Но все-таки, несмотря на неуставную форму одежды, вид у автоматчиков был грозный. Начальника гестапо армии они пропустили без разговоров, а майора притормозили, недвусмысленно уперев стволы прямо в живот. Тщательно проверив документы Лютце, часовые все же разрешили ему пройти в штаб вместе с капитаном Райхом, но сопровождающих не пустили, вынудив остаться на морозе.
Чистенькое обмундирование контрразведчиков, добротные полушубки, меховые жилеты, белые валенки и, наконец, откормленные физиономии, лучащиеся довольством, резко дисгармонировали с солдатами местного гарнизона. Неудивительно, что как только офицеры зашли в дом, на них тут же посыпались упреки:
– Чего вы не на фронте? – процедил сквозь зубы часовой, стоявший в перекошенной полосатой будке, едва майор скрылся в избе.
– Сам-то ты, я погляжу, в окопах сидишь, – осадил его Кнапп. – Постоял на посту, и сразу в избу греться, а мы только и делаем, что по лесам лазаем, а отдыхаем лишь в госпиталях. Если хочешь, поменяемся.
Меняться солдат не захотел, предпочитая спокойное место, но, несколько смягчившись, милостиво принял от Кнаппа сигарету в знак примирения.
Обстановка в штабе корпуса была деловой и, можно даже сказать, будничной. Спокойно, без суеты и паники сотрудники оперативного отдела раскладывали стопками документы – что сжечь, а что оставить. Самое ценное и журналы боевых действий, которые предполагалось вывезти самолетом, положили отдельно. Рядом с передатчиками и шифровальными машинками уже наготовили на всякий случай топоры, а по углам стояли канистры с бензином. Стало понятно, что груды сухих веток, лежащие во дворе, приготовили не для маскировки, а скорее для уничтожения лишнего боевого имущества.
Через полчаса генерал Модель, недавно назначенный командующим корпусом, освободился и принял своих «дорогих гостей». Выгнав всех его адъютантов, начальник гестапо грозно приказал, чтобы их ни в коем случае не беспокоили, и прикрыл дверь.
Дождавшись сдержанного предложения присесть, Лютце с хозяйским видом небрежно развалился в кресле, разве что не водрузил ноги на стол. Гестаповец же наклонился над столешницей, порылся немного, достал красную папку и с торжествующим видом раскрыл.
– Что тут у нас, – деланно удивился Райх, – ага, вот: «…С собой брать только машины, перевозящие вооружение, и полевые кухни. Все остальные машины и гужевые повозки оставить. Они подлежат обязательному уничтожению. Водителей направить на фронт в качестве пехотинцев…» Что-то не похоже на переразвертывание для обороны, господин генерал, вы не находите? Скорее смахивает на спешную эвакуацию. Вы же получили недвусмысленные указания удерживать все, что только можно удержать, не так ли? – вопрос был риторическим. – Да вот же как раз приказ Гитлера: «В обороне сражаться за каждую пядь земли и до последних сил. Лишь таким образом мы сможем нанести противнику тяжелые потери, ослабить его моральный дух и добиться полного превосходства немецких солдат. Никто не имеет права отходить назад с занимаемых позиций, и всякий, кто отдаст подобный приказ, подлежит самому суровому наказанию». А вы, господин генерал, видимо, запланировали не только отход, но и потерю всего тяжелого вооружения.
– У нас не хватает личного состава не только для обороны всей линии соприкосновения с противником, но даже для удержания ключевых позиций, – резко возразил Модель. – Часть тылов армии отрезана. Коммуникации нарушены. Наземные пути снабжения заблокированы, транспортные самолеты прилетают редко, а того, что сбрасывают на парашютах или на грузовых планерах, совершенно недостаточно. Да к тому же многие контейнеры не удается разыскать по той причине, что летчики бросают их куда попало. Причем, несмотря на все наши просьбы, люфтваффе продолжает использовать белые парашюты, а не красные. – Переведя дыхание, командующий корпусом продолжил перечислять свои аргументы: – Далее, потери лошадей вследствие недостатка фуража и воздействия противника, нехватка горючего для машин и ужасные местные дороги, занесенные снегом, осложняют питание войск. Солдат негде размещать, и они несут потери из-за погодных условий, а ведь суровая русская зима только начинается. В такой ситуации мы не можем оборудовать долговременные оборонительные позиции. Боеспособность войск упала из-за постоянных неудач на фронте, больших потерь, непогоды и жутких бытовых условий. К тому же условия местности и плохие дороги не позволяют осуществлять быстрое развертывание и своевременно блокировать вражеские прорывы. Поэтому у нас нет другого выхода, кроме отступления, иначе не избежать тяжелых потерь.
Начальник гестапо выслушал пояснения генерала с непроницаемым выражением лица, но, в конце концов, не выдержал и взорвался:
– Вы что, полагаете, что умнее Гитлера? Вам же известно, что разрешается только отход на отдельных участках, а общее отступление категорически запрещено.
– Боюсь, у него нет полной информации о том, что происходит здесь, – осторожно возразил Модель, помня, с кем разговаривает. – Ведь буквально все генералы армейской группировки от Лееба до командиров дивизий были за прорыв окружения всеми наличными силами. Они же не идиоты и лучше кого-либо знают положение на фронте. Если бы не приказ с самого верха, мы бы так и сделали. А затем организовали бы скоординированный отход за линию озер, где можно спокойно продержаться до весны, приводя войска в порядок. Но Гитлер приказал стоять на месте, а сил одного потрепанного корпуса для наступления не хватает. И скажите, я что, по-вашему, никудышный стратег? Ведь не зря же фюрер лично назначил меня командовать этим корпусом.
– Назначили вас сюда по одной простой причине, – резко оборвал его майор. – Вы таких зверств натворили на восточном фронте, что ни за что не сдадитесь в плен русским. – Лютце едва удержался от улыбки, уж больно ошарашенным выглядел генерал после такого откровения. – И вы что, даже после потери вашего танкового корпуса, считаете себя непревзойденным полководцем? Ну ладно, не будем об этом. Лучше подумайте, разве Гитлер оставил бы вас здесь, если бы положение действительно было безнадежным? Понятно, что скоро прибудет помощь, и кольцо блокады прорвут.
– Вы-то сами в это верите? – резко ответил генерал, пристально глядя прямо в глаза.
Майор действительно верил, что резервы готовятся. Мало того, Лютце видел собственными глазами, как примерно сотня обозников, денщиков, парикмахеров, поваров и связистов училась стрелять из винтовки. Через пару-тройку недель их отправят в качестве подкрепления на передовую, если, конечно, линия фронта не придет к ним сама. Под стать солдатам были и офицеры, многим из которых уже перевалило за шестьдесят. Это было бы не так страшно, будь они кадровыми командирами, однако в наличии остались только плохо подготовленные резервисты, не имеющие никакого боевого опыта. Еще имелись дивизии из Франции. Правда те, что успели прислать, уже растащили по всему фронту, а другие, возможно, и не пришлют, потому что зашевелились англичане. Конечно, в Германии начиналась тотальная мобилизация, однако обучение и вооружение новых частей дело долгое.
Не дождавшись, пока майор сформулирует ответ, генерал насмешливо воскликнул:
– Разве у командования имеется достаточно сил, чтобы нас деблокировать? Да откуда им взяться. На фронте и так полно дыр, которые нечем закрывать. Последние резервы армии давно полностью введены в действие, а вы толкуете о наступлении. Про снабжение я и не говорю. Как хотите, но мы отходим. Помочь нам можем только мы сами, больше надеяться не на кого. И черт с ним, с тяжелым вооружением, бросим всю артиллерию, главное вывести людей. Мне вообще кажется, что горючее нам специально не присылают, чтобы не появилось соблазна уехать.
С последним предположением Лютце в глубине души был согласен, но все равно веско возразил:
– Господин генерал, я что, должен читать вам лекцию по стратегии? Наши котлы отвлекают огромные силы русских, вынужденных держать для их окружения все свои армии. А весной эти территории станут отличными плацдармами, из которых можно будет продвинуться дальше вглубь России.
– Какая весна, майор? Вы что, не в курсе, что у нас лишь тыловые части сохранили кое-какую боеспособность. А боевые подразделения мало того что понесли потери в живой силе, так еще бросили часть артиллерии и автотранспорта при поспешном отступлении. На новых позициях у нас нет никаких укреплений, а сделать их зимой очень трудно.
– Вот видите, из-за вашего предшественника, бросившего великолепные позиции под Ленинградом, вы и оказались в такой ситуации, – вывернулся Лютце. – Из-за малодушия одного человека сведены на нет усилия целой армии. Если и вы тоже не выполните приказ, последствия будут крайне тяжелыми. И поймите, наконец, если бы ваше положение здесь было безнадежным, генеральный штаб обязательно разрешил бы отступление. Не бросит же Гитлер на произвол судьбы целую армию. Он же не заинтересован в ее гибели.
– Гитлер? – Модель вскипел и, отбросив осторожность, выпалил все, что думал о фюрере: – Да ведь у этого недоучки-ефрейтора отсутствует какая-либо военная подготовка. Как политик и демагог он вне всякого сравнения, но разве Гитлер что-нибудь понимает в стратегии? Ему же ровным счетом ничего не известно о командовании силами крупнее одного отделения. Как такому человеку можно доверить управлять войсками? Он кроме слов «Ни шагу назад» ничего приказать не может. Этот безумец готов погубить целую армию ради своего престижа, только затем, чтобы не признаваться в своих ошибках. Нас уже списали в расход.
– Допустим, вы искренне так думаете. Но присяга есть присяга, – выдвинул Лютце последний аргумент.
– Присяга, говорите? – Модель весь побагровел от возмущения. – Присяга вещь обоюдная. Мы сделали для фатерланда все, что в наших силах, а Гитлер вместо благодарности гонит нас на смерть. Я поступлю так, как подсказывает моя совесть, а не как приказывает сумасшедший австрияк. Продолжать стоять на месте не только бесполезно, но просто безответственно. – В исступлении Модель уже не говорил, а кричал: – Я отвечаю за корпус, и я не допущу катастрофы!