– Так вы ж переоделись!
– Катаре, ну переоделся я, что тут такого удивительного?
– Точно, синьор комиссар, а я-то как обозначился! Я, значит, видел, как вы в одной одежде вошли, а потом смотрю – а вы уже в другой, так я и подумал, что мне по причине жары померещилося. Слава богу, что вы, значится, переоделись!
– Слушай, возьми ее и развесь во дворе, пусть просохнет.
– Исполню сию минуточку!
Уходя, он хотел было прикрыть дверь, но комиссар его остановил:
– Не закрывай, пусть хоть немного продувает.
Раздался звонок по внутренней линии. Это был Мими Ауджелло.
– Сальво, как ты там? Я звонил тебе домой, но ты трубку не берешь, я так и понял, что ты забил на Успение…
– Ты все правильно понял, Мими. Как там Беба? Мальчишка?
– Ох, Сальво, даже не спрашивай. Представляешь, с самого нашего приезда пацан без конца температурил. Мораль: ни единого дня отдыха у нас не было. Только вчера наконец отпустило. А завтра мне на работу выходить…
– Все понял, Мими. Если хочешь остаться еще на недельку, я не против.
– Правда?
– Правда. Привет Бебе и поцелуй за меня сына.
Еще через пять минут зазвонил другой телефон.
– Ох, синьор комиссар! Тут синьор начальник, который вас хочет со скорейшей срочностью…
– Скажи ему, что меня нет.
– А куда я скажу, что вы пошли?
– К зубному.
– У вас чего, зуб болит?
– Нет, Катаре, это ты ему так скажешь.
Да что ж этот «синьор начальник» даже в Успение никак не отвяжется!
Подписывая понемногу разные бумаги, с которыми, по словам Фацио, они затянули уже на несколько месяцев, он машинально поднял глаза. По коридору к его кабинету шел Катарелла. И какая-то странная у него была походка. Взглянув еще раз, он тут же понял, чем именно.
Катарелла пританцовывал. Именно что пританцовывал.
Вышагивал на носочках, разведя руки в стороны и то и дело норовил сделать пируэт. Что это с ним, впрямь голову напекло? Когда Катарелла вошел в кабинет, комиссар заметил, что и глаза у него закрыты. Мать честная, он что, лунатик?
– Катарелла!
Катарелла, который к тому времени уже поравнялся со столом, очумело открыл глаза. Взгляд его где-то витал.
– А? – произнес он.
– Ты чего?
– Ах, синьор комиссар! Там такая девушка, что, если не увидишь, не поверишь! Тютелька в тютельку, как та убитая бедняжка! Мать честная, какая ж красотуля! В жизни ничего подобного не видал!
Стало быть, это Красота с большой буквы сделала походку Катареллы танцующей, а взгляд – мечтательным.
– Запусти ее и позови Фацио.
Монтальбано смотрел, как она приближается из глубины коридора.
Перед ней, буквально согнувшись пополам, семенил Катарелла и как-то странно помахивал рукой, будто подметая пол там, где должна ступить ее нога. Или расстилал перед нею невидимый ковер?
По мере того как девушка подходила все ближе и мало-помалуй все явственнее обрисовывались черты лица, глаза, цвет волос, комиссар так же медленно привставал с места, блаженно чувствуя, что тонет в каком-то сладостном ничто.
Бледное золото прядей,
Синь небесная взгляда,
Кто дал тебе власть такую,
Что мне и себя не надо?
Это четверостишие Пессоа вдруг зазвучало в нем песней.
Усилием воли Монтальбано всплыл из небытия обратно в кабинет. Для этого пришлось нанести себе подлый, низкий удар – столь же болезненный, сколь и необходимый: «Она тебе в дочери годится».
– Я Адриана Морреале.
– Сальво Монтальбано.
– Простите за опоздание, я…
Она опоздала на полчаса.
Они пожали друг другу руки. Рука у комиссара была чуть влажновата от пота, у Адрианы – сухая. И вся она была такая свежая, благоухающая мылом, как будто только что вышла из-под душа, а не с улицы пришла.
– Присаживайтесь. Катарелла, ты сообщил Фацио?
– А?
– Ты сообщил Фацио?
– Исполню сию минуточку, синьор комиссар.
Он вышел, выворачивая голову и до последнего не сводя взгляда с девушки.
Монтальбано воспользовался случаем, чтобы рассмотреть ее получше, и она спокойно позволила себя рассматривать.
Очевидно, давно привыкла.
Узенькие джинсы на длиннющих ногах, голубая рубашка с расстегнутым воротом, босоножки. Пупок наружу не торчал, и это было очко в ее пользу. И было очевидно, что она без лифчика. Ни грамма косметики, никаких украшательств. Что еще она могла сделать?
Если присмотреться, кое-чем она от фотографии сестры все же отличалась. Это объяснялось, разумеется, тем, что Адриана на шесть лет старше, и годы эти дались ей, видимо, нелегко. Та же форма глаз, тот же цвет, но если взгляд Рины сиял детским простодушием, то во взгляде Адрианы его уже не было. А еще у сидевшей напротив девушки была крошечная, едва заметная складка у губ.
– Вы живете в Вигате, с родителями?
