меня в самолет, в особом порядке прошла все виды предполетного контроля. Встретивший нас представитель авиакомпании препроводил меня и мой эскорт в отдельный зал, где полицейские оставались со мной до объявления посадки. Потом они сопроводили меня к выходу и проследили, чтобы я села в самолет. Хотели убедиться, что я покинула страну.
Спустя восемь часов я стояла перед сотрудником иммиграционной службы на паспортном контроле в нью-йоркском аэропорту имени Кеннеди. Я ждала, что меня станут засыпать вопросами, но, очевидно, на сайте Министерства внутренней безопасности против моей фамилии не стояло «пропала без вести» (или же, может быть, консульство США в Касабланке вовремя подсуетилось). Сотрудник иммиграционной службы проверил мой паспорт и спросил, надолго ли я уезжала из страны. Я ответила, и он уточнил:
– Вы были только в Марокко?
– Да, только в Марокко.
– По работе?
– Нет, путешествовала.
– Должно быть, интересное было приключение.
– О да, – ответила я, помедлив пару секунд.
Когда я наконец приземлилась в Буффало, меня встретил Мортон. Он по-отечески обнял меня и заметил, что выгляжу я гораздо лучше, чем он ожидал.
Мортон есть Мортон, он не стал выпытывать подробности. Правда, по дороге домой он уведомил меня, что «Буффало сан» перепечатала сообщения международных пресс-служб о том, что я нашлась в Марокко живой и здоровой. Он показал мне газетную вырезку с фотографией, на которой я, на вид какая-то контуженная, пожимаю руку инспектору аль-Бадизи из Касабланки. Мортон также доложил, что в офис несколько раз звонили мои бывшие коллеги из «Сан» с просьбой взять у меня интервью.
– Я позволил себе ответить им, что ты не хочешь общаться с прессой и просишь, чтобы тебя оставили в покое.
– Правильно.
В ту первую ночь по возвращении домой я поняла, что мне невыносим вид пыльных мрачных комнат, где все напоминает о том, как мы жили здесь вместе с Полом. Заснуть мне так и не удалось. На следующее утро я позвонила администратору одной из гостиниц в центре города, которому я помогала разобраться со счетами, сказала, что хотела бы снять на несколько недель апартаменты, и спросила, во сколько мне это обойдется. Через полчаса он перезвонил и назвал вполне разумную цену. В тот же день после обеда я переехала в гостиницу. Потом связалась со своим врачом, которая велела мне немедленно приехать к ней. Доктор Харт наблюдала меня в течение десяти лет. Умная, деловая женщина, под шестьдесят. Прямолинейная, практичная, но отзывчивая. Я заметила, как она внимательно посмотрела на мое лицо, когда я вошла к ней в кабинет. Я спросила, следила ли она за историей моего исчезновения.
– Конечно, хотя информации было мало. Сообщили только, что вы с вашим мужем пропали без вести. А вчера в газете я прочитала, что вы нашлись.
Я рассказала доктору Харт, что последние ночи меня мучают бессонница и ощущение, что вокруг меня сдвигается гнетущая темнота. Я рассказала про обман Пола и о том, как предъявила ему доказательства его предательства, которые он увидел в мое отсутствие. Рассказала про похищение и изнасилование. Но ни словом не обмолвилась про то, как поступила со своим обидчиком. Этим секретом, я знала, я не могу поделиться ни с кем. И не только потому, что марокканские власти очень кстати исключили этот факт из официальной версии событий. Просто любой секрет перестает быть секретом, если им с кем-нибудь поделиться (даже с самыми верными друзьями). Даже заместитель консула Конуэй – а она наверняка знала подлинную суть дела – повторила свой совет, прощаясь со мной:
– Между нами… на вашем месте я бы очень избирательно рассказывала о том, что произошло в пустыне. Марокканские власти облегчили вам задачу, подготовив официальную версию событий, под которой вы поставили свою подпись. Обо всем остальном лучше помалкивать.
Я согласилась с ее доводами. Но ко времени встречи с доктором Харт – всего через сорок восемь часов после того разговора – у меня в воображении постоянно возникали живые воспоминания, раз за разом повторялись картины того, как меня насилуют и я отвинчиваю крышку канистры. И раз за разом повторялось в замедленном режиме то мгновение, когда я выхватила зажигалку из руки сообщника своего насильника и швырнула ее на его облитое бензином тело. И как я – теперь я это признавала – в эйфории ненависти с удовлетворением смотрела, как он вспыхивает, корчится в муках и вопит от боли.
Пусть Бен Хассан – жирный моральный урод, но он, с присущей ему проницательностью, затронул самую больную струнку в моей душе, когда сказал:
Но не пытайтесь приплести сюда нравственный аспект. Вы такая же, как я. Вы убили, чтобы остаться в живых.
Неутешительная мысль. Она терзала меня днем и ночью. Особенно ночью. В действительности всю ночь.
Доктор Харт искренне посочувствовала мне, узнав, что Пол тайком сделал себе вазэктомию, ведь несколько месяцев назад мы с ней долго и обстоятельно беседовали по поводу того, что мы с мужем решили завести ребенка.
– Даже представить не могу, какой ужас, какое потрясение, чувство полнейшей опустошенности вы испытали, когда его обман открылся. Ну а то, что в результате разоблачения у него сдали нервы и он сбежал и вы стали гоняться за ним по всему Марокко и в итоге подверглись физическому насилию в пустыне… наверное, это не профессионально с моей стороны, но честно вам скажу: мне ничуть не жаль вашего мужа. Вы чувствуете себя очень виноватой?
– Чувство вины усиливают бессонница и приступы паники… и еще страх, что я, возможно, заразилась венерической болезнью.
Всю следующую неделю я сдавала всевозможные анализы и проходила тщательное обследование. Мне во многом повезло. Никаких паразитов в моем организме не нашли. Венерических болезней тоже. Осмотр у гинеколога показал, что внутренние повреждения почти полностью зажили. У меня не лопнула барабанная перепонка, а, видимо, случилось нечто вроде контузии ушного канала, которая через несколько недель пройдет. Компьютерная томография не выявила повреждений левой скулы. Не было у меня, как я опасалась, и «перелома скуловой кости» в области глазницы (как выражаются специалисты), хотя под левым глазом все еще оставался полутемный круг. «Со временем исчезнет», – заверил меня врач. Дерматолог, которого я затем посетила, сказал, что шрамы на лице сгладятся, а вот на ногах, возможно, останутся едва заметные рубцы.
В первые же выходные после моего возвращения в Буффало прилетела моя подруга Рут. Я постелила ей на диване в гостиной своего двухкомнатного номера в отеле и поведала обо всем, что приключилось со мной в Марокко, выпустив лишь одну важную подробность. Рут слушала меня вытаращив глаза. Было видно, что рассказ о моем счастливом избавлении потряс ее до глубины души. Когда я упомянула, что теперь меня мучает бессонница, она заметила:
– Ты вернулась в мир фармацевтики и психологии. А спать тебе нужно. Попроси своего врача, чтобы прописала тебе снотворное. И, если хочешь знать мое мнение, тебе следует сходить на прием к специалисту, который способен помочь…