«А зачем вообще идти в контору?» – спросил он сам себя.
Особых дел там не предвиделось. Да и вообще никаких, если на то пошло. Томмазео занят пресс-конференцией, Адриана хоронит сестру, начальник управления, небось, в поте лица проверяет заполненные опросные листы, поступившие из разных участков. А лично ему хотелось одного – уйти куда глаза глядят, лишь бы подальше.
– Катарелла?
– Слушаю, синьор комиссар.
– Соедини-ка с Фацио.
– Сиюминуточно.
– Фацио? Я сегодня утром не приду.
– Вы заболели?
– Здоров как бык. Но у меня серьезные предчувствия, что, если выйду на работу, тут же заболею.
– И то правда, комиссар. Тут духотища такая – дышать нечем.
– Приеду вечером, часам к шести.
– Хорошо. Комиссар, а не одолжите свой вентилятор?
– Смотри только не сломай.
Где-то через полчаса он свернул на ведущую к Пиццо грунтовку и остановился у того самого дома, где жил крестьянин. Вышел из машины, подошел поближе. Дверь оказалась открыта.
– Эй, есть кто дома? – позвал Монтальбано.
Из окошка прямо над дверью выглянул мужчина, которому Галло кокнул машиной кувшин. По его виду комиссар догадался, что тот его не узнал.
– Что вам надо?
Если сказать, что он из полиции, хозяин его, чего доброго, в дом не пустит.
Выручило истеричное кудахтанье, доносившееся откуда-то из-за дома.
– Свежие яйца есть? – спросил он наугад.
– А сколько вам?
Вряд ли у него большой курятник.
– Полдюжины хватит.
– Заходите.
Монтальбано зашел.
Внутри была голая комната, служившая, похоже, всем сразу. Стол, два стула, комод. У стены газовая плитка с баллоном, рядом мраморная полка со стаканами, тарелками, вилками, сковородкой и кастрюлькой – бедная утварь, истершаяся за долгие годы службы. На другой стене висело охотничье ружье.
Крестьянин спускался по деревянной лестнице со второго этажа, где, вероятно, была спальня.
– Сейчас принесу.
Он вышел. Комиссар присел на стул.
Мужчина вернулся с яйцами, по три штуки в каждой руке. Шагнул вперед и вдруг замер и уставился на Монтальбано. Его перекошенное лицо стремительно бледнело.
– Что с вами? – спросил комиссар, привставая.
Крестьянин грозно взревел. И, размахнувшись, метнул в голову Монтальбано три яйца, зажатые в правой руке. Застигнутый врасплох, от двух яиц комиссар сумел увернуться, но третье угодило в левое плечо и разбилось, заливая рубашку.
– Ага, я тебя признал, гад легавый!
– Послушайте…
– Опять за старое? Опять?!
– Да я просто…
Следующие три яйца угодили точнее: два в грудь, одно в лоб.
Монтальбано ослеп. Он потянулся за платком протереть глаза, а когда наконец смог разлепить веки, то увидел, что крестьянин наставил на него ружье.
– Вон из моего дома, полицейская рожа!
Монтальбано сбежал.
Видать, бедняга и впрямь натерпелся от его коллег!
Пятна на рубашке широко расплылись, так что спереди она получилась одного цвета, а сзади – другого.
Пришлось ехать в Маринеллу переодеваться. Там он застал Аделину, которая мыла полы.
– Комиссар, это что же, вас яйцами закидали?
– Да так, бедолага один. Пойду переоденусь.
Он ополоснулся из шланга горячей водой, надел чистую рубашку.
– Пока, Адели.
– Синьор комиссар, предупредить хотела, что завтра прийти не смогу.
– Что так?
– Поеду навещу своего старшенького, он в Монтелузе сидит.
– А младшенький твой как?
– Тоже сидит, но только в Палермо.
У нее были два сына, оба уголовники, которые так и жили: то один сядет, то другой.
Монтальбано тоже случалось пару раз упечь их за решетку. Но они все равно души в нем не чаяли. Сына одного из них он даже крестил.
– Привет передавай.
– Не сомневайтеся. Хотела только сказать: раз уж я не приду, наготовлю тогда побольше.
– Только что-нибудь холодное, чтобы не испортилось. – И он снова отправился в Пиццо, прихватив на сей раз плавки.
Мимо дома крестьянина он промчался, поддав газу, – а то пальнет еще, чего доброго. Миновал и дом Адрианы с наглухо закупоренными дверями и окнами, остановился у последнего дома.
Ключ у комиссара был, так что он зашел, переоделся, по каменной лестнице спустился на пляж. Народу на пляже было уже мало, в основном иностранцы. Для сицилийцев летний сезон кончается с Успением, хоть бы потом и жарило пуще прежнего.
Еще тогда, когда он в самый первый раз приехал сюда с Калларой, здешнее море запомнилось ему своей умиротворенностью и чистотой. Он вошел в воду и поплыл.
Плавал, пока кожа на кончиках пальцев не сморщилась – верный знак, что пора возвращаться на берег.
Изначально комиссар думал принять холодный душ и отправиться в Маринеллу поесть вкуснятины, что наготовила Аделина. Но подъем по лестнице под стоявшим в зените солнцем совершенно разморил его и расслабил. Войдя в дом, он первым делом рухнул на двуспальную кровать.
