– А значит, что, скорее всего, Лоцупоне подумал то же самое, что и мы, – что ограждение установили задним числом, но посмотрел на это сквозь пальцы.
– Почему?
– Возможно, ему посоветовали поверить Дипаскуале и Спиталери на слово. Но навряд ли мы узнаем, кто именно в квестуре или во дворце так называемого правосудия дал подобный совет.
– Ну, догадаться, по крайней мере, можно, – возразил Фацио.
– Каким же образом?
– Вот вы сказали, комиссар, что хорошо знаете Лоцупоне. А вы знали, что он женат?
– Нет.
– На дочери синьора Латтеса.
– А.
Ничего себе новость.
Синьор Латтес, заведующий канцелярией начальника управления, за свою слащавость прозванный Латте с Медом, – церковная крыса, которая словечка не ввернет, не смазав его прежде вазелином, и за все, к месту и не к месту, благодарит Мадонну!
– Знаешь, кто из политиков стоит за зятем Спиталери?
– За мэром-то? Мэр Алессандро входит в ту же партию, что и глава региона, и в ней же, кстати, состоит синьор Латтес, который на выборах всегда голосует за депутата Катапано, только и всего.
Джерардо Катапано был человеком, способным держать в узде как семью Куффаро, так и семью Синагра – два главных мафиозных клана Вигаты.
Монтальбано совсем было пал духом. Неужели ничто никогда не меняется? Куда ни кинь, всюду родня, с которой лучше не связываться; мафия стакнулась с политикой, предприниматели с мафией, политики с банками, банки с ростовщиками и отмывателями денег…
Что за непристойный канкан! Что за непролазная грязь из коррупции, мошенничества, уголовщины, подлости и афер!
Он представил себе такой диалог.
– Ты, главное, не лезь на рожон, потому что «икс», ставленник депутата «игрек» и при этом зять такого-то, который ходит под мафиозо «зет» и в отличных отношениях с депутатом H.
– А депутат H. разве не из оппозиции?
– Да, но это одно и то же.
Как там говорил старина Данте?
Италия – раба, приют скорбей,
Корабль без кормщика средь бури дикой,
Разврата дом, не матерь областей![1]
Италия по-прежнему раба, которая служит как минимум двум господам: Америке и церкви, а штормит ее теперь каждый божий день – отчасти по вине кормщика, о котором слова доброго не скажешь. Конечно, число областей, коим Италия была матерью, перевалило уже за сотню, но зато разврат и бардак тоже разросся в геометрической прогрессии.
– Так вот, шестеро рабочих… – продолжал Фацио.
– Постой. Сегодня вечером ты занят?
– Да нет.
– Съездишь со мной в Монтелузу?
– Зачем?
– Побеседуем со сторожем, с Филиберто. Где у них стройка, я знаю: Дипаскуале объяснил.
– У меня такое впечатление, что вы этого Спиталери так или иначе хотите прищучить.
– Угадал.
– Конечно, съезжу!
– Ну так расскажешь ты про этих рабочих, наконец?
Фацио зыркнул на него обиженно.
– Комиссар, я уже час как пытаюсь.
Он развернул листок.
– Итак, список рабочих: Далли Кардилло Антонио, Змекка Эрмете, Бутера Иньяцио, Пассалаква Антонио, Фьорилло Стефано, Миччике Гаспаре. Далли Кардилло и Миччике – это те, что остались работать до последнего, закапывали нижний этаж.
– Если я тебя спрошу, ты мне ответишь честно?
– Попробую.
– Ты собрал полные анкетные данные на каждого из шестерых?
Фацио порозовел. «Страсть к персональным данным», как называл ее комиссар, была сильнее его.
– Это да, комиссар. Но не зачитал же.
– Не зачитал, потому что духу не хватило. Ты навел справки, работают ли они сейчас и где?
– Разумеется. Они сейчас работают на четырех стройках у Спиталери.
– Четырех?
– Да. И через пять дней еще пятая откроется. С такой-то протекцией, что от политиков, что от мафии, еще б ему без работы сидеть! К тому же Спиталери мне сказал, что предпочитает иметь дело с одними и теми же рабочими.
– Не считая всяких залетных арабов, которых можно благополучно выкинуть на помойку. Далли Кардилло и Миччике работают на стройплощадке в Монтелузе?
– Нет.
– Тем лучше. Вызови мне этих двоих на завтра на утро – одного на десять, другого на двенадцать, раз уж сегодня мы поздно закончим. И чтобы без отговорок. Если что – припугни.
– Сейчас же займусь.
– Хорошо. Я поеду домой. Встречаемся здесь в полночь и выезжаем в Монтелузу.
– Форму надевать?
– Боже упаси. Наоборот, если он примет нас за уголовников – тем лучше.
Вернувшись в Маринеллу и расположившись на веранде, комиссар ощутил некое подобие прохлады – очевидно, это было самовнушение, поскольку на море и в воздухе стоял мертвый штиль.
Аделина приготовила ему паппаноццу. Вареный лук с картофелем, размятые вилкой в пюре. Заправка: оливковое масло, капелька уксуса, соль и свежемолотый черный перец. Больше он ничего есть не стал, чтобы не ехать на полный желудок.
Потом часов до одиннадцати он читал отличный детектив двух шведских авторов, мужа и жены, где чуть ли не каждая страница пестрела яростными и обоснованными нападками на правительство и социал-демократию.
