— О чем ты говоришь?
— Я ждала подходящего момента, чтобы сообщить тебе, Джонни, и, знаешь, я думаю, что сейчас именно такой момент.
— Что сообщить? Что за бред?
— Сообщить, что ты больше не мой агент. Я ухожу. Теперь я для тебя в прошлом. Я больше не работаю на «Элли».
Джонни раскрыл рот, но слова застряли у него в глотке.
— Ты нашла другого агента? — наконец выдавил он из себя, захлебываясь слюной.
— Да, — ответила Лайза Родригес. — Я буду работать с Кристой Кенвуд.
12
Ки-Уэст
— Ты работаешь, папа?
Дочь стояла на пороге и с шаловливой улыбкой толкала дверь взад-вперед. На девочке была соломенная шляпка с черной лентой, розовая кофточка с надписью «Рождена, чтобы быть красоткой», черные поношенные шорты и грязноватые теннисные туфли. В свои пять лет она уже наряжалась так, чтобы поразить отца.
Питер Стайн откинулся на спинку кресла и улыбнулся.
— А, Камилла! — сказал он. — Нет, на самом деле я не работаю.
Разве, когда просто сидишь перед пишущей машинкой, ты работаешь? Разве ты пишешь, когда просто обдумываешь, что написать? Кто знает? Когда день идет к концу, кому какое дело? Никто не просит писателя писать, и у плотников, наверное, тоже свои проблемы, хотя сейчас Питер Стайн не мог вообразить, что это за проблемы.
— Замечательно, — сказала дочь, — тогда я вхожу.
Она подбежала к нему, Питер развернулся в кресле и обнял ее, когда Камилла прильнула к нему, положив голову ему на колено. Какое-то время они не двигались, целиком поглощенные любовью друг к другу, но он знал, что это ненадолго: Камилла никогда не оставалась спокойной, всегда о чем-то спрашивала, чего-то хотела… Этим она была немного похожа на него, но в ребенке все это выглядело так привлекательно!
— Ты пишешь книгу, — сказала она.
Для Питера это утверждение прозвучало как обвинение.
— Да, пишу, и это очень трудно.
— Я мешаю тебе работать?
— Нет, дорогая. Я сам себе мешаю.
Она хихикнула.
— Нельзя мешать самому себе. Это обман.
— Да, это обман. Ты права. Я обманываю самого себя.
— Ты мой глупый папочка, — сказала она, но при этом ткнулась в него носом, показывая, что вовсе не считает его глупым, что в действительности он — самый замечательный папочка на свете.
— Луиза разрешила тебе пойти ко мне? — коварно спросил Питер.
Большая толстая няня всегда пыталась выкроить себе время на дневные «мыльные оперы». Она знала, что если Камилле удастся просочиться в его рабочий кабинет, запретную для нее территорию, то девочка благодаря своему обаянию сумеет пробыть у отца все время, пока идет «Санта-Барбара» и значительная часть «Дней нашей жизни».
— Нет, она смотрит телевизор, а мне скучно, вот я и пришла сюда. Папа, можно мне поиграть с твоей пишущей машинкой?
Могу я попиликать на твоем «Страдивари»? Могу я поплясать на твоем «Стейнвее»?
— Да, дорогая, только будь осторожна. Твой папа очень любит свою пишущую машинку.
— Так же, как меня? — В голосе обвинительные нотки.
— Нет, дорогая. Папа любит тебя больше всего на свете.
Это была правда, но не совсем вся. Потому что в голове у него была книга, которая никак не получалась, книга, которая зрела в нем уже два несчастных года. Он любил эту книгу и ненавидел за ту боль, которую она ему причиняет и будет причинять, пока какая-то будущая книга не сотрет ее из памяти.
Камилла села к нему на колено и принялась стучать по клавишам: ттобпряткисюжзщтанцылаут.
— Смотри. Это я тебе написала.
Она вынула лист бумаги из машинки и с горделивой улыбкой вручила отцу.
Тот внимательно посмотрел на буквы.
— Что там написано, папа? Прочитай.
— Ты очень хорошо написала, дорогая. Я могу различить два слова, почти три. Это на два с хвостиком слова больше, чем я сочинил за весь день, и мне кажется, что это хорошие слова. «Прятки» и «танцы». Главное, о чем сейчас пишут в книгах, — как получше спрятаться от мира и поразвлечься.
— Что?
Камилла склонила головку набок, шляпка съехала и чуть не упала. Он просто не мог не поцеловать девочку. О Боже, как она прелестна!
Она стерла след поцелуя тыльной стороной ладони, но выглядела довольной.
— А ты тоже играешь в прятки и развлекаешься, папа?
— Да. Я годами прячусь здесь, а потом отправляюсь в такие места, как Майами, и тогда все устраивают вокруг меня большой шум, я езжу в длинных лимузинах, пью шампанское, и все говорят мне, какой я умный.
— Ты почитаешь мне свою книжку, когда я буду ложиться спать? Там есть про разных зверушек?
Дочь взялась за ворот его распахнутой рубашки и заглянула ему в глаза, и сердце его растаяло.
— Дорогая, я был бы рад почитать тебе, но думаю, что тебе это покажется скучным.
— Как Луизин телевизор?
— Нет, не так, как Луизин телевизор, по-другому. Эта книга скучна для маленьких девочек, но не для взрослых.
