Нормально поговорить на вокзале не было никакой возможности. Они направились к его отелю. Саба по-прежнему несла его чемодан.
На углу улицы он остановился. Под уличным фонарем его глаза казались совсем черными.
– Саба, слушай, – сказал он. – Я уже все решил. Я не хочу, чтобы все было так, как теперь… это просто невозможно. Я ждал тебя тогда и чуть не умер от тоски. Куда же ты тогда делась, скажи, пожалуйста? Хоть раз скажи мне честно.
– Хорошо. – Она со стуком поставила чемодан. – Отвечаю честно: я пошла на вечеринку.
– На вечеринку?
Они с истерическим недоверием глядели друг на друга.
– Вот оно как, – сказал он. – Что ж, теперь мне все абсолютно ясно. Спасибо хотя бы за то, что ты мне не врешь.
– Дом… – У нее расстегнулась пряжка на туфельке, и ей приходилось подволакивать ногу, чтобы не отстать от него. – Вечеринка была в Турции.
– Прекрасно. – Он нахмурился и ускорил шаг. – Потрясающе! Просто фантастика! Вечеринка, оказывается, была в Турции. Мне от этого стало легче.
– Послушай, идиот ты проклятый, – закричала она. Они проходили мимо небольшого бара, где сидели морские офицеры. – Давай зайдем к тебе в номер, и я расскажу тебе обо всем подробно.
– О-го-го, – загоготали моряки, услыхав ее слова. – Нельзя отказываться от такого предложения, приятель!
– Пошли вы все! – заорал на них Дом.
В отеле «Ватерлоо» они поднялись на свой этаж по полутемной лестнице. Новый портье, дремавший за стойкой, дал им новый номер, новый ключ и не задал никаких вопросов. В номере Дом включил настольную лампу. Там был лишь один-единственный стул, и они сели на кровать.
– Саба, послушай меня, – сказал Дом. Он держал ее за запястья и серьезно глядел ей в глаза. – Мы пришли сюда, чтобы поговорить обо всем в спокойном месте. Прежде всего я хочу тебе сказать, что видел тебя вчера с каким-то мужчиной. Если у вас с ним близкие отношения, не увиливай и скажи правду. Понимаешь, я не хочу проходить через это еще раз. Хватит с меня.
– Дом… – Чудо, что он жив и что они снова вместе, начинало рассеиваться словно утренний туман.
– Молчи, не надо. – Он встал с кровати и пересел на стул, чтобы оказаться подальше от нее.
Тогда она рассказала ему все, что могла, про Стамбул, Озана и Клива.
Он выслушал ее все с тем же недоверием, потом сказал:
– Саба, ты серьезно это говоришь? И что, они выдали тебе парик и темные очки?
– Абсолютно серьезно. – Она прижала пальцы к его губам. – Более чем.
Она рассказала ему про вечеринки в немецком доме. Правда, умолчала про Северина. Пока она не могла говорить о нем, а вероятно, и никогда не сможет.
– Я попала в аварию. В автомобильную аварию. – Он снова сел на кровать рядом с ней. Она откинула со лба волосы и показала ему свежий шрам. – Тогда немцы увозили меня из того дома.
– Боже. – Впервые за все время он прикоснулся к ней – к ее виску. – Почему ты не сказала мне ничего – не сказала мне, куда ты едешь? Я умею хранить тайны.
– Я не могла. – При свете лампы ее лицо казалось совсем худеньким. – Мне сказали, чтобы я избегала всяких близких отношений. Ведь если бы тебя арестовали или ты бы попал в плен, для тебя это было бы очень опасно.
– Что еще случилось? – Он пристально смотрел ей в лицо. – Ведь что-то точно случилось, я это чувствую.
– Много всего… я потом тебе расскажу… но и хорошие события тоже были. Сегодня Клив сообщил мне, что информация, которую узнал Йенке, повлияла на ход войны. Но сказать подробнее он не имел права. Он нарушил все инструкции, даже когда сообщил мне, что ты в Александрии.
– Возможно, ты получишь больше медалей, чем я.
– Возможно.
Он посмотрел на ямочки на ее щеках, на белозубую улыбку.
– Невероятно, – пробормотал он, обнимая ее. – Просто не верится. До смешного. Ты внезапно появилась в поезде. – Он расхохотался. – А перед этим… я был на концерте… слушал тебя… Это была такая мука.
Он достал носовой платок и вытер слезинки с ее щек.
– Что с тобой случилось? – спросила она наконец. – Ты так похудел.
– Меня сбили, – ответил он. – Я потом расскажу тебе об этом. Сейчас не хочу.
Поскольку их примирение было недавним и осторожным, она не стала настаивать.
– Мы уж решили, что ты погиб, – сказала она. – Барни передал мне твое письмо; он обнаружил его в твоем шкафчике. Он говорил тебе?
– Я не видел Барни – он уехал в другое место. После моего возвращения я почти никого не видел. Какое письмо? Ох, господи, нет. – Дом внезапно понял, о чем речь. – Глупое письмо. Тогда я страшно злился. Я не собирался его отправлять.
– Еще Барни передал мне вот это. – Она подняла руку и показала ему браслет.
– Ты его носишь?
– Все время.
Тогда он наклонился и поцеловал ее в губы. Погладил ее лицо, провел пальцами по волосам. Потом отвел ее к раковине и, посадив на стул, стал смывать грязь с ее ног, ворча, что они в ужасном виде.
