[67]. Когда-то ее пел отец и перевел ей слова: «Ты навеки поселилась в моем сердце, словно нежная роза; ты живешь в моем сердце, словно любимый соловей». Гости озадаченно переглядывались, но Саба заметила, что у Озана загорелись глаза, а суетившиеся вокруг него официанты удивленно поглядывали на нее. Потом – ах, как она наслаждалась этой ночью, этим выступлением! – музыканты поддержали ее и заиграли «Ozkorini», популярную арабскую песню из репертуара великой певицы Умм Кульсум. Как когда-то объяснял ей отец, «Ozkorini» означает «думай обо мне», «помни меня». Официанты с восторгом бросились к сцене и бурно хлопали, когда Саба спела отрывок из знакомой им песни.
Она опять занервничала, отправившись по стезе этой песенной богини, но снова отдалась во власть надрывной мелодии, и, когда допела, из темноты раздались крики «Аллах!» и «Ya Hayya!». На ее глаза навернулись слезы. В эту минуту ее любимый, ненавистный отец был рядом с ней. И все-таки он осудил бы ее.
Мистер Озан молчал; лишь глядел на нее и качал головой.
– Тут слишком шумно, – крикнул он и кивнул на толпу. – Завтра. Мы увидимся завтра.
Он зашагал прочь под аплодисменты джазистов, словно это он был настоящей звездой вечера. Тут же нарисовался капитан Фернес – вероятно, он стоял где-то по соседству.
– Что ж, было интересно, я даже не ожидал, – крикнул он на ухо Сабы. Хотя его губы улыбались, он сильно, словно тисками, сжал ее руку и сообщил, что он позволил себе вольность и вызвал для них такси. Рявкнул на Арлетту, чтобы она надела туфли – в щелях пола и в трещинах мостовой могут прятаться скорпионы. Янина тут же подтвердила его слова и добавила, что одна ее подруга попала вот так в больницу с опасным укусом. А Клив так и не показался.
Глава 12
Домой они возвращались в четыре часа утра. Звезды побледнели, а над Нилом появилась бледная полоска зари – недолгое затишье перед безумной дневной сумятицей Каира.
– Вот самое лучшее время для вечеринки, правда? – Арлетта вытянула ноги. – Когда ты снимаешь с себя маску женщины-вамп, надеваешь пижаму и больше не выпендриваешься.
Воздух был как парное молоко. Янина, как всегда, плеснув на себя пятьдесят раз водой, легла спать. Арлетта и Саба сидели в пижамах на балконе, накрывшись простыней.
Где-то в переулке кричал осел. Продавец мухобоек спал на циновке возле своего товара.
Арлетта решила приготовить чай, а Саба осталась сидеть. Ее ноги все еще болели от танцев, а музыка пульсировала в венах словно сильный наркотик. Она испытывала облегчение, словно дайвер или скалолаз, когда опасный отрезок пути уже позади. Но ведь «Ночь и День» она спела хорошо, да и с «Озкорини» не опозорилась, несмотря на расшалившиеся в тот момент нервы.
– На, пей. – Арлетта вложила в ее руки чашку чая и бисквит. – Не зря этот час называют l’heure bleue, верно? – Она завязала волосы на затылке старым шарфиком и набросила шелковое кимоно. – Время, когда не совсем светло и не совсем темно. – Она закрыла глаза. – Когда люди умирают или влюбляются.
Ну, сегодня у тебя был успех, большой успех, – продолжала она тем же сонным голосом. – Прямо-таки изюминка вечера. Озан был впечатлен.
– Где ты познакомилась с ним? – спросила Саба. Вопрос этот вырвался у нее против воли, и ей тут же стало неловко. Она не хотела шпионить за Арлеттой, но любопытство пересилило.
Арлетта зевнула.
– Во время моего первого турне с «Merrybelles». Тогда все было не так строго, и нам разрешили выступить пару вечеров в «Золотой Лошади», его ночном клубе в Александрии. Все было приятно, он мне очень нравился и… – Она закурила и щелчком выбросила спичку. – Какое-то время мы были любовниками, но недолго. Он женился, кажется, в третий раз.
Сигарета плохо горела. Арлетта достала новую спичку. Хотя Саба испытывала шок от признаний подруги, она невольно подумала, что Арлетта самая откровенная и чуждая лицемерия женщина, каких она встречала в своей жизни. Она любила секс, любила мужчин без всяких разговоров о том, что она была обманута и брошена коварным соблазнителем, без слов о своей вине. Какое откровение!
– Я с самого начала понимала, что это ненадолго, – рассуждала Арлетта, пуская колечки дыма. – Но все было очень занятно. Потом я утешалась с настоящим Ледяным англичанином, и это было то, что мне в тот момент требовалось. В общем, если честно, у меня сейчас к нему меркантильный интерес. – Тон Арлетты стал деловым. – Он самый крупный продюсер и собиратель талантов на Среднем Востоке, а я хочу продолжать работать после войны. Саба, он хороший контакт для тебя. Он любит девушек из Англии, и его очаровали те дикие песни, которые ты пела. – Так ее подруга оценила восточную музыку. – Но ты мне вот что скажи, дорогая, – продолжала Арлетта. – Я давно хотела тебя спросить – ты когда-нибудь влюблялась? – Она стиснула руку Сабы. – Только не пугайся так – обычно это первое, что женщинам интересно знать друг о друге.