Монтальбано посвятил его мысленно всем тем, кто чурается детективов, считая их жвачкой для мозгов вроде кроссворда.
В одиннадцать он включил телевизор. На ловца и зверь бежит: в «Телевигате» депутат Джерардо Катапано торжественно открывал новый собачий приют в Монтелузе.
Монтальбано выключил телевизор, как следует ополоснулся и вышел.
В отделение он приехал без четверти полночь. Фацио его уже ждал. Оба были в легких ветровках поверх рубашек с коротким рукавом. Они улыбнулись такому совпадению мыслей. Человек в ветровке в такую жарищу поневоле внушает опасения, потому что девяносто девять процентов из ста, что под ветровкой у него револьвер – за поясом или в кармане. И действительно, оба были при оружии.
– На вашей поедем или на моей?
– Давай на твоей.
Меньше чем за полчаса они добрались до стройплощадки, находившейся прямо в черте Монтелузы, со стороны старого вокзала.
Припарковались и вышли. Стройка была обнесена двухметровым деревянным штакетником, большие ворота заперты.
– Помните, что тут раньше было? – спросил Фацио.
– Нет.
– Особняк Линаресов.
Монтальбано вспомнил. Жемчужина второй половины девятнадцатого века, проект которой Линаресы, богатые торговцы серой, заказали у знаменитого архитектора Базиле – того самого, что построил Театр Массимо в Палермо. Потом дела у них пришли в упадок и особняк тоже. Решено было не реставрировать его, а снести и построить на этом месте девятиэтажку. Ах, беспощадность чинуш из «Культурного наследия»!
Они подошли к деревянным воротам, заглянули в щель между досками, но света не увидели.
Фацио потряс тихонько створки.
– Закрыто изнутри на засов.
– Ты сможешь залезть туда и открыть?
– Это да. Только не отсюда, а то вдруг машина мимо проедет. Обойду сзади и перелезу через забор. Ждите меня здесь.
– Осторожно, вдруг там собаки.
– Вряд ли, они бы уже залаяли.
Монтальбано как раз докурил сигарету, когда ворота приоткрылись ровно настолько, чтобы впустить его внутрь.
9
Внутри было темно, хоть глаз выколи. Впрочем, справа смутно виднелась какая-то времянка.
– Схожу за фонариком, – шепнул Фацио.
Вернувшись, он снова опустил засов на воротах и включил фонарик. Тихонько подкравшись к двери времянки, они обнаружили ее приоткрытой. Очевидно, в закрытом помещении Филиберто в такую жару не спалось. Изнутри доносился раскатистый храп, больше похожий на рев.
– Главное – не дать ему опомниться, – прошептал Монтальбано на ухо Фацио. – Свет не зажигаем, работаем при фонарике. Надо перепугать его до полусмерти.
– Без проблем, – ответил Фацио.
Вошли тихо. Внутри времянка провоняла по́том, а вином несло так, что можно было окосеть уже от запаха. Филиберто, в одних трусах, спал, раскинувшись на раскладушке. То же лицо, что на фото в досье.
Фацио посветил вокруг фонариком. Одежда сторожа висела на гвозде. Еще были стол, два стула, эмалированный тазик на металлической треноге и канистра. Монтальбано поднял ее, понюхал: вода. Он бесшумно наполнил таз, поднял двумя руками, подошел к раскладушке и, не церемонясь, выплеснул воду на лицо Филиберто. Тот распахнул глаза, тут же зажмурился, ослепленный фонариком Фацио, и, прикрывшись ладонью, опять их открыл.
– Кто… Кто…
– Конь в пальто, – отрезал Монтальбано. – Не двигаться. – И выставил пистолет в луч фонарика.
Филиберто машинально поднял руки.
– Мобильный есть?
– Да.
– Где?
– В куртке.
Куртка висела на гвозде. Комиссар достал телефон, уронил на пол и раздавил каблуком.
– Вы кто? – спросил Филиберто, набравшись смелости.
– Друзья, Филибе. Встань.
Филиберто встал.
– Повернись.
Филиберто повернулся спиной, руки у него слегка дрожали.
– Что вам надо? Спиталери всегда откат платит!
– Молчать! – прикрикнул Монтальбано. – Перекрестись. – И взвел курок.
При звуке этого сухого металлического щелчка ноги у Филиберто подкосились, и он рухнул на колени.
– Ради бога! Я ничего не сделал! Зачем меня убивать? – прорыдал он.
Фацио пнул сторожа в спину, и тот повалился лицом вниз. Монтальбано приставил ему дуло к затылку.
– Послушай меня… – начал он. И тут же остановился. – То ли он помер, то ли отключился.
Наклонился, потрогал артерию на шее:
– Отключился. Усади его на стул.
Фацио передал комиссару фонарик, подхватил сторожа под мышки и усадил. Пришлось его придерживать, чтобы не съехал набок. Трусы у Филиберто были мокрые – обмочился с перепугу. Монтальбано подошел ближе и влепил сторожу звонкую затрещину, так что тот открыл глаза.
Он растерянно ими захлопал и тут же опять зарыдал:
– Не убивайте меня, ради бога!
– Ответишь на вопросы – останешься жить, – сказал Монтальбано, сунув ему в лицо пистолет.