Первые попытки уговорить командира афганских пограничников отдать труп юноши, чтобы предать его родной земле, оказались безрезультатными, хотя обращался к нему ахун, человек известный и уважаемый по обе стороны реки.
Затем двоюродный брат юноши, прихватив с собой вола, привязал его в прибрежном лесочке, так, чтобы его было видно с той стороны, и попытался договориться с афганцами. А те, что-то бурно обсуждая между собой, все никак не могли прийти к единому решению, долго не давали ответа. А юноша все еще лежал на пригорке чужой земли по ту сторону реки…
Мать, сидевшая дома в ожидании, когда мужчины принесут тело ее сыночка, в конце концов не выдержала и вместе с двумя другими женщинами поздно вечером пришла к реке. На высоком берегу собрались мужчины, родственники юноши, и взглядами караулили лежавший на той стороне труп.
Увидев мать юноши, ее прибывший из соседнего села брат озаботился:
— Зачем ты пришла, надо было ждать дома…
— Как тут усидишь?
Сухо ответив брату, мать прошла мимо собравшихся вокруг костра и обсуждавших ситуацию родственников, дошла до спуска и остановилась.
Отсюда особенно хорошо просматривалась местность, где лежал юноша. Внизу шумит река, на той стороне юноша тоже лежит на склоне, под ним, шагах в десяти-двадцати, раскинулась низина, речные волны достигают ее кромки, трутся об нее и облизывают.
Наблюдая за этой картиной, мать подумала: “Да-а, сынок, ты уже почти у реки был… если бы прыгнул в нее, волны перенесли бы тебя на наш берег”. Потом, глядя на бурное течение реки, подумала еще: “Здесь не так и глубоко должно быть…” Потом мать долго не могла оторвать глаз от тальника, чьи длинные ветви спускались прямо к реке, словно руки пришедшего на помощь тонущему. Мысленно она помогла бегущему от погони сыну ухватиться за эти ветви и перебраться на этот берег.
Постояв немного у реки и еще больше разбередив душевные раны, мать вместе с другими женщинами вернулась домой. Не глядя на тех, кто сидел у костра, устремив взор куда-то вперед, она молча прошла мимо них.
Придя домой, забилась в угол и лежала там, похожая на могильный холмик, укрывшись старым доном.
С наступлением темноты сидевшие у реки в карауле мужчины вернулись домой, чтобы немного согреться и обсудить дальнейший план действий. Они обменивались мыслями, как лучше поступить, чтобы забрать покойного с чужой стороны.
Глубокой ночью, когда женщина выходила на двор, из соседнего дома все еще доносились голоса мужчин.
Когда только-только начало светать, вдруг зашумели, забеспокоились сельские собаки. Стало ясно, что в округе появился кто-то незнакомый. Тем временем стало видно, как впереди собак в сторону села бежит человек. В это время родственники покойного собирались снова пойти к реке и уже на месте решать, что делать дальше. Прибежавший человек, увидев стоящих у выхода людей, тяжело дыша, вымолвил:
“… Идите туда, к реке идите!” — торопливыми жестами он дал понять, что случилось что-то ужасное. Когда люди прибежали к реке, они увидели там промокшую насквозь мать, которая, лишившись сил, ничком лежала на земле, а в двух-трех шагах сзади нее находился куст тальника. На этом кусте неподвижно лежал погибший юноша.
На той стороне реки, размахивая руками, бегали и что-то зло выкрикивали афганцы в белых длинных рубахах и белых чалмах.
Люди, взяв ее под руки, помогли женщине встать с земли, обессиленная мать едва слышно процедила сквозь зубы:
— Теперь возьмите его и похороните!
Когда люди понесли покойного, еще не до конца рассвело. Покрывший себя чернотой правый берег недоуменно наблюдал за удаляющейся от левого берега толпой людей.
Велосипед
Я был учеником то ли второго, то ли третьего класса, а папина младшая сестра Говхер в те дни была уже зрелой девушкой и заканчивала десятый класс. Перед тем, как идти в школу, она всегда прихорашивалась, с удовольствием надевала приталенное платье зеленого сукна с вышивкой, а голову повязывала шелковым платком с красивыми красными цветами по полю, папа привез его из Ашхабада.
К вороту платья пристегнута легонькая брошь-гуляка, две толстые косы спадают на грудь, и вот уже перед вами писаная красавица, глаз не оторвешь!
Много позже я узнал, что девушки, наряжаясь и двигаясь легкой походкой, хотели подчеркнуть свою готовность ко взрослой жизни и таким образом привлекали внимание сверстников противоположного пола.
В дни, когда наши смены совпадали, я чаще всего шел в школу вместе с Говхер.
Как-то, когда мы уже почти подошли к школе, нас на велосипеде догнал Сахат, одноклассник Говхер из соседнего села. Поравнявшись с нами, он слез с велосипеда и остановился: “Говхер, ты вчера забыла в классе эту тетрадь”,— он достал из портфеля толстую голубую тетрадь и протянул ей. Когда Сахат говорил, его голос почему-то слегка дрожал.
