Движением руки Машад Рахим показал пленникам, чтобы они отошли от автобуса подальше. Те, видимо боясь выстрелов в спину, стали пятиться, тесно прижимаясь друг к другу.
Машад несколько раз махал им рукой: дальше, дальше!
Убивать оставшуюся четверку он не собирался. Ему нужны были живые свидетели бесчинств «медведей».
Без них операция теряла смысл. А вот уничтожить автобус требовали обстоятельства. Свидетелям не следовало позволять слишком быстро добраться до своих кишлаков. Так во всех смыслах будет спокойнее для всей операции.
Когда люди отошли на достаточное расстояние, Машад вынул из-за пояса парабеллум и выстрелил в бензобак. Струя горючего полилась на дорогу. Тогда он достал коробок, чиркнул спичкой. Прозрачный огонек с легким шорохом пробежал по мокрому следу. Бензобак гулко пыхнул, лютое пламя охватило автобус.
Отчаявшийся водитель опустился на землю, обхватил голову руками и горестно запричитал:
— Вай-улей! Ой-ваяй!
Сарвис, его автобус, старую, латаную-перелатаную колымагу, единственную опору и кормилицу, с хрустом, со звоном и треском пожирало гудящее пламя.
— Вай-улей! Ой-ваяй!
Кого он должен проклинать и ненавидеть, этот несчастный? Конечно яш, шурави — советских солдат, так казалось Машад Рахиму. И он был доволен.
Как все-таки просто управлять этим быдлом, нацеливать его ненависть на ненавистных тебе!
Подойдя к Мирзахану, Машад приказал пригнать машину.
Автобус догорал, и они объехали стороной нежаркое уже кострище.
На горе среди камней виднелось пятнистое платье.
У обочины, как куль, сброшенный наземь нерадивым возчиком, лежало тело базгара.
В стороне робкой кучкой стояли четверо мужчин, вряд ли всерьез веривших в свое освобождение.
Проезжая мимо них, Машад Рахим махнул рукой, подавая знак, чтобы шли на все четыре стороны, и крикнул:
— Иван! Болшой!
В последний раз он оглянулся на крутом повороте. Черные клубы дыма ползли по земле. Догорали шины автобуса…
После полудня «медведи» подъехали к кишлаку, заранее обозначенному на карте мистером Томпсоном, Прежде чем въехать в кишлак, долго и внимательно наблюдали за происходившим в населенном пункте. Надо было установить, что там нет ни военных, ни дружины самообороны. О том, что их здесь нет, им говорили в «Баглэбе», но Машад предпочел лишний раз оглядеться.
Они ожидали не зря. Удобный момент возник как бы сам собой.
С невысокого минарета служка прокричал призыв к молитве.
Правоверные, оставив житейские дела недоделанными, покорно потянулись к джумату — мечети.
«Медведи» прошли по кишлаку, никем не замеченные.
— Громим мечеть! — приказал своим Машад.
Муфти Мангал и Мирзахан были ревностными борцами «за дело аллаха». Они несли веру в сердцах, боясь запятнать ее греховными помыслами. С утра, выполняя нерушимый завет пророка, они в религиозном старании отбили четыре обязательных намаза из пяти.
Они шли по кишлачным улицам, готовые наказать любого ференги — неверного — только за то, что он иноверец, хотя знали — таких в кишлаке нет. Раз так, то право выискивать неверных и тех, кого предстояло карать, в их группе принадлежало старшему — Машад Рахиму. Вот почему, когда тот отдал приказ совершить величайшее для правоверного святотатство, оба «медведя» согласно кивнули.
Растянувшись в цепочку, они миновали небольшую утоптанную площадь перед джуматом. Поднялись по истертым ступеням к входу. С безразличием взглянули на затейливую надпись над порталом. О чем она гласила, ни один из них не мог бы сказать. Грамота для каждого из троих была делом неведомым, да и ненужным.
Из мечети доносились слова молитвы. Мулла произносил их громко, распевно.
«Медведи» расшвыряли ногами обувь, оставленную молящимися у входа, и вошли в мечеть, громко разговаривая.
Машад Рахим прошел вперед к мулле. Муфти Мангал и Мирзахан взяли под прицел прихожан, стоявших на коленях.
Увидев вооруженных людей, мулла в гневе выкрикнул:
— Вон! Вон, богохульники! Да покарает аллах вашу дерзость и бесстыдство!
— Иван! — выкрикнул Машад Рахим. — Давай! Давай! — И первым потянул спусковой крючок.
Автомат застучал оглушительно громко, зло. Мечеть наполнилась запахом гари.
Мулла рухнул на пол, покрытый ковром, заливал его кровью.
— Иван, давай! — заходился в истошном крике Мираахан. — Стирляй!
В момент, когда сила была на их стороне, «медведи» не думали об опасности. Но тут произошло неожиданное.
Не всегда можно держать в страхе людей и издеваться над ними бесконечно. Бывает предел, после которого самый боязливый человек перестает бояться. Именно так произошло в этот раз.
На Машад Рахима набросились сразу несколько человек, сбили его с ног, прижали к полу.
Душман, еще не успев испугаться, пытался вырваться. Но это ему не удавалось. Четверо дюжих освирепевших базгаров будто тяжелым прессом придавили его, распяли. Чьи-то проворные руки обыскали, обшарили одежду. Из-за пояса вытащили парабеллум, содрали с ремня плечевую кобуру с кольтом. Нашли в потайном кармане и два тугих кошелька.