Боже, как опасно разговаривать с детьми! Дети многое проясняют. Может быть, его книга будет скучна для взрослых и интересна детям. Это зависит от взрослого. Зависит от ребенка. Черт побери, а есть ли какая-то разница между теми и другими, не считая жизненного опыта — названия, которое люди дают своим ошибкам.
— Как она называется?
— Она называется «Мечта, которая мне снилась».
— Почему?
— Потому что я однажды прочитал фразу в романе одного писателя, которого звали Виктор Гюго. Там было сказано: «Жизнь убила мечту, которая мне снилась». Вот об этом моя книга. Это трудно объяснить, но мечты вдохновляют нас, и нужно притворяться, будто они реальны, иначе жизнь потеряет всякий смысл. Но на самом деле мечты оказываются нереальными, реальность убивает их, и, когда они умирают, нам очень грустно.
— И мы плачем?
— Да, если можем, то плачем.
— Потому что наши мечты умерли?
— Да, и потому что действительность разрушает нашу душу.
— О-ох! Я не хочу, чтобы меня разрушили. Особенно перед ужином.
Стайн рассмеялся. Дочка вытащила его из меланхолии, которая окутывала его подобно темному облаку.
— Что у нас на ужин?
— Рыбные палочки, приготовленные в микроволновой печке.
Питер поморщился, взвешивая все в уме. Он сидел за письменным столом уже три часа и не выдавил из себя ни одного слова, не говоря уже о фразе. Надо сделать перерыв. Мысленно он уже подыскивал себе оправдание, но ведь никогда не знаешь, когда слова вдруг начнут изливаться, как дождь. Когда он сидит за пишущей машинкой, то постоянно готов к словесному ливню, если тот прольется. Если же он где-нибудь в другом месте, то драгоценный момент может быть упущен.
Решение, как всегда, пришло само собой.
— Вот что, Камилла, твой папа приготовит тебе ужин, ладно? Мы устроим один из наших любимых ужинов на двоих. При свечах.
Дочь запрыгала от радости.
— Тогда я пойду надену платье.
— Сначала давай приготовим ужин. Надо глянуть, что у нас есть.
Они вместе спустились по дубовой лестнице старого дома.
— Ты готовишь лучше, чем мама, — сказала девочка, беря отца за руку.
— Я просто больше стараюсь, когда готовлю. А мама старается, когда делает другие вещи. И они у нее лучше получаются.
— Что получается лучше?
Питер Стайн подавил желание начать перечисление.
Наряжаться.
Тратить деньги.
Быть неверной.
Быть источником многих радостей.
Быть такой живой.
Быть счастливой.
— Мама добрее и внимательнее, чем я, она для тебя лучшая мама, чем я папа.
— Мне кажется, что вы оба хорошо ко мне относитесь, — высказалась Камилла с той потребностью восстановить справедливость, которая свойственна только маленьким детям. — Я хотела бы, чтобы вы жили вместе. Мама говорит, что вы больше не живете вместе потому, что ты холодный человек. — Она сжала его руку. — Но я чувствую, что ты теплый. Я думаю, мама не права.
— Я полагаю, мама говорила не о температуре моего тела. Она имела в виду мой характер.
— Но у тебя неплохой характер.
Питер рассмеялся.
— Кое-кто с тобой не согласится.
Кухня выглядела пустой и подготовленной к началу работы, как листы чистой бумаги, лежащие рядом с пишущей машинкой Стайна. Приготовление пищи, как и сочинение книг, дело серьезное. Его надо делать как следует. Питер открыл холодильник, вытащил креветки, которые купил нынче на рынке в семь часов утра. Из морозилки достал пакет с надписью «Рыба-меч», на котором стояла вчерашняя дата. Это он купил поздно вечером, возвращаясь домой. Потом вымыл руки, вытер их тщательно, как священник перед мессой, и стал выкладывать все, что ему нужно, на отскобленный до блеска деревянный стол. Камилла следила за отцом, завороженная этим ритуалом. Она по опыту знала, что помогать папе готовить — значит только наблюдать за ним. — Можно я накрою стол? — Вот этот процесс никогда не интересовал отца, зато мама обожала это дело. Камилла принесла ножи и вилки. — Это нетрудно, когда я у тебя, потому что у тебя нет никаких друзей, — сказала она, с важным видом проходя в столовую.
Питер улыбнулся. Да, он одинок. И это не потому, что он выбрал эту участь. Просто так сложилось. Действительно, у него было мало друзей, потому что друзья требовали отдачи, они были ненадежны и большей частью глупы, а глупость он переносил с трудом. Друзья отнимали время и хотели от тебя многого, но почти ничего, по его мнению, не могли дать взамен. А самое главное, они были частью реальности, которая враг фантазии, и поэтому оказывались врагами творчества. Друзья радовались, стараясь удушить мечты, которые вам снятся.
Питер действовал быстро, как хирург, спасающий жизнь пациенту. Оливковое масло, уксус, дижонская горчица, перец, каменная соль, аккуратно порезанный лук для винегрета. Листья салата, редиска, тонкие ломтики помидоров, придающие совершенную красоту блюду с креветками. Куски меч-рыбы, слегка подмасленные и подсоленные, лежали рядышком в печке-гриль. Салат выглядел необыкновенно зеленым. Французский хлеб, купленный только сегодня утром на рынке, подогретый в печке. Картофелины, тверденькие, но не влажные, натертые маслом и мятой с огорода. В холодильнике стояла баночка майонеза его собственного приготовления, в морозилке бутылка «Монтраше». Под конец он сделал для Камиллы ее любимый напиток «Ширли Темпл».