Так они прошли шагов с десяток, после отдернули кусок рогожи — и очутились в как бы такой хижине, или в пещере, в куче хвороста. Там было, конечно, не очень светло, но тем не менее Иван сразу увидел, что напротив него, в дальнем углу, сидит, по-татарски подобрав под себя ноги, какой-то толстый седой человек в сером крестьянском армяке. Увидев этого человека, Яков, который шел первым, остановился, снял шапку и сказал:
— Вот мы и прибыли, ваше сиятельство. Вот тот самый человек.
— А! — грозно сказал его сиятельство. — А ну покажись!
Иван выступил вперед и тоже снял шапку.
— Хорош! — насмешливо сказал его сиятельство. — Прямо Вильгельм Телль какой-то. — Потом строго велел: — Садитесь.
Иван и Яков сели, тоже по-татарски. Его сиятельство сказал:
— Благодарю за службу, это первое. Но вот сразу второе: рановато вы пришли. Ибо пока что ничего не получается. Там новый караул поставили! И теперь там смена будет только в восемь вечера. — Тут он полез за пазуху, достал часы, откинул крышку, посмотрел, сказал сердито: — Туча времени еще! Так что, с одной стороны, что нам теперь здесь делать? А с другой — рассмотрим диспозицию. — После строго осмотрел Ивана и так же строго продолжил: — Так вот, господин ротмистр, я, кроме вашего звания, больше ничего о вас не знаю, ни кто вы такой, ни откуда. Да и зачем мне это знать? Я знаю только одно: что та высокая особа, о которой сейчас столько везде говорят, вам доверяет. Одному вам! Это, конечно, удивительно, ну да эта особа, этот господин вообще буквально соткан из сплошных противоречий. То он утверждает, что совершенно здоров, то срочно требует лекаря. Послали за лекарем. За Лидерсом, насколько мне известно. И этот Лидерс завтра будет здесь. Лидерс спешит. А он ему уже не нужен! И мало этого, он — сами знаете, кто — говорит: мне ничего от вас не нужно, совсем, а я прошу, нет, я просто требую от вас Нарцисса, это его негр-слуга, Амати, это его скрипка, Лизу, это его сами знаете кто, и еще эту мерзкую шавку Дружка. Да-да, сударь, мерзкую. Потому что вы просто себе представить не можете, насколько это гадкая, злобная, мерзкая тварь. Или вы что, о ней иного мнения? Да или вы ее что, лично знаете?
— Знаю, — сказал Иван.
— И что? — спросил его сиятельство.
— Да как будто тихий песик.
— А! — радостно сказал его сиятельство. — Вот оно что! Вот где разгадка! Его песик вас признал! Вот почему он вам так доверяет. Ну что же, спешу вас поздравить. Вы первый, кого эта тварь не закусала. А теперь вы рискуете еще и… Да! — Сердито сказал он. — Времени у нас, конечно, предостаточно, однако это не означает, что мы должны транжирить его на всяких Дружков. Так вот, господин ротмистр, возвращаясь к нашей службе, говорю: поручение вам дано наисерьезнейшее. Та бумага, которую вы должны будете подать не будем повторять кому, уже в условленном месте. И там же фонарь. Когда будет смена караула, мы проводим вас туда и, если будет нужно, отвлечем солдат на себя. А вы беспрепятственно войдете туда и, будем надеяться, так же беспрепятственно проследуете дальше, до нужного места. А это уже в самом конце, это наверх, второй этаж. Вы понимаете, о чем я веду речь?
Иван подумал и сказал:
— Понимать-то понимаю. Но раньше мне про это никто ничего не говорил.
Его сиятельство нахмурился и помолчал… После сердито сказал:
— Ладно!