Каждая находка обсуждалась в несколько голосов. Люди понимали — перед ними проклятые дарамары — бандиты. И что главное — ни разу под сводами мечети не прозвучало слово «шурави», которое так жаждал услышать Машад Рахим.
Мирзахана схватили так же быстро и ловко. Он даже не успел полоснуть по толпе молящихся из автомата. Кто-то резким толчком вздыбил автомат вверх, и пули, раздолбав штукатурку, осыпали с потолка желтое пылящее крошево.
Рядом с Муфти Мангалом не оказалось молодых крепких парней. Поэтому предначертание, внесенное в книгу судеб душмана самим аллахом, исполнил старый базгар Гулям. Он размахнулся и опустил тяжелый посох на голову «медведя».
Палка оказалась значительно крепче головы. Бандит рухнул и больше не поднялся, потеряв сознание.
Двух его сообщников, изрядно помятых, вывели из мечети. На площади собралась толпа. Пришли женщины, прибежали дети. Кто-то причитал, проклиная неверных. Люди потрясали кулаками, выкрикивали в гневе:
— Убить неверных!
— Зарезать собак!
— Разорвать их, окаянных!
Трудно сказать, что ожидало бы «медведей», если б на ступени перед мечетью не поднялся тот благообразный старик в нарядной чалме, у которого возле автобуса Машад отобрал кошелек.
Старик вскинул руки вверх, призывая ко вниманию. Толпа постепенно стихла. В кишлаке знали — это мулла соборной мечети Дарбара. Человек, известный в округе своей святостью и честностью.
— Эти двое поганых, — сказал мулла хорошо поставленным голосом священнослужителя, умевшего говорить с толпой, — осквернили святую мечеть. Они пролили кровь служителя аллаха. Но они не должны пасть жертвами вашего слепого гнева. Их грех не просто велик. Он неизмерим и безбрежен. Это не просто ваши враги, правоверные! Это враги самого аллаха. Тайные посланники Йаджуджа и Маджуджа. Из-за стены, которую поставил Зулькарнайн на востоке, через дыру, которую прогрызли черными зубами, они вошли на земли наши и устремились с возвышенности… Дай им волю — такие покорят всю землю, выпьют воду из рек и потоков. Они поубивают людей. Потом станут стрелять отравленными стрелами в небо…
Правоверные слушали муллу, как пророка, снизошедшего к ним с небес. Каждое его слово, излагавшее каноническую легенду о Йаджудже и Маджудже — мусульманских Гоге и Магоге, — напоминало им события дня, делало факты еще более осязаемыми, зримыми.
Черные убийцы пришли с востока — факт. Они устремились на кишлак с возвышенности. Тоже неопровержимый факт.
Они убивали людей. Стреляли в небо — свидетельство тому разбитый потолок в мечети. Все это верно и неопровержимо.
Все, как сказано и написано. Значит, только мулла может определять судьбу нечестивцев.
— Джаханнам — кипелище огненное, — продолжал мулла, — вот место, которое предназначено им. Там придет к грешникам смерть со всех сторон. Но они не сразу станут мертвы. Их удел — мука долгая. Их будет ждать суровое наказание. Назначьте, правоверные, хороший конвой. Надо доставить этих черных злодеев к Абдул Кадыр Хану.
Хитрым и умным считал себя мистер Каррингтон. Решительным и деловым мнил себя полковник Томпсон.
Предусмотрительным и искушенным в тайных делах был полковник Исмаил.
Ловким и циничным убийцей зарекомендовал себя Машад Рахим. Не менее безжалостными и грязными выглядели и его приспешники.
Черные люди шли вершить черные дела, надеясь, что о них станет известно всем, но главное все же останется тайной, что гнев падет на головы невинных, а их, виновных, обойдет стороной.
Только жизнь рассудила по-своему.
Бандитам связали руки и ноги, бросили их в скрипучую коробку арбы и повезли в кишлак Сарачину. Там жил почтенный и уважаемый, суровый и справедливый глава большого рода Абдул Кадыр Хан, от его решения теперь зависела судьба «шатунов-медведей». Повелит он снять с них шкуру и бросить себе под ноги — так будет сделано, и точка.
Таков здесь обычай.
Экскурсия в ислам
КРЕПОСТЬ ДЭГУРВЭТИ ДЗАЛЭЙ
Давайте знакомиться, капитан, — сказал Бурлак, протягивая руку Черкашину. — О вашем прибытии нас предупредили вчера. Вы прямо к обеду.
— Благодарю, — ответил гость. — Насколько понимаю, такое вступление означает приглашение к столу. Обед мне подходит. И все же сперва доложу о рекомендациях штаба на выход.
— Прошу ко мне, — предложил Бурлак, раскрывая дверь. — Здесь будет удобнее.
Они устроились за столом комбата. Вошел Полудолин. Поздоровался, сел за свой стол.
— Слушаю вас, — сказал Бурлак. — Не будем терять время.
— Прежде всего, — начал Черкашин, — на завтра в расчет маршрута должен войти кишлак Мабда. От крепости сперва пойдете туда.
— Это отклонит нас от маршрута на десять километров к западу, — заметил Бурлак. — Надо ли?
— Таково указание, — ответил Черкашин.
— Странное указание, — сказал Полудолин, включаясь в разговор. — Смысл совершенно неясен.