— Не обязательно, — отвечает Морис. — Есть определенный резон сохранять то, что может быть, а может и не быть кровью. Усиливает ощущение подлинности.
Они продолжают глядеть друг на друга, не обращая ни на кого внимания. Что это — наглость или невинность? Тереза украдкой смотрит на них из другого конца зала, и Полина знает, о чем та думает. «Они — да? Или нет? Может быть, я все выдумываю?»
— Ржавчина, — говорит Кэрол.
— Может быть, ты и права, — отвечает Морис. — У нас ведь нет способов проверить.
И они уходят в следующий зал, не оборачиваясь, не проверяя, где все остальные.
Полина подходит взглянуть на капканы, видит острые зубья, простой, но мощный механизм. Тереза встает рядом, глядит в витрину невидящими глазами. У Полины такое чувство, что весь зал наполнен беззвучным криком. Вот только чьим? Какого-нибудь несчастного браконьера полуторавековой давности? Или Терезы, с ее потаенным горем?
— Отвратительное место, — говорит Полина. — Идем отсюда и поищем, где можно выпить кофе.
Ужин у Полины на кухне. Пять человек плюс бестелесное присутствие Люка, который по временам вздыхает или сопит из белой тарелки аудионяни. Выпивать начали еще раньше в саду, потом одолели копченую скумбрию, которую Полина подала на закуску, теперь приступили к рагу. Морис в ударе. Он дирижирует разговором, артистично обрывает неинтересные темы и начинает новые. Его внимание разделено между всеми строго поровну. Он грубовато-дружелюбен с Джеймсом и Кэрол, причем над Джеймсом еще и добродушно подтрунивает — это, похоже, существенная черта их отношений. Когда обращается к Терезе, то в голосе звучат ласковые нотки. Особенно предупредителен с Полиной — то ли потому, что официально они все у нее в гостях, то ли по другой, более сложной причине. Сейчас он откупоривает очередную бутылку из тех, что принес к столу.
— Еще одна? — спрашивает Тереза.
— Еще одна. — Морис умиротворяюще похлопывает ее по плечу. — Мы ведь заслужили, правда, Джеймс? Работаем все выходные.
Джеймс протягивает бокал:
— Как сказать. Я почти не ощущаю это как работу — два часа над восьмой главой и прогулка по музею.
— Мне в музее понравилось, — говорит Кэрол. — Как будто побывала на съемках фильма по Томасу Гарди. Хочется жить там, ходить в длинной юбке и шали, как Тэсс.
— Не представляю тебя работницей на ферме, — замечает Джеймс. — Хотя выглядишь ты подходяще, осталось тебя правильно одеть.
Кэрол корчит гримаску. Верно, думает Полина. Убрать дизайнерскую футболку, васильково-синюю, под цвет глаз, белые джинсы и кроссовки, взлохматить стрижку за пятьдесят фунтов, добавить немного грязи и мозолей на руки — выйдет тот самый типаж. Розовощекая простушка. Молодость, здоровье, чувственность.
Морис широко улыбается:
— А вам как понравилось в музее, Полина?
— Не понравилось. Вуайеризм. Ностальгическая жвачка. Если кто-нибудь хочет добавки, там есть еще порция рагу.
— Боже мой, как сурово! — с легким смехом восклицает Кэрол и смотрит на Мориса.
Морис внимательно изучает Полину. Судя по лицу, он в полном восторге.
— Вуайеризм? Объясните подробнее. Я не понимаю, почему это вас так сильно задело.
Полина смотрит на него холодно. Кэрол она старается не замечать, будто той вообще нет.
— Где кровь и пот? Где рахитичные дети, мертвые младенцы, болезни, которых никто не лечит, незаживающие язвы, ломота в костях, холод, сырость и тяжелый труд от восхода до заката?
Кэрол кривится:
— Ну не так же все было плохо?
Джеймс протягивает тарелку:
— Не будет наглостью, если я заберу последнюю порцию рагу?
— Хорошо подмечено, — говорит Морис Полине. — Музеи как лакировка действительности.
Полина выкладывает Джеймсу остатки рагу:
— Не сомневаюсь, у вас уже есть об этом глава.
— Угадали.
Аудионяня издает жалобный плач.
— Ой-ой. — Кэрол сочувственно смотрит на Терезу.
Плач переходит в ор. Тереза встает и выходит из кухни.
— Про экспозицию лондонского Тауэра не скажешь, что это лакировка, — замечает Джеймс. — Орудия пыток. Казематы. Эшафот.
— О, там совсем другое. Люди не воспринимают историческую жестокость, она для них в далеком прошлом. Кроме того, болезни и тяготы не входят в ту концепцию, которую Музей сельского быта пытается нам продать. В деревне лучше. В деревне здоровее. В деревне рай.
Морис смотрит на Полину, ожидая одобрения, но Полина гремит тарелками, собирая их в стопку, и его не слушает.
— Может, вам чем-нибудь помочь? — спрашивает Кэрол.
— Нет, спасибо. Будет еще сыр, но мы дождемся Терезу.
— В таком случае где туалет? — спрашивает Джеймс.
— Наверху.
Полина складывает тарелки в раковину. За спиной у нее Морис и Кэрол обсуждают Музей керамического производства, где Морис недавно побывал. Кэрол говорит, что тоже хотела бы туда съездить.
— Что-нибудь придумаем, — отвечает Морис. — Мне надо будет еще разок туда заглянуть.