И еще раз обернулся, пошарил среди веток и вытащил оттуда сперва помятый лист бумаги, а потом свинцовый карандашик. А Яков подал дощечку. Его сиятельство положил эту дощечку себе на колени, на дощечке разложил бумагу и начал рисовать чертеж. Вначале он начертил пруды, затем парк, затем дворец. Его сиятельство чертил довольно ловко, чертил и кратко объяснял, дальше чертил и дальше объяснял. После того как чертеж был закончен, его сиятельство прямым крестиком пометил то место дворца, в котором содержится известная особа (так он сказал), а после косыми крестиками начал помечать все те места, в которых были расставлены караулы. Таких мест оказалось немало, Иван только головой покачивал, когда его сиятельство начинал отмечать новый крестик. Но вот наконец крестики кончились, и в одном месте парка (пока что неважно, в каком) его сиятельство нарисовал кружочек, сказал, что это грот, и начал проводить от него прерывистую линию к дворцу. Это, он сказал, подземный ход.
— А это караул, — добавил он, — их новый пост, — и возле самого кружка добавил еще один косой крестик. Иван посмотрел на его сиятельство. Его сиятельство самодовольно усмехнулся и сказал, что в восемь часов должна заступать другая рота, новая, и у них там есть свои, точнее, наши люди.
— Но это уже моя забота, — сказал его сиятельство, — как нам с ними быть. А ваше, господин ротмистр, дело, это только взять известную бумагу и доставить ее вот сюда, — и он указал на прямой крестик посреди дворца.
— А там сколько охраны? — спросил Иван. — И где она стоит?
В ответ на это его сиятельство перевернул бумагу и начал на ее обратной стороне рисовать чертеж дворца, достаточно подробный. После отметил крестиком ту комнату, в которой, как он опять выразился, содержится известная особа, а после, и это уже в другой комнате, сбоку, нарисовал еще один кружок и сказал, что здесь снизу выход и здесь же вынимается кирпич, и здесь же его будут ждать.
— Кто? — спросил Иван.
— Наши люди, — сказал его сиятельство и сразу же вокруг прямого крестика начал рисовать косые. Иван молчал.
— Видишь, сколько их, — сказал его сиятельство. Иван кивнул. — Но ты не обращай на них внимания, — продолжал его сиятельство. — Среди них тоже есть наши люди.
— Маслов? — спросил Иван.
— Да, и он, — сказал его сиятельство без всякой охоты.
— А где Митрий? — вдруг спросил Иван.
— Какой еще Митрий? — ненатурально удивился его сиятельство.
— Просто Митрий, человек такой, бывший солдат Петра Великого, — сказал Иван. — Он с ним был в Персидском походе. А после здесь был, в сторожке, за большим прудом. Три дня тому назад.
— А! — сказал его сиятельство и даже улыбнулся с облегчением. — Так то когда было. Три дня. А мы тут только со вчерашнего. А те, которые здесь были до нас, вчера сменились и уехали.
— А Митрий с ними был? — спросил Иван.
— Нет, — сказал его сиятельство, — солдата с ними не было. Там были только офицеры, тоже двое.
— Ладно, — сказал Иван и отвернулся.
— Э! — сказал его сиятельство. — Ты мне это брось! Смотри сюда.
И стал тыкать пальцем в чертеж и опять объяснять, где что и как устроено и где какие караулы, но все это ерунда, господин ротмистр, потому что это же живые люди и не без слабостей.
— Не без! — еще раз сказал он и даже негромко засмеялся. И добавил: — И они же все время меняются, всем им только поскорее отдежурить и бегом оттуда. Ведь же никто не хочет там мараться, все же они прекрасно понимают, что это оно только сегодня так, а завтра все может перевернуться, точнее, вернуться на прежнее место, и тогда как им быть? И поэтому там только кто опасен? Только Алешка Орлов. Ну, и еще этот бойкий малый, Алешкин приспешник, Гришка Полуношников.
— Потемкин, — сказал Яков.
— Пусть и Потемкин, — повторил за ним его сиятельство, — можно и так. Но он все равно еще сопляк. И нам только одного Алешку надо опасаться, не зря у него такая рожа разбойничья, располосована до уха. Так что только его обойти — и дело сделано. А ему что, много надо? Нет! Ему налить побольше или сдать карту покрупнее, чтобы он увлекся, — и мимо него на подпись! И чтобы непременно только вы ее подали, ту бумагу, господин ротмистр. Вот сюда, через дыру, через вынутый кирпич. И вы туда бумагу, Маслов ее возьмет и передаст. Маслов вас лично знает, он только от вас ее возьмет. Так было оговорено. Ну, или, в крайнем случае, возьмет мосье Брессан вместо него. Брессана знаете?
Иван молчал.
— Узнаете! — сказал его сиятельство. — Потому что иначе уже некогда. Этот Алешка совсем озверел. Я за него даже боюсь. Но ладно! Все это глупости. Это сейчас у нас так. А после, когда вы вернетесь оттуда, так сколько после будет смеху! Потому что вы еще увидите, как они все, эти верные Катькины люди, сразу совсем другое запоют, когда сами знаете кто в Сенате нашу бумагу предъявит. И не сомневайтесь, будет так. Вы оба просто еще совсем молодые, и вы такого еще не видели. А я видел. И не раз! Сперва видел, как Бирона взяли за холку и пинками под зад из царских хоромов выперли. А после так же выпирали Миниха. А после и саму Анну Леопольдовну, Иванушкину матушку. Неприлично так про даму говорить, к тому же еще и покойницу, но что было, то было: под зад ее коленкой вниз по лестнице! — И тут его сиятельство даже взмахнул было рукой…
Но тут же то ли спохватился, то ли еще что, однако быстро убрал руку, виновато улыбнулся и сказал:
— Нет, это я, конечно, больше для поэзии, для красоты образа добавил. А на самом деле никто ее и пальцем не посмел тронуть, а все было чинно. Брат… Ну, брат мой, да, первым заходит к ним в опочивальню, а они лежат и почивают. Брат к ней наклоняется и говорит: ваше высочество, вы арестованы. А она, Иванушкина матушка, правительница Анна Леопольдовна, на моего брата смотрит и ничего еще не понимает. Тогда он ей так говорит: ваше высочество, ее величество Елизавета Петровна изволила вам передать, что вы арестованы. И вот тут она сразу как вскочит да как начнет орать! И брату в лицо когтями как вопьется!.. Или это он опять приврал? — как будто бы сам у себя спросил его сиятельство. И замолчал, задумался. И Яков тоже молчал.
А Иван вдруг спросил:
— А как вы считаете, Иоанн Антонович имеет право на престол?
Его сиятельство подумал, усмехнулся и сказал:
— Я считаю! — И продолжил: — Мало ли что я считаю. А сам он что считает? Молчите? Вот то-то и оно, что никто этого не знает. А хоть бы он и считал, что имеет, и что с того? Но он же один, у него нет партии. А без партии он власти не получит. Вот как его бабка Анна Иоанновна: вначале была кто? Приживалка, больше не бери. А после получила партию — и сразу получила власть! А Дмитрий Михайлович с Василием Лукичом, то бишь Голицын с Долгоруким, эти, Боже мой, всесильные верховники, которые ее, эту, как они думали, приживалку пригласили посидеть куклой на троне, они, напротив, сразу партии лишились, потому что она к ней перебежала, — и они сразу лишились всего. И сразу все вверх тормашками! Салтыков порвал кондиции, или пункты, или, как теперь это стало модно называть, конституцию, и куда надо с ней сходил. Вот тебе и вся их шведская модель в отхожем месте оказалась. Так что вот как бы, — и тут он стал очень серьезным, — вот как бы и сейчас не получилось бы чего похожего. Потому что много говорим, но мало делаем. И еще потому, что какая она шведская?! Зачем людей этим пугать? Не нужна им шведская, а им нужна исконная! А она разве не исконная? Я же Никитке говорил: ограничение самодержавия