– Я не уверена.
– Если, хм-м, не уверена, значит, не влюблялась.
– Ах, сложный вопрос.
– О-о, расскажи! – Голос Арлетты звучал томно и лениво. – Уф, противный чай! Это жуткое молоко буйволиц всегда его портит. Там, в холодильнике, полбутылки шампанского, Вилли поставил – оно чуточку выдохлось, но лучше, чем чай. Давай, не скрывай ничего – я хочу все знать о тебе. Готова поспорить, что у тебя куча поклонников. – Арлетта зашлепала босыми ногами к холодильнику и вернулась с бутылкой и двумя бокалами: – Ты такая хорошенькая.
– Я была помолвлена, но недолго, – начала свой рассказ Саба. – Жених нравился моему отцу, и поэтому я должна была выйти за него замуж. Его имя – Пол Левеллин. Он учился на класс старше меня. Очень милый и добрый. Посвящал мне стихи. Не знаю, почему я говорю о нем в прошедшем времени. Он жив-здоров, служит в армии и хочет после войны стать школьным учителем. В его семье все учителя. Ему ужасно не нравилось, что я певица. – Она наклонила голову, вспоминая их жуткую ссору. – Ему нравились eisteddfods[68] и певческие состязания, но когда он увидел, как я пою на сцене, а в зале сидят мужчины, он взбеленился. Мой отец был тоже категорически против моих выступлений.
Неожиданно для себя она выпалила всю свою подноготную. Вероятно, под действием шампанского в поздний – или ранний – час.
Арлетта покачала головой и сделала еще глоток.
– Неплохо, даже пузырьки остались… Ну, а дальше что?
– Ну, я выступала на фабрике в Бристоле. Это было мое первое большое выступление. Среди зрителей было много мужчин, но все очень приличные. Я поднялась на сцену и спела «Где или Когда»[69]. Ну, как это бывает, некоторые зрители засвистели. Но это было так восхитительно, Арлетта! Ведь это был мой первый концерт! Даже была артистическая гримерная, хотя на самом деле – всего лишь каркас с занавесками. Пол взял напрокат машину и приехал, смотрел, послал мне цветы, пытался радоваться вместе со мной. Но на обратном пути он угрюмо молчал. А когда я поинтересовалась, в чем дело, он внезапно заорал. – Саба поставила бокал и изобразила мужской голос. – «Ты! Дело в тебе – сегодня ты устроила настоящее позорище». Он сказал, что сидел в зале «как идиот и сгорал со стыда».
– Господи, ну и выдумщик! Конечно, он не мог этого выдержать. Твой отец тоже.
– Что выдержать?
– То, что ты находишься в центре внимания. Я на своем опыте знаю, что это нормальное мужское поведение. И что было дальше?
– С моим отцом было по-другому, Арл, все слишком глубоко и больно. Но когда мне сказал это Пол, я моментально поняла, что так дело не пойдет. Я не могу отказаться от пения. – Боль снова клокотала в ней, а душевная рана была совсем свежей. – Я понимаю, это не то, чего хотят некоторые мужчины. Но я-то хочу петь! Я велела ему остановить машину и вышла.
Тогда они были в миле от дома. Она побежала через канал в доки, рыдая как сумасшедшая. Мать в это время ждала ее в дверях, ей не терпелось узнать, как прошел концерт. А она явилась зареванная, в заляпанном грязью платье, которое мама специально сшила для этого случая. Мама выслушала ее с каменным лицом и отправила спать. Саба лежала всю ночь без сна. Ее сердце наполнилось мраком и ужасными предчувствиями.
– На следующее утро я отправила ему по почте обручальное кольцо. Пол уговаривал меня, говорил, что я слишком драматизирую случившееся. Но я-то уже знала, что у нас ничего не получится. Мои родители так и не простили мне этого. Ведь он был подходящий, нравился им и вообще…
– Господи! – возмущенно перебила ее Арлетта. – Слово-то какое выбрали – подходящий!
У Сабы до сих пор стояло перед глазами его искаженное злостью лицо. Тогда ей было ужасно скверно, и одновременно она ощущала невероятную решимость… Но говорить об этом больше не хотелось.
– А ты девственница? – В вопросе Арлетты не было ничего грязного.
– Нет.
– По-моему, девственность – предрассудок, – сказала Арлетта, делая очередной глоток из бокала.
Саба молча согласилась с ней. Свою девственность она потеряла в Кардиффе, в спальне Пола. Его родители уехали на выходные к родным. Он тогда завернул одеяло на своей узкой подростковой кровати и оставался в пижамных штанах, пока они не выключили свет. Потом это и произошло – среди его школьных фотографий и хоккейных клюшек. Но она почувствовала себя спокойнее и свободнее. До этого она ужасно беспокоилась, как все будет. В ту ночь, когда она уже благополучно спала в своей постели, она проснулась с ощущением легкой вины (неизвестно, что сказал бы по этому поводу ее отец), но счастливая, словно у нее упала с плеч огромная тяжесть.
– Конечно, – Арлетта задумчиво посмотрела в бокал, – не все так просто. Можно и залететь.
– Залететь?
– Забеременеть. Так случилось с одной девчонкой во время моих последних гастролей с «Merrybelles». Ее немедленно отправили домой, ничего не заплатили. Поразительное лицемерие. Наши генералы жеманятся как целки, а половина расквартированных здесь парней уже заработала триппер.