Минут через сорок они прибыли в Гизу и увидели цепочку фонарей, освещавших дорогу к отелю. Арлетта повернулась и торжественно объявила:
– Девочки, послушайте меня. Сегодня ночь голубой луны – наслаждайтесь каждой ее минутой.
Янина, стонавшая, что ее укачало, лишь удивленно скривила бледное лицо. Но Саба все поняла и согласилась со словами подруги. Так Арлетта называла самые восхитительные моменты жизни, какие вообще бывают; ночи голубой луны бывают очень редко – лишь несколько раз в жизни. И важно понять, что это именно такая ночь, насладиться ею и потом жить этими воспоминаниями, когда будешь коротать свои дни в какой-нибудь дыре на английском побережье.
Такси затормозило у ярко освещенного фасада. Швейцар в униформе, с огромной декоративной саблей помог гостьям выйти из машины.
Прямо перед собой Саба увидела три древние пирамиды. Они уходили в ночное небо, окруженные мириадами ярких звезд. Ее поразила их красота – до этой минуты пирамиды представлялись ей чем-то наподобие русалок и единорогов, персонажами сказочного мира, и она никак не ожидала, что они могут служить декорацией для вечеринки.
Проняло даже Янину.
– Вот это да, – пробормотала она (это была ее высшая оценка). – В самом деле впечатляет.
Отель «Мена-Хаус» стоял на гребне невысокого холма. Пламя в дюжинах фонарей трепетало от легкого ветерка, и казалось, что дворец парил в кобальтово-синем воздухе, словно сказочный воздушный корабль. Кусты жасмина, цветущего на террасах, источали сладостное, неземное благоухание.
– Готовы, девочки? – спросила Арлетта. – Тогда вперед!
Арлетта обладала необыкновенным умением – величественной и вкрадчивой поступью, какой ходят кинозвезды по красной ковровой дорожке, – и в особых случаях демонстрировала его по максимуму. Ради смеха они с Сабой иногда упражнялись у себя в комнате, в пижамах. «Ты выставляешь вперед бедра и небрежно покачиваешь ими, вытягиваешь шею и устремляешь свой взор куда-то вдаль, словно тебе наплевать на всех и вся», – учила Арлетта.
Теперь они развлекались и демонстрировали свои навыки, спускаясь по короткой лестнице. На первой террасе группа молодых людей в смокингах застыла при виде их, словно статуи в Помпеях. Наступила драматическая пауза; потом оркестр грянул джазовую мелодию. Навстречу своим подчиненным устремился Фернес; на нем был полковой мундир, выставлявший напоказ обширный, на удивление женственно округлый зад капитана.
– Пока вы тут все в сборе, – сказал он, положив на локоть Сабы свою потную ладонь, – я хочу познакомить вас кое с кем. – Потом, словно вспомнив о хороших манерах, добавил: – Девочки, вы хорошо выглядите. Молодцы!
На нижней террасе краснолицые слуги подбрасывали в огонь ветки розмарина, на котором жарились два барашка. На длинном столе стояло угощение: яркие салаты, дрожащие террины, огромная индейка, горы креветок и устриц. Саба, успевшая проголодаться, глотала слюнки, но на нее тут же нахлынуло привычное чувство вины – здесь много еды, а там, дома, ее так мало, и это несправедливо.
– Вы только поглядите! – с детским восторгом воскликнула Арлетта. В отблесках пламени ее волосы казались золотыми. Она привела Сабу к другой лестнице, спускавшейся к бассейну, – там горели сотни свечей, они мерцали, напоминая огромный сапфир.
Саба пыталась отыскать среди моря лиц знаменитого мистера Озана. В ее представлениях он был старый, смуглолицый и толстый, типичный восточный богач, но не обнаружила никого, кто бы соответствовал такому описанию. Лица мужчин были в основном европейские, белокожие.
– Девочки, не отставайте. – Фернес, казалось, собирался представить их всем гостям.
– Приятно видеть свежую кровь, – прорычала одна из англичанок, вероятно, жена высокопоставленного военного; ее красное, некрасивое лицо не выразило никакой радости. – Как видите, многие из нас уже уехали домой.
Фернес подводил их все к новым группам; их бесцеремонно разглядывали с головы до ног и задавали почти те же самые вопросы: как они прибыли в Египет, морем или самолетом? Они поют или танцуют? Ах, как замечательно, как чудесно! Что за дисциплина! Кто-то добавил, что мужчинам нужны такие красотки. А что, они играют на музыкальных инструментах? Да, конечно, весело ответила за всех Арлетта: она сама играет на ксилофоне, а ее подруга – она больно щипнула Сабу – прекрасно играет на валлийской арфе. Кто-то восхищался их платьями и спрашивал про новости с родины. Некоторые говорили, что им стыдно за такое изобилие, но что поделаешь – нет смысла морить себя голодом в знак солидарности. Одна дама сказала, что, когда они год назад сошли с супругом в Дурбане, ее поразили две вещи: яркое солнце и обилие продуктов. Но теперь она тоскует по серому небу и дождю – по дому. Она страдает из-за разлуки с детьми, тем более в такое опасное время.
– Ладно-ладно, – перебил ее супруг. – Ты забыла о наших правилах? Никаких разговоров о войне в такой вечер. – Он обнажил зубы в улыбке. – Надо наслаждаться жизнью, пока есть возможность. Правда, девушки?