Полина уходит в кладовку за сыром. Разворачивает его, кладет на доску, ищет на полке печенье. Когда она возвращается, Морис стоит у Кэрол за спиной, тянется к бутылке вина на кухонном столе, и Полина успевает заметить, как он левой рукой гладит Кэрол шею. Это длится не более секунды — в следующий миг Морис уже деловито разливает вино по бокалам.
Возвращается Джеймс.
— На вашей лестнице и шею свернуть недолго, — замечает он.
— Знаю. Приходится ходить осторожно.
— Бокал красного, Полина? — спрашивает Морис. — Или продолжите белое?
— Не того и не другого.
Он на миг теряется, уловив резкие нотки в ее голосе. В глазах мелькает опаска, но только на мгновение, — и вот уже Морис ставит бутылку на место, возвращается на свой стул, говорит Джеймсу, что надо бы как-нибудь съездить в Музей керамического производства. Тут входит Тереза.
— Все хорошо? — спрашивает Полина.
Тереза говорит: «Вроде бы да» — и садится за стол.
Полина подает сыр и фрукты. Повсюду пустые бутылки и посуда. Казалось бы, уютная сцена дружеской пирушки. Однако Полина чувствует лишь силовые линии, протянутые от одного человека к другому, замкнутое лицо Терезы, кто как на кого смотрит или, наоборот, не смотрит. Только Джеймс, пожалуй, не затронут общим напряжением. Он сидит, приятно разомлев от вина, ест персик, болтает, иногда убирая со лба темную челку.
Понедельник. Кэрол и Джеймс уехали. «Дали» вступили в очередную рабочую неделю: Морис в своем кабинете, Полина — в своем, Тереза занята Люком. Трактор Чонди проехал куда-то по дороге; пшеница зреет.
Полина перекинулась несколькими словами с почтальоном, услышала прогноз погоды и узнала, что вчера ночью на шоссе случилось крупное ДТП, есть жертвы. Она отнесла письма Морису и Терезе и увидела, что сегодня у Терезы настроение совсем другое. Наступила ремиссия: вчерашние подозрения кажутся беспочвенными. Полина видит это, и у нее все внутри сжимается. Она уходит на свою половину дома, садится за стол и погружается в историю нефтедобычи.
Звонит телефон.
— Это я, Крис.
— Добрый день, — отвечает Полина. — Как идет переписывание главы?
— Боюсь, что никак.
— Может быть, вам снова надо забраться на ту гору. Или на другую. Поймать вдохновение.
— Вряд ли это поможет, — скорбно произносит Крис Роджерс.
Пауза.
— Что-то случилось? — спрашивает Полина.
— Да. От меня ушла жена.
— Ой!
Новая пауза.
Затем Полина говорит осторожно:
— А вы знаете, где она сейчас?
— Да. У своей матери.
— А… В таком случае можно смело сказать, что она вернется. Это ненадолго.
— Вы уверены?
— Да, — твердо отвечает Полина. — Но это первый звоночек. Вам надо серьезно подумать над ситуацией. Понять, в чем дело.
— Я думаю, — отвечает Крис. — Думаю, как сумасшедший. Когда не готовлю, не кормлю детей и не стираю.
— Может быть, ей не нравится жить в диких валлийских горах.
— Тут вы правы.
— Пообещайте ей Суонси, — говорит Полина. — Вдруг поможет? Я имею в виду… у вас ведь до сих пор все было более или менее хорошо?
— Мне казалось, что да.
— А где живет ее мама?
— В Шропшире, в маленьком поселке.
— В таком случае я даю ей неделю, — говорит Полина. — Она вернется. Пусть дети звонят ей и рассказывают, как ужасно скучают.
После обеда Полина, Тереза и Люк идут прогуляться до птицефермы за холмом. Поначалу Морис собирался с ними («Мне надо проветриться», — сказал он), но тут зазвонил телефон. Кто-то из Фонда культурного наследия ответил на его вчерашний звонок.
— Идите без меня, — говорит Морис, прикрывая рукой трубку. — Это надолго. Может, я позже вас догоню.
— Хорошо, — соглашается Тереза.
Полина видит, что она все еще в ремиссии — убедила себя, будто все хорошо, будто то, от чего вчера все внутри оборвалось, ей послышалось или почудилось. Разумеется, ничего между ними нет, убедила себя Тереза, и теперь она весело идет рядом с матерью, везя подпрыгивающую на ухабах коляску. Люк напевает некий бессловесный гимн пшенице, траве, голубому-преголубому небу. Тереза тоже радуется жизни. Она болтает о чем попало. Ей всегда были свойственны такие стремительные скачки настроения. И ее внешность отражает эту переменчивость. В подавленном состоянии она бледна и незаметна, зато уж если счастлива, то глаза сияют, а лицо светится красотой. Именно такая она сейчас, когда, досказав смешную историю, поворачивается к Полине. А та вспоминает руку Мориса у Кэрол на шее и чувствует себя невольной соучастницей преступления.
Пока дочь была маленькая, Полине часто снились кошмары: Тереза падает под колеса грузовика или вываливается из дверей поезда, а она сама ничего с этим поделать не может. Иногда это были не сны, а разыгравшиеся фантазии, которые никак не удавалось усмирить — мозг упорно рисовал картины того, что могло случиться. Однако ничего из этого не сбылось. Полина уберегла дочь и от летящих грузовиков, и от раскрывающихся дверей. Тереза теперь взрослая женщина, здоровая душой и телом. И Полина видит, что беду нельзя ни угадать, ни предупредить, что несчастье может в лю