– Нет. Я быстро осознала, что мое присутствие им тяжело. Они смотрели на меня, а видели мою пропавшую сестру. Поэтому, когда поступила в университет на медицинский, я купила в Палермо квартиру. Но я часто приезжаю, чтобы не оставлять их надолго одних.
– На каком вы курсе?
– Перешла на третий.
Вошел Фацио и, хотя был предупрежден Катареллой, при виде девушки непроизвольно расширил глаза.
– Меня зовут Фацио.
– Адриана Морреале.
– Наверное, лучше закрыть дверь.
Иначе через пять минут, как только весть о красоте посетительницы разлетится по учреждению, в коридоре будет не протолкнуться, как на городском проспекте в час пик.
Фацио закрыл дверь и уселся на второй стул, стоявший перед письменным столом. Но получилось, что он сидел лицом к лицу с Адрианой. Тогда он отодвинулся назад, поравнявшись со столом, и в итоге оказался лишь немногим к ней ближе, чем Монтальбано.
– Извините, что не дала вам приехать ко мне домой, комиссар.
– Перестаньте! Я прекрасно все понимаю.
– Спасибо. Спрашивайте все, что сочтете нужным.
– Как сообщил нам прокурор Томмазео, именно на вашу долю выпала тяжкая обязанность опознания останков. Поверьте, мне глубоко прискорбно, но долг службы требует задать вам некоторые вопросы, за что я заранее приношу извинения…
И тут Адриана сделала то, чего ни Монтальбано, ни Фацио никак не ожидали. Она запрокинула голову и расхохоталась:
– Бог ты мой, вы даже говорите одинаково! Вы с Томмазео говорите одинаково! Практически слово в слово! Вас что, специально этому учат?
Монтальбано почувствовал обиду пополам с облегчением. Обиду, что его сравнивают с Томмазео, и облегчение оттого, что стало понятно – девушке формальности чужды, они ее смешат.
– Я же сказала, – продолжала Адриана, – спрашивайте все, что сочтете нужным. Не надо ходить вокруг меня на цыпочках. К тому же, мне кажется, это не в вашем стиле.
– Благодарю, – ответил Монтальбано.
На лице Фацио тоже читалось облегчение.
– Вы, в отличие от родителей, изначально предполагали, что ваша сестра погибла, верно?
Вот так, с места в карьер – как просила она сама и как было удобнее всем.
Адриана посмотрела на него с удивлением.
– Да, но я не предполагала. Я знала.
Монтальбано и Фацио одновременно слегка подскочили на стульях.
– Как знали? Кто вам сказал?
– Никто не говорил.
– Тогда откуда же?
– Мне подсказало мое тело. А я его приучила никогда мне не лгать.
13
Как это вообще понимать?
– Не могли бы вы объяснить, каким образом…
– Это не так-то просто. Дело, видимо, в том, что мы однояйцевые близнецы. Иногда с нами случалось нечто труднообъяснимое. Такая не очень внятная передача эмоций на расстоянии…
– А нельзя ли подробнее?
– Конечно, можно. Но сразу хочу сказать, что речь тут не о феномене вроде того, что если одна из нас обдерет коленку, то другая за много километров почувствует боль в той же коленке. Ничего подобного. Здесь скорее имело место отражение сильной эмоции. Однажды умерла бабушка. Рина при этом присутствовала, а я в то время была в Феле, играла с двоюродными братьями. Ну так вот, на меня внезапно навалилась такая тоска, что я разрыдалась безо всяких видимых причин. Это Рина поделилась со мной своим эмоциональным состоянием.
– Так случалось всегда?
– Не всегда.
– Где вы были в тот день, когда ваша сестра не вернулась домой?
– Как раз двенадцатого утром я поехала к дяде и тете в Монтелузу. Предполагалось, что я пробуду там два-три дня, но я вернулась в тот же день, поздно вечером, когда папа позвонил дяде с тетей и сказал, что Рина пропала.
– А не было ли… двенадцатого числа ближе к вечеру или вечером… между вами с сестрой… этой… передачи?.. – Монтальбано никак не удавалось толком сформулировать вопрос.
Адриана пришла ему на помощь.
– Да, была. В девятнадцать тридцать восемь. Я машинально посмотрела на часы.
Монтальбано и Фацио переглянулись.
– Что произошло?
– В доме у дяди с тетей у меня была своя комнатка – я стояла там одна и выбирала, что надеть, потому что в тот вечер мы были приглашены к друзьям на ужин… И вдруг ко мне пришло ощущение, как бывало и раньше, но на этот раз скорее телесное. Ее задушили, правда?
Она почти угадала.
– Не совсем. Что вам сказал синьор Томмазео?
– Синьор Томмазео сказал, что ее убили, но как именно – не уточнял. И еще рассказал, где ее нашли.
– Когда вы ходили в морг на опознание…
– Я попросила, чтобы мне показали только ступни. Этого вполне хватило. У нее на правой ноге большой палец…
– Я знаю. А потом вы не спросили у прокурора Томмазео, как она умерла?
– Поймите, комиссар, единственным моим желанием после опознания было как можно скорее отделаться от прокурора Томмазео. Он принялся меня утешать, похлопывая по спине, а потом его рука соскользнула как-то уж очень низко. Я вовсе не склонна строить из себя монашку, наоборот… Но этот человек надоел мне хуже горькой редьки. Что он должен был мне сказать?