– Скорее всего, вы тут долго не задержитесь, – пробормотала женщина, прежде чем ее увели прочь. – Большинство семей военнослужащих уже перевели в Южную Африку или в Судан, где немного безопаснее. – На ее узком, типично английском лице блестел пот. Она показала им молодую вдову морского офицера, который скончался в здешнем госпитале. Невероятный храбрец. Вдова держала в руке маленькую рюмку шерри и вежливо слушала пожилого мужчину, который наклонился к ней и что-то рассказывал.
Луна поднялась выше и осветила вершины пирамид. На темном бархате неба зажигались все новые и новые звезды. Девушек передавали от группы к группе, словно редкое угощение. Потом окончательно стемнело, и лица на террасе стало трудно различать.
– Ого! Сколько же времени? – стали спрашивать пожилые гости. Горячими, липкими руками они пожимали руки актрисам и говорили, что были рады с ними познакомиться и непременно придут на концерт. Но мистера Озана по-прежнему не было видно, как и мистера Клива. Саба не знала, то ли радоваться этому, то ли огорчаться, хоть и испытывала облегчение.
Когда старшее поколение удалилось, молодежь сняла смокинги и развязала галстуки-бабочки. Оркестр заиграл неторопливый джаз, и все двинулись к небольшому танцполу, оборудованному среди стройных пальм возле бассейна.
Мистера Озана не было. Чтобы скоротать время, Саба танцевала с долговязым молодым шотландцем, который наступал ей на ноги и тут же пускался в бурные извинения. Он сообщил, что он хирург, работает в Триполи и оперирует по шесть дней кряду.
– Какой приятный вечер! Жалко, что я такой никчемный танцор. – От его общества ее спасла группа пилотов из Королевских ВВС Западной пустыни. Парни упали перед ней на колени и стали клясться в любви до гроба.
Ей хотелось спросить, знают ли они Доминика Бенсона, но она побоялась нарваться на насмешки или, хуже того, объяснять их отношения, которых, по сути, и не было. И все-таки – какая идиотка! – она мечтала, что он вот-вот появится на террасе и увидит, как шикарно она выглядит в этом зеленом платье.
Она смеялась, танцевала и что-то говорила, когда вдруг наступила тишина. Резко оборвалась джазовая мелодия, стихли смех и разговоры. Все направили взоры на лестницу, по которой неторопливо спускался осанистый мужчина в поразительном смокинге цвета бургундского. Он любезно улыбался, пожимал руки, и вот уже джазисты заиграли «Ведь он такой хороший парень»[64]. Когда мужчина подходил к танцполу, возле Сабы появилась Арлетта; при лунном свете она казалась золотоволосой русалкой.
– Минуточку, дорогой. – Она обворожительно улыбнулась хирургу, ждавшему следующего танца, и отвела Сабу в сторону.
– Зафер Озан, – шепнула она с лукавой усмешкой в глазах. Ее волосы щекотали ухо Сабы. – Тот самый, о котором я говорила. Офигенно богатый.
Озан заметил их; он смотрел на них с другой стороны танцпола.
– Тебе не кажется, что он по-своему очень симпатичный? – Арлетта послала ему воздушный поцелуй. – В стиле Бунтера[65]. – И она помахала ему рукой.
Саба взглянула на Озана и отвела глаза. Лишь успела увидеть, как сверкнули его зубы, когда он жал руку своему очередному собеседнику.
– Его все любят, – сообщила Арлетта. Теперь она подняла руку и шевелила пальцами, посылая привет, словно робкая девочка.
– Ты откровенно флиртуешь, – сказала ей Саба.
– Конечно, – весело согласилась Арлетта. – И он не против, уверяю тебя.
Когда он направился к ним, Арлетта торопливо сказала:
– Дорогая, давай порадуем его. Я попрошу музыкантов сыграть «Ночь и День»[66]. Может, ты споешь? Он любит эту песню.
– Может, ты сама споешь? – Саба внезапно смутилась: может, Клив хотел, чтобы Арлетта тоже спела, или это чистое совпадение?
– Да ладно тебе, милая. Я танцую. Это ты у нас с голосом. Даже чертова Янина это признает.
– Неужели? – удивилась Саба. – Она ни разу мне не говорила об этом.
– Конечно, не говорила – ведь она себе на уме. Я тоже, но ловко это скрываю. – Она в шутку щипнула Сабу за руку. – Давай, прыгай на сцену, пока он не подошел.
Саба поднялась на маленькую сцену. Джазисты – пианист, тенор-саксофон и контрабас, – вероятно, знали, что она придет. Они заиграли мелодию песни, пианист кивнул ей, и Саба запела, поначалу нервничая из-за непривычной обстановки. Но вскоре забыла обо всем, ведь песня есть песня. Отгородилась ото всех, закрыла глаза и пела для жасминовой ночи. Счастье золотистым медом растекалось по ее телу. Вот что ей нравилось. Вот в чем она сознавала свою силу.
Когда песня закончилась, раздался рев одобрения. Озан подошел к сцене, остановился перед Сабой и смотрел на нее. У него были черные глаза, и в них отражалось пламя костра.
– Ты знаешь другие песни? – спросил он. – Спой что-нибудь для меня.
Понимая, что это, возможно, ее единственный шанс, она запела турецкую песню «Нежная роза моих мыслей»