– Спасибо тебе, нянечка, – поблагодарила она. Он помыл ее ноги с мылом, обтер и нежно поцеловал каждый пальчик. Она встала, он расстегнул на ней платье, и они легли в постель. Она прижалась к нему и поцеловала, и это был самый сладкий поцелуй в его жизни. Потом они оба разрыдались и не стыдились своих слез.
– Я думала, что тебя уже нет, – рыдала она. – Мне не хотелось жить после этого. Я хотела умереть вместе с тобой.
И он верил ей, потому что она всегда была искренней; какая-то часть его души знала это с самого начала.
Глава 50
Весна принесла море цветов. Возле дома, в котором пригласил их пожить Зафер Озан, росли маки и штокрозы, белые и розовые анемоны, календула и бальзамины. Саба развлекалась тем, что составляла каждый день всевозможные букеты.
Особняк стоял на скалистом обрыве над морем неподалеку от дворца Монтаза и по стандартам Озана был невелик, так, почти простая хижина. Но в нем были светлые, белостенные комнаты, замечательная длинная веранда, обращенная к морю, и маленький сад, где цвели акации и жасмин, а с ветвей свисали апельсины, мандарины и лимоны. Место было тихое и уединенное, и кроме пасшегося неподалеку горластого осла и утреннего щебета птиц ничто не нарушало тишины – редкая роскошь после жизни в военных лагерях и многоместных палатках.
По утрам приезжал на велосипеде Юсуф, слуга Озана, и привозил корзинку с вином, свежим хлебом, сыром и какой-нибудь свежей рыбой. На светлой кухне, выложенной голубым и белым кафелем, Саба с переменным успехом пыталась что-то готовить.
В первые два дня Саба и Дом лежали в объятьях друг друга в белой спальне и спали, спали, спали. А когда не спали, то смеялись, что зря теряют время. Потом последовали длинные, ленивые дни; они любили друг друга, плавали, загорали, ужинали на веранде при свечах, босые.
– Смотри, – сказала как-то вечером Саба, взглянув на звезды. – Вон там Волосы Вероники. – Она показала на скопление звезд. – Я понятия не имею, кто такая Вероника. Просто папа когда-то показал мне это созвездие в звездном атласе.
– Вероника была женой египетского царя Птолемея, – пояснил Дом. – Во время похода мужа против сирийского царя она посвятила свои прекрасные волосы Афродите как благодарственную жертву за его победы. На следующий день волосы исчезли из храма. Придворный астроном объяснил, что они перенесены богами на небо и что он уже нашел это новое созвездие. В общем, он нашел удачную уловку, иначе был бы скандал и полетели головы сановников.
– Откуда ты все это знаешь?
– Из летной практики и благодаря своему высокоразвитому интеллекту. – Дом по-прежнему смотрел на звезды и витал где-то на удалении многих световых лет.
Ей нравилось, что он так много знает. Ее это успокаивало.
Он читал ей стихи Кавафиса. Оказалось, что этот поэт жил когда-то на Рю Лепсиус, почти рядом с их домом.
Корабль уплыл, дороги замело.
А ты так никуда и не стремился.
И умираешь…
в Греции
и в Риме;
в Библии,
в Коране;
в богатстве,
в нищете;
и в радости,
и в горе…
Везде. Одновременно. Навсегда[151].
– Вот так было и у меня на душе, – сказал ей Дом. – Когда мы расстались и я не мог тебя найти. Хуже просто не бывает.
Можно быть счастливым, даже не замечая этого, а иногда тебя переполняет счастье, но ты прекрасно сознаешь его драгоценность и недолговечность.
Бывали минуты, когда Сабу пугало почти мистическое совершенство тех дней – все было так, как надо, и в избытке. И те дни невероятно сильно отличались от остальной жизни, с ее неопределенностью, терзаниями и скукой, со всеми прочими драмами, большими и мелкими, которые выпали на ее долю. Ей хотелось продлить это счастье, чтобы оно было с ней всегда, но она была уже взрослая и понимала, что это невозможно. Мир не стоял на месте, скоро все переменится. Дом ждал своего очередного назначения – Королевские ВВС Западной пустыни уже свернули палатки, многие летчики отправились в другие эскадрильи: на Сицилию или в Бирму. Саба ходила в Каире на репетиции очередной экстравагантной постановки Озана и пела для солдат, которые все еще оставались в Суэце и Каире. А в пустыне уже заносило песком следы войны – ангары, склады ГСМ, траншеи.
Как-то раз к ним заехала Арлетта. Она привезла письма для Сабы, две коробки рахат-лукума с фисташками, бутылку джина, а еще пучеглазого электрического верблюда, купленного в сувенирной лавке. При включении в сеть глаза верблюда загорались зловещим красным огнем.
На одном конверте Саба узнала аккуратный, округлый почерк матери.
Она ушла в спальню, заперла дверь и дрожащими руками открыла конверт, ожидая, что в письме она прочтет известие о смерти отца – ей часто снился такой сон, горестный, с ужасным сознанием потери.
Но новости оказались хорошие: младшая сестренка Лу вернулась из долин; она, как и прежде, бойкая, хорошо учится, держит себя солидно, как взрослая. Тан хорошо себя чувствует, прыгает как блоха, обзавелась новой подругой, тоже из Турции, которая живет на их улице. А в последних строках материнского письма прозвучала необычная, бунтарская нотка.