Заснул он в половине третьего, а проснулся почти в пять. Его голое тело оставило на матрасе влажный отпечаток. Долго-долго стоял под душем, израсходовав всю воду в баке, но, как ни крути, дом был не его, к тому же нежилой, так что никаких угрызений совести Монтальбано не испытывал.
Пора было ехать в участок. Выйдя на улицу, он увидел, что перед домом стоит чужая машина, которую он вроде бы уже где-то встречал, но не помнил, где именно.
Никого рядом не было. Возможно, эти люди спустились на пляж.
Потом он заметил, что из розетки рядом с дверью торчит штепсель, а провод заворачивает за угол дома. Подсветка нижнего этажа, не иначе.
И кто бы это мог быть? Явно не криминалисты.
Комиссар предположил, что сюда тайком прокрался какой-то журналюга, охочий до снимков «сцены, где разыгралась кровавая драма», и тут же рассвирепел.
Да как он посмел, подлый шакал?!
Монтальбано сбегал к машине, достал из бардачка пистолет и сунул за ремень. За углом провод тянулся дальше, вдоль стены и, перевалив через доски, уходил в окно нижнего этажа, служившее входом.
Комиссар тихонько слез вниз, в санузел. Осторожно высунул голову и увидел в гостиной свет.
Этот паскуда фотограф наверняка щелкает сундук, где лежал труп, – еще бы, такая сенсация!
«Я тебе покажу сенсацию!» – решил комиссар. И сделал одновременно две вещи.
Во-первых, кинулся в гостиную с воплем «Руки вверх!». А во-вторых, выхватил револьвер и выстрелил в воздух. И то ли из-за гулкого эха в пустом помещении, то ли оттого, что полиэтилен, которым был обтянут нижний этаж, не давал звуку рассеяться, выстрел получился оглушительный – можно было подумать, что рванула мощная бомба.
Первым перепугался сам Монтальбано, которому показалось, что револьвер взорвался у него в руке. Совершенно оглохнув от грохота, он вломился в гостиную.
Устрашенный фотограф выронил фотоаппарат и, дрожа всем телом, опустился на колени, уткнувшись лбом в пол и подняв руки.
Прямо как араб на молитве.
– Вы арестованы! – крикнул ему комиссар. – Я – Монтальбано!
– За… за… – залепетал человек, едва приподняв голову.
– За что?! Хотите знать за что? За то, что вы проникли сюда, сорвав печати!
– Но… но… там не…
– Но там не было печатей! – подтвердил дрожащий голос, идущий непонятно откуда. Монтальбано огляделся по сторонам, но никого не увидел.
– Кто это сказал?
– Я.
И из-за стопки рам выглянула голова синьора Каллары.
– Комиссар, поверьте, не было там печатей! – повторил он.
Тут-то Монтальбано и вспомнил, что, погнавшись за Адрианой, не успел вернуть печати на место.
– Небось мальчишки сорвали, – сказал он.
Мощная лампа в гостиной еще сильнее грела и без того жаркий воздух. Даже говорить было трудно – в горле тут же начинало першить.
– Пойдемте-ка отсюда, – сказал комиссар.
Поднявшись на верхний этаж, все выпили по большому стакану воды и уселись в гостиной с распахнутой дверью на террасу.
– Меня чуть кондрашка с перепугу не хватил, – сказал человек, которого Монтальбано принял за фотографа.
– Да и меня тоже, – подхватил Каллара. – Каждый раз, как сюда приезжаю, мне аж дурно становится.
– Я инженер Паладино, – представился мужчина с фотоаппаратом.
– А что вы здесь делаете?
Слово взял синьор Каллара:
– Комиссар, поскольку сроки подачи документов на строительную амнистию скоро истекают, а мне как раз сегодня пришли по почте бумаги от синьоры Гудрун, я и попросил инженера Паладино начать подготовку всего, что нужно…
– …а в первую очередь, – перебил Паладино, – нужно произвести фотосъемку самовольной постройки. Сделать снимки, которые будут приложены к чертежам.
– Вы уже закончили?
– Еще в гостиной три-четыре кадра осталось.
– Пойдемте.
Монтальбано вышел вместе с ними, проводил их до окна, но внутрь не полез. Вместо этого принялся собирать ленты и бумажки с печатями, забившиеся под дощатые мостки, и складывать в сторону.
– Жду вас наверху!
Он присел на парапет террасы, куда некоторое время назад уже упала тень, выкурил две сигареты.
Затем появился Каллара.
– Закончили.
– А где Паладино?
– Понес аппаратуру в машину. Сейчас придет попрощаться.
– Если вам понадобится еще сюда приехать, предупредите заранее.
– Спасибо. Кстати, комиссар, хотел вас спросить.
– Спрашивайте.
– А когда эти печати снимут?
– Торопитесь?
– Ну вообще-то тороплюсь. Хочу сразу обговорить со Спиталери сроки земляных работ и расконсервации. А то если вовремя не подсуечусь, при его-то загруженности…
– Не сможет Спиталери – найдете другого.
Вернулся Паладино.
– Все, можно ехать.
– Не можем мы искать другого, – вздохнул Каллара.
– Как это не можете?
– Есть письменное соглашение, про которое я раньше не знал, а увидел его только сегодня утром, в документах, что пришли из Германии.
– Что-то я не понял.
– Это контрактное обязательство, – пояснил Паладино. – Каллара мне его показывал.