Словно уличенная в воровстве, Говхер покраснела, смущенно посмотрела на меня, по сторонам, и только потом с озабоченным видом приняла от Сахата тетрадь. После этого юноша быстро поехал дальше. Это потом я узнал, что именно в ту пору между ними начались отношения, какие бывают между влюбленными молодыми людьми. Я был мальчишкой, поэтому мне и в голову не могло прийти, что в той тетради, которую Сахат, догнав нас на велосипеде, отдал девушке, лежало любовное письмо, которое он писал всю ночь напролет.
И потом, то было время, когда любящие друг друга юноша и девушка вплоть до самой свадьбы старались скрывать свои чувства от посторонних.
А еще как-то раз я стал невольным свидетелем того, как эти двое, укрывшись в тополиной роще неподалеку от нас, о чем-то тихо разговаривали.
Только после этого мне стало ясно, отчего Сахат, живя в соседнем селе, без конца разъезжает на велосипеде мимо нашего дома.
Мне почему-то не понравилось, что Говхер встречается и разговаривает с посторонним парнем. Я заревновал ее. И хотя меня считали еще ребенком, стало понятно, что и у меня есть какие-то чувства, связанные с защитой достоинства нашей семьи. На следующий же день я приступил к своему плану мести. На первой же перемене, когда раздался звонок на урок и все отправились в классы, я немного замешкался и отстал от остальных, потом пошел туда, где стоят велосипеды. Сразу же узнав велосипед Сахата, я проколол ему колесо. Увидев после уроков, как он пыхтит, заклеивая камеру, я остался доволен своей работой.
Когда это повторилось и в третий раз, Сахат, увидев меня, многозначительно посмотрел на меня и улыбнулся, я прочитал в его улыбке: “Ах ты, озорник!”
Мне стало ясно, что он понял, кто именно выводит его велосипед из строя, и теперь мне надо было придумать что-то другое для того, чтобы продолжать мстить Сахату.
Многим улыбка Сахата была непонятна, но я-то хорошо знал, что она означает.
Наступило лето. Говхер с другими одноклассницами, парясь на солнце, занимались прополкой хлопчатника, я же когда один, а иногда и два раза на день приезжал в поле, грузил на своего ишака собранные между рядов хлопчатника сорняки и увозил для своей прожорливой, ненасытной черной коровы, которой, сколько ее ни корми, все мало.
Однажды по дороге к Говхер я снова увидел знакомый велосипед, он был спрятан в укромном месте под мостом.
Я представил себе Сахата. Конечно, это он, кто же еще.
Наверняка приехал на свидание с Говхер. Во мне снова вспыхнуло чувство ревности. Спешно спрыгнув с ишака, я схватил велосипед и вышвырнул его в излучину реки, туда, где течение было особенно бурным. Затем, чтобы он не догадался, что машина утоплена в воде, а подумал, что кто-то выкрал ее, я выломал пару кустов растущей здесь солодки, сделал веник и замел все свои следы.
Как только я подъехал к краю хлопковой делянки, Сахат отделился от работающих девушек и пошел стороной, делая вид, что не замечает меня. Глядя ему вслед, я злорадно думал: “Давай-давай, делай какой угодно вид, а я посмотрю, найдешь ли ты свой велосипед там, где оставил его, сейчас на дне реки на нем лягушки катаются”. Вытаскивая на край поля сорную траву, чтобы связывать ее веревкой, я несколько раз представлял, как Сахат мечется в поисках своего велосипеда и никак не может найти его. И радовался этому.
Впервые появившись в нашем доме, седая худощавая женщина сказала: “Я пришла породниться с вами”, а потом и вовсе зачастила. Перед самым началом хлопкоуборочной страды мы выдали Говхер замуж. В один прекрасный день приехал разукрашенный цветами и лентами “Газ-51” с полным кузовом молодых девушек и женщин, они завернули нашу Говхер в шелка и увезли ее с собой. Помню, я тогда, как и положено, вместе со своими сверстниками забрасывал камнями свадебный кортеж, а еще мальчишки радостно восклицали: “Мое сырое яйцо разбилось на лбу какого-то человека, мой камешек попал в толстую тетку!..”
Чабдар
Первыми стук конских копыт почувствовали окрестные холмы. Равнина, до которой докатилось эхо мощных ударов, приняла их на себя и словно качнулась и задрожала.
Чабдар, чутко стригнув ушами, поднял голову, прислушался. Ему показалось, что звук, из-за дальности скорее похожий на гул, исходил из-под земли.
Легко взбежав на вершину холма, он устремил свой острый взгляд в дальние заросли, смутно синеющие в молчаливой дымке за холмами. Оттуда всегда приходила тревога. Чабдар оглянулся. За его спиной на благодатной равнине Бадхыза пасся табун лошадей. Рассыпавшись отдельными группками, они спокойно выбрали травку посочнее. Изредка матери вскидывали голову и, отметив, что жеребенок где-то рядом, снова погружались в сытое дремотное состояние. Тревожиться за табун надлежало вожаку.
Чабдар был хорошим вожаком. Никогда еще никакой заблудшей лошади не удавалось смешаться с его табуном. По неписанному закону ему принадлежал участок долины, тянувшийся от подножия кряжистых гор до солончаков, раскинувшихся далеко на юг. С одной стороны она окаймлялась холмами, за которыми всегда синели таинственные заросли гребенчука. Чабдар никог