Она уже была далеко от меня, манила меня за собою зон-тиком. Я почти побежал за нею. Мы долго ходили по набережной. Уже давно спустился вечер, зажглись бесчисленные огни на рейде. Была та странная тишина, в которой чувствуются немые призывы и знойное дыхание уснувшего и утомленного любовью дня. Мы ходили долго-долго. Я без конца целовал ее руки -- это мне разрешалось, -- а Ванда без конца повторяла:
-- Рыцарь белых цветов! Рыцарь белых цветов...
Мы ходили до поздней ночи, и потом, прощаясь со мной у калитки своего дома, Ванда говорила мне уже другим, спокойным и совершенно серьезным голосом:
-- Помни, этот вечер решил мою судьбу. Это моя лебединая песня. С завтрашнего дня я буду такой, как все. Но...
Она остановилась. Она смотрела на меня бездонными глазами, которые казались неестественно большими в темноте. И взгляд этих прекрасных глаз был бесконечно холоден. Потом она продолжала тише, каким-то пророческим шепотом:
-- Мы расстанемся чужими. Я не говорю: мы не должны встречаться -- у нас еще есть неделька, другая... Завтра я тебе скажу, на что я решилась. О, не делай испуганного лица -- ничего страшного! Напротив, все это обыкновенно, слишком обыкновенно. Прощай, мой чужой, мой далекий!..
Мы простились, и я, конечно, не спал всю ночь. На другой день мы встретились в том же саду и в то же время. Она уви-дала меня издали и ускорила шаги. Ее глаза были ясны и спокойны.
-- Здравствуйте, Андрей Игнатьевич, -- медленно проговорила она и вдруг отступила назад. -- Что с вами? -- удивленно продолжала Ванда. -- Покажитесь, покажитесь!.. Лицо измято, черные круги... Боже мой, даже галстук набоку... Милостивый государь! Хорошо ли вы спали эту ночь?
-- Ванда! -- почти со злобой вскрикнул я. -- Не шутите этим!
Вот тут-то и началась комедия. Она притворялась удивлен-ной, ничего не понимающей, посылала меня к доктору, советовала скорее вернуться домой и принять кали-бромати и т. д. Мы ходили по крайней аллее. Сад постепенно наполнялся публикой. И вот, в пылу своих жалоб, в ответ на страстные и отчаянные просьбы я услышал тоненький, насмешливо-спокойный голос Ванды:
-- Андрей Игнатьевич! Становится темно, не пройти ли нам к фонтану?..
И мы прошли к фонтану, где вскоре были окружены целой толпой знакомых -- моих сослуживцев и ее поклонников. Да и ты был тут, дружище, -- помнишь, еще спрашивал меня о здоровье и я ответил тебе какой-то дерзостью?
Мне все-таки удалось проводить ее до дому, чуть не силой отнять ее у этого несноснейшего из идиотов Антошкина.
-- Вы меня проводите, и мы сейчас же простимся, -- сказа-ла Ванда, -- вы сегодня нездоровы, и вам нужно спать. Мне тоже необходимо быть дома.
-- Хорошо.
И я с грустью махнул рукой.
-- Андрей Игнатьевич! Послушайте мое решение, о кото-ром я вам говорила вчера. -- Она остановилась на минуту и пристально смотрела на меня. -- Я выхожу замуж, -- медлен-но, ударяя на каждом слоге, докончила Ванда.
Я не верил своим ушам. Я не мог говорить, у меня даже вопрос не вырвался.
-- Я выхожу замуж за Антошкина, -- между тем продолжала Ванда, -- и выхожу за него потому, что это ординарнейший, обыкновеннейший из смертных. Не перебивайте, не перебивайте, я все объясню вам. Я решила посвятить всю свою жизнь, всю жизнь, -- подчеркнула она, -- ему и не отдать ни одного мгновения тебе. Я люблю тебя, люблю, -- горячо повторила она, -- и выхожу за Антошкина. Правда, похоже на абракадабру? -- быстро спросила она. -- Абракадабра, -- задумчиво повторила Ванда, -- хорошее словечко! Пожалуй, это лучшее определение моего будущего. Итак, я буду мадам Антошкиной. Что может быть смешнее этого, не правда ли? Молчи, молчи! -- как-то стремительно закричала она, увидав, что я хочу возразить. -- Да, да, -- продолжала она быстро, монотонно, каким-то стеклянным голосом, -- я не люблю никого, кроме тебя, и буду принадлежать другому, худшему из других. Я чувствую, что так нужно. Я не хочу с тобою вместе, шаг за шагом, идти проторенной дорогой к разрушению, к небытию. Я не хочу видеть твоего увядания, этого безобразного перехода в блаженное младенчество, я не хочу стариться в твоих глазах сама. Я не допускаю этой пары, пары беззубых и дряхлых, стоящих рука об руку на краю могилы и бессильных вернуть прошедшее. О, это самое страшное! Каждый миг ближе, бли-же к могиле. Да, это не ново, это банально, тысячу раз до меня повторено, но почему все примирились с этим? Я не хочу мириться! -- крикнула она, блистая глазами. -- И за это я умру не с тобой, а с Антошкиным, с моим мужем! Я не буду твоею, потому что это нас обоих приблизит к земле, к разрушению. Я хочу любви бессмертной, я хочу вечной страсти.
Она говорила так, или приблизительно так, и что бы ты сделал на моем месте, дружище, если бы ты питал к ней мои чувства? О, я все расскажу тебе. Ее безумие передавалось мне. Все восстало во мне против ее решения, но мой мозг уже был отравлен, я, помимо своей воли, чувствовал ее правоту, и мне тоже хотелось бессмертной страсти. Мы уже дошли до ее дома, я увлек ее в палисадник, в ту беседку, где мы раньше вели наши интересные "отвлеченные" разговоры. Помню, что я валялся в ее ногах, помню, что я вставал, принимал трагические позы, грозил Ванде и произносил длинные монологи. И чем я становился безумнее, тем спокойнее была она. Это было какое-то дикое соревнование в нелепости и нелогичности требований, упреков и так далее. Наконец я у ее ног, на коленях припал к ее платью, и в эту минуту, помню, я любил ее, как обыкновенный смертный, я сделался самим собою, понял, что она дорога мне, и вновь повторил свою мольбу -- отказать Антошкину и быть моей женой.
-- Нет, никогда! -- прозвучало надо мною.
И вдруг она оттолкнула меня, быстро поднялась со скамьи. Я тоже поднялся.
-- Мгновение! Милый, лови мгновение! -- услышал я коварный, щебечущий голос и снова потонул в бездонном взоре ее огромных глаз. -- Близкий! Единственный! Помни, прