– Зато я знаю, куда вас отправили, – примирительно ответила Аня. – Не к Демянску, а на Новгородский фронт, вот! Это, конечно, секрет, но уже сегодня все смогут увидеть, куда повернет эшелон.
– Это настоящее дело. Лучше, чем зачуханных немецких окруженцев удерживать, – одобрительно кивнул Иванов, сразу сменивший гнев на милость.
– И ты знаешь, куда именно и с какой целью? – тихонько спросил я советницу наркомов.
Поднявшись на цыпочки, Анечка с готовностью нашептала мне на ухо секретные сведения, касающиеся цели нашего похода, выведанные ею в Кремле. А ротные и взводные, не обладавшие подобным источником сведений, опять вцепились в карту, гадая, куда перебросят дивизию и в каком направлении придется наступать. Импровизированное совещание прервал связной из штаба полка, прибежавший с распоряжением восстановить Иванова в должности комбата. Сергей уже полностью остыл от своего праведного гнева и своей властью отправил Валентину Козлову в медсанвзвод. Там от нее и польза будет, и служить придется в женском коллективе.
Мне же следовало снова официально принимать роту. Оба взвода я уже успел осмотреть, проверив вооружение и настроение бойцов. Командирский вагон проверю в пути. Однако, помимо трех теплушек, у нашей роты имелся еще целый вагон с ротным хозяйством. Половину его занимали стойла с лошадьми, верховыми и обозными, и там же обитали повозочные. Ладно, список имущества прошерстю позже, а сейчас лучше подумаю, что мне делать с Аней? Поругать еще немножко или расцеловать? Впрочем, совершенно ясно, что сделать следует и то, и другое, но вот как её заставить вернуться в Москву?
Пока я раздумывал, из стоящего рядом поезда грянул дружный хор солдатских голосов в сопровождении гармони, и я невольно заслушался. Песня была хорошо знакомая и в то же время непривычная:
В кейптаунском порту, с какао на борту,
«Жанетта» доправляла такелаж.
Но, прежде чем идти в далекие пути,
На берег был отпущен экипаж.
Идут, сутулятся, вздымаясь в улицы,
Давно знакомы им и шторм, и град,
И клеши новые, полуметровые,
Полощет весело ночной пассат.
Им дверь открыл портье, и несколько портьер,
Откинулись, впуская моряков.
И не было забот, и горе не придет –
Здесь люди объясняются без слов!
Здесь пунши пенятся, здесь пить не ленятся,
Поют вполголоса, присев в кругу:
«Мы знаем гавани далеких плаваний,
Где жемчуг высыпан на берегу…»
Несмотря на то что её написали только в прошлом году, песня успела обрести множество вариантов и получить новые куплеты. Ведь слова обычно запоминались на слух, часто с ошибками, и потому текст новомодного шлягера быстро мутировал. К тому же каждый, обладающий даром стихотворчества, считал своим долгом добавить что-нибудь от себя. Вот и сейчас, едва повествование дошло до схватки англичан с французами, бойцы запели вразнобой. Спор перешел в ругань, и еще немного, дело могло бы дойти до драки.
Ситуацию спасла находчивая Жмыхова. Достав удостоверение сотрудника ГБ, она ринулась наводить порядок. Взводный сержант, не уследивший за своими солдатами, виновато откозырял ей.
– Товарищ лейтенант госбезопасности, не знаем, как правильно петь. Вроде англичане наши союзники, а французики под немцами. А с другой стороны, зачем британцы их бомбили? Нехорошо как-то. Вот у нас и спор вышел. Одни бойцы считают, что в песне победили французы, а другие настаивают, что англичане. Как быть?
Ну, тут нашим певцам повезло, они наткнулись на специалиста:
– Я училась в институте литературы и истории, – бойко протараторила Аня, – так что смогу рассудить вас. Там на литературном кружке нам рассказывали про современную поэзию, в том числе и про эту песню. Её сочинил в прошлом году девятиклассник ленинградской школы Паша Гандельман. Так вот, в первоначальном варианте победили англичане, поэтому рекомендую вам придерживаться авторского текста.
Пока девушка читала лекцию о поэзии, ко мне подкрался политрук Михеев и начал тихонько нудить:
– Товарищ старший лейтенант, я знаю, что не только некоторые командиры, но даже и комиссары обзаводятся полевыми женами. Но в вверенном мне подразделении, за моральным обликом которого я обязан следить, подобного разврата не допущу!
– Эх, Михеев, – досадливо вздохнул я. – Не о том ты думаешь. Лучше посоветуй, как уговорить Аню вернуться.
– А она в нашем полку числится, как, например, ваш ординарец?
– Увы, – развел я руками. – Тогда все было бы просто.
– Значит, приказать ей вы не имеете права, – огорченно поджал губы политрук. – Только уговорить.
Тоже мне совет. Кстати, инцидент с песней мне кое-что напомнил и, вырвав из блокнота, куда я записывал стихи из будущего, один листок, я вручил его нашему политруку.
Прочитав текст, замполитрука презрительно поморщился:
– Это что за ерунда такая, тащ старший лейтенант?
– Песня, – как можно более бесстрастно пояснил я. – Будешь разучивать с бойцами и проверишь, чтобы все хорошенько выучили слова.
Михеев, совершенно не знакомый с современной мне эстрадой, на миг лишился дара речи.
– Товарищ командир, может, лучше про «поезд чух-чух», или, как его, Винни-Пуха?
Но я был настроен серьезно, и нелюбовь Михеева к популярной музыке проигнорировал.
– Политрук, это боевой приказ. Учите, и учите хорошенько.
Тон Михеева стал просто жалобным:
– Ну, можно хотя бы мы будем петь не во весь голос?
Ну уж это я, так и быть, разрешил. Но с Аней все-таки действительно нужно что-то делать. Конечно, нечестно отправлять свою пассию в тыл, когда другие девушки служат на фронте. Но, во-первых, она действительно ценнейший специалист, которому можно доверить любую гостайну, и реально способна помочь стране. А во-вторых… впрочем, и первого хватит. Только как это сделать? Хм, а один способ я знаю. Мельком взглянув на часы, я схватил Аню за руку и потащил к штабному поезду, надеясь, что он еще не уехал. Мы бежали напрямик, подныривая под вагоны и, запыхавшиеся, ворвались в вагон комполка.
Майор Козлов сидел за столом и, разбирая донесения, загадочно улыбался. Видать, ему кто-то все-таки доложил о дочке. Увидав, как мы с Аней держимся за руки, он полушутя спросил, не собираемся ли мы расписаться. Не успев перевести дыхание, я только энергично помотал головой. Жмыхова до крайности удивилась, но, не в силах сказать ни слова, тоже закивала.
Майор не мешкая, без лишних вопросов выписал справку, что мы являемся мужем и женой, а сержант Кононов проштамповал ценную бумагу печатью полка, после чего мы с Аней тем же путем ринулись назад. Счет шел на минуты, к эшелону успели прицепить первый локомотив и уже подъезжал второй паровоз. Поэтому мы действовали быстро, как в боевой обстановке. Срочно вызвали комбата, взводных и отделенных, разлили по кружкам разбавленный спирт и достали остатки снеди. В последний момент примчался адъютант полка Петров, доставший у начальника ОВС бутылку самого настоящего шампанского. Надо же, оно и в мирное-то время было редкостью. Как объяснил Иванов, являвшийся докой по подобным делам, этого шампанского в прошлом году выпустили только восемь миллионов бутылок, и мало кто его пробовал. Итак, жениху с невестой водку заменили на более благородный напиток, и, провозгласив здравицу молодым, все дружно выпили под крики «Горько!».
Ну вот, все формальности соблюдены, и мы стали законными супругами. Теперь Аня, как образцовая жена, послушается мужа и отправится домой. Правда, фамилию мы ей пока не поменяли, и она временно осталась Жмыховой. Ну да ладно, ей же столько документов в наркомате оформляли, к чему еще лишние хлопоты. К тому же я пока и сам не знаю, кем буду – Соколовым, как меня тут записали, или Андреевым, как в прошлой жизни. Ну, ничего, с фамилией можно и после войны определиться. Вот что гораздо хуже – у нас с Аней не только медового месяца не было, но мы даже и минутки наедине не сумели побыть. Досадно-то как! Супружеские права есть, а их реализация откладывается на неопределенное время.
Протяжный гудок паровоза поставил точку на нашей короткой свадьбе, и Аня выскочила из вагона, печально помахав мне рукой. Поезд дернулся, вдоль него прокатился перезвон, и мы медленно тронулись вперед.
По пути к фронту нам не приходилось подолгу стоять, ожидая свободного перегона. Наоборот, наш эшелон, как и другие, спешившие к передовой, пропускали как можно скорее. Питались мы иногда всухомятку, а иногда в столовых при станциях. По возможности на стоянках старшина доставлял нам термосы с горячей кашей и борщом. С суровым видом он орудовал раздаточной ложкой, отмеряя всем строго одинаковые порции, делил хлеб, если таковой имелся, и отсыпал всем поровну сахару и махорки. Не забывали нас снабжать и дровами для печки. Что только ни шло в ход – доски, промасленная ветошь, обломки шпал, кусочки угля. Но все-таки коменданты станций умудрялись доставать топливо, так что мы сильно не мерзли. Также везде, на всех станциях без исключения, исправно работали титаны, снабжая пассажиров проходящих поездов горячей водой.
Куда мы едем, во всем полку достоверно знал только я, потому что станции выгрузки эшелонов занумеровывались, и даже комполка не ведал, что зашифровано под этой цифрой.
Но чем ближе к фронту, тем медленнее продвигался поезд, и все чаще звучали сигналы воздушной тревоги. К счастью, наш эшелон ни разу не обстреливали, но однажды пришлось задержаться у стрелочного поста, потому что разъезд впереди разбомбили. Состав остановился, и мы было решили, что это надолго, но ремонтная автолетучка уже прибыла на место, и железнодорожники быстро восстановили движение. Вскоре маневровый диспетчер связался по телефону межпостовой связи со станцией. Получив разрешение от поездного диспетчера на отправление, дежурный поста подлил керосина в лампу, освещавшую семафор, и заменил красное стекло на зеленое, открыв проходной сигнал.