Оля хохотнула.
- Скажете...
- Неправда?
- У вас такие красивые волосы...
Это был прямой намек, и Крушельницкий тут же перефутболил девушку мне:
- Вот у кого шевелюра - на десятерых хватит.
Оля посмотрела на меня, но я, видно, не произвел на нее впечатления, снова повернулась к Толе и поправила прическу.
- Зачем вам Маричка? Милиция - и вдруг Маричка!
- Поехали... - Крушельницкий осторожно взял ее за локоть и повернул к дверям. - Поехали, дорогуша, потому что мне иногда бывает очень трудно ответить на такие вот прямо поставленные вопросы.
Мы приехали на Пекарскую, и Оля указала на ворота в старом, почерневшем доме. Объяснила, что квартира старушки - первая в коридоре справа.
Девушка осталась в машине с шофером, а мы втроем поднялись по лестнице. Коридор - длинный и темный, двери высокие, тяжелые, обитые железными полосами, будто их обитатели собирались отражать вражеское нападение.
Мы с Толей стали по обеим сторонам двери, а Проц позвонил, резко и требовательно. Никто не отозвался, и лейтенант позвонил еще раз, наконец за дверью послышалось шарканье, и тонкий голос спросил:
- Кто?
- Из домоуправления.
Лязгнул замок, потом еще один, дверь открылась удивительно плавно и тихо, и маленькая высохшая старушка в платочке выглянула в коридор. Я легонько отстранил ее и проскользнул в прихожую. Знал, что вход в комнату Щепанской справа, неслышно сделал несколько шагов и остановился на пороге.
Комната была пуста.
Крушельницкий уже исчез за дверью старухиной комнаты, а Проц заглянул в кухню. Старушка, как остановилась на пороге прихожей, так и стояла, испуганно глядя на странных гостей.
Я вошел в комнату, открыл дверцы гардероба, заглянул под кровать, хотя уже знал, что ни Щепанской, ни Пашкевича нет, что мы опять опоздали: ни в гардеробе, ни в старомодном комоде не было ни одной вещи, которая могла бы принадлежать красавице Марусе или ее лысому любовнику.
Вышел в прихожую и столкнулся нос к носу с Крушельницким. Он покачал головой, я зло выругался сквозь зубы, но Толя не воспринял моего возмущения, улыбнулся и сказал:
- Теперь они уже никуда не денутся. - Повернулся к старушке, объяснил: - Мы из милиции, бабушка, извините, что так вот ворвались. Где ваши квартиранты?
- А съехали.
- Когда?
- В субботу.
Это было любопытно: съехали за день до аферы с коврами. Ночь где-то провели, а потом, собрав деньги возле универмага, сразу скрылись.
Крушельницкий вынул из кармана бумажку.
- Вы, бабушка, читать умеете?
- Почему же не умею, только вижу...
- Вот постановление на обыск в вашей квартире. - Проставил данные и расписался на бумажке. - Согласно закону в экстренных случаях можем и без разрешения прокурора. Сейчас лейтенант позовет понятых, - кивнул в сторону Проца. - Кстати, Игорь, скажи Оле, пусть зайдет сюда.
- За какие это грехи? Живу мирно и ничего не украла, - обиделась старуха.
- Вы - ничего, а ваши квартиранты...
- Почему я должна за них отвечать?
- Ваши жильцы - опасные преступники, и мы ищем их.
- Марийка - преступница? - не поверила та. - Тихая и смирная, год жила, и ничего.
- В тихом омуте черти водятся. Не говорила вам, что в колонии была?
- Это как же понимать - в тюрьме?
- Точно, бабушка, по-вашему - в тюрьме.
- А что сейчас украла? - Тусклые старческие глаза вдруг блеснули любопытством.
- А это, бабушка, пока что секрет. - Крушельницкий разложил на столе, покрытом льняной скатертью, фотографии. Дождался, пока Проц приведет понятых, и предложил старухе: - Взгляните, кто из них ваш квартирант?
Бабка приладила очки, долго и с интересом разглядывала снимки, наконец уверенно ткнула пальцем в фото Пашкевича. Опознала его и Оля.
Приехала оперативная группа, и, пока ребята производили обыск, Крушельницкий начал допрос старухи. Выяснилось, что зовут ее Катериной Спиридоновной. Приехала во Львов сразу после войны с мужем, который работал на заводе "Львовсельмаш". Пять лет назад он умер, и старуха решила сдавать комнату. Во-первых, прибавка к пенсии; во-вторых, не так тоскливо, есть с кем словом перемолвиться.
- Почему не прописали Щепанскую? - строго спросил Крушельницкий.
- Да неужели надо прописывать? - всплеснула руками старуха, однако в ее водянистых глазах мелькнула искорка. - Я так думаю: деньги платят, и все.
- По вашей вине, бабушка, - сказал Крушельницкий, - милиция своевременно не задержала опасных преступников.
- А я тут при чем! - огрызнулась вдруг: она вовсе не была такой простой и забитой, как казалось. - Это ваше дело - преступников ловить!
- Конечно, наше, - легко согласился Крушельницкий. - Но ведь и за укрывательство...
- Не знала, ей-богу, не знала! Я бы им, проклятым!..
- Ладно, - смягчился Толя. - Когда приехал к вам этот лысый? И как назвался?
- Неделя прошла. А назвался Борисом Борисовичем. И фамилия такая чудная: Крутигора.
- Документы смотрели?
- Так ведь муж же Марийкин - зачем?
- Так и запишем, что документов не видели.
- Нет.
- Какие у него были вещи?
- Чемодан. Большой чемодан, желтый, с ремнями.
- Откуда приехали?
- А с шахт... Шахтер он, заработал денег и сейчас отдыхает. Богатый. Когда съезжали, он мне пятьдесят рублей дал.
- А куда поехали?
- Я Марийку спросила: вроде бы на Черное море, а потом к Борису Борисовичу на шахту. Снова деньги зарабатывать.
- Может, слышали какие-нибудь разговоры между ними: куда и как едут, поездом или самолетом?
Старуха покачала головой.
- Не подслушиваю.
- А случайно?
- И случайно.
- Много было вещей у Щепанской?
- Три чемодана упаковали.
- Не много ли? Четыре чемодана - и на курорт?
- Я предлагала: оставьте, ничего не пропадет, но Марийка не захотела. Говорит: "Как-нибудь управимся, а возвращаться не хочется".
- На такси поехали?
- Нет, у них такая машина - маленький автобус.
- "Рафик"?
- Не разбираюсь в этом. Машина, и все.
- Номер? Может, запомнили номер?
- Так я же в окно смотрела. Машину видела и как вещи выносили, а вот номер... Глаза у меня...
- Шофер был?
- А как же без шофера? - спросила та. - Без шоферов машины не ездят.
- Может, сам Борис Борисович сел за руль?
- Может быть, - согласилась она, - не видела.
Со старушкой все было ясно, Крушельницкий отправил ее в кухню и пригласил в комнату Олю.
Девушка выглядела растерянной. Она уже поняла, что к чему, и это поразило ее.
- Ваша подруга Щепанская и ее любовник обвиняются в тяжком преступлении, - начал Крушельницкий, пристально глядя на нее. - Я хочу, чтобы вы осознали это и помогли нам.
Девушка облизала пересохшие губы.
- Как?
- Вот мы сейчас и решим это. В последний раз вы виделись со Щепанской в пятницу, когда она брала расчет. Мария сказала вам, что переходит на работу в какой-то гастроном, бабке - что едет на курорт. Вы - подруги, должны же были договориться о встрече...
- Да, договорились... - запнулась она, бросив на Крушельницкого тревожный взгляд, - но ведь...
- Смелее, Оля!
- Но ведь теперь вы...
- Хотите сказать: арестуем ее?
Девушка кивнула.
- Маричка - преступница? Не верю!
- И все же факт остается фактом: Мария Щепанская обвиняется в тяжком преступлении. И ваш долг - помочь следствию.
- Конечно, - согласилась она, но не очень уверенно. - Мы договорились встретиться в четверг у кинотеатра "Орбита" перед последним сеансом.
- В девять?
- Да.
Крушельницкий немного подумал.
- Сегодня уже конец рабочего дня, - продолжал он, - и вы в столовую не пойдете. Завтра или послезавтра будете работать, как обычно. Ничего и никому не говорите. О том, что случилось тут. Согласны?
Девушка кивнула:
- Да, никому.
- Я вынужден предупредить: это очень важно - никому. И еще: вам может позвонить по телефону Щепанская. Разговаривайте с ней, будто ничего не случилось. Сможете?
- Постараюсь.
- Соглашайтесь на все ее предложения. После этого сообщите нам. Крушельницкий записал номер. - Вот по этому телефону.
- Кстати, - вмешался я, - возможно, позвонит не Щепанская, а Борис Борисович. Не дай бог, чтобы он в чем-нибудь вас заподозрил.
- У него такие глаза! - Девушка даже съежилась. - Злые. Страшные.
- Чего вам бояться?
- А если он придет в вареничную?
- Исключено! - возразил я, но сразу подумал, что, может, слишком категорично. - Почти исключено, - поправился я. - Если придет, постарайтесь выбрать момент и позвонить нам. Говорите что хотите, только сообщите, что из вареничной. Вас сразу поймут.
- Поймут... - повторила она и вздохнула: кажется, все же не была окончательно уверена в этом.
В старухину комнату, где мы сидели, заглянул один из оперативников. Мы отпустили Олю.
- Что-нибудь есть, Микола? - спросил Крушельницкий.
- Мало. Они не спешили и упаковывали вещи очень старательно. Есть мелочи.
- Какие?
- Чулок, зубная щетка, мусор в корзине для бумаг. Разные бумажки, газета, окурки.
- Что за бумажки? - заинтересовался я.
- Посмотрите.
Мы перешли в соседнюю комнату, и оперативник разложил на столе свои находки. Действительно, мелочи. Однако, просмотрев их, мы с Крушельницким установили, что Пашкевич курил болгарские сигареты "Стюардесса", читал "Советский спорт" и чистил зубы пастой "Мери". Правда, пастой, наверное, пользовалась Щепанская.
Перебирая окурки, я натолкнулся на скомканную бумажку и осторожно разгладил ее.
Сразу екнуло сердце. Екнуло едва-едва, потому что бумажка, в конце концов, могла ничего и не означать: обыкновенный железнодорожный билет пригородной зоны. Куплен он был в пятницу, за день до того, как Щепанская с Пашкевичем съехали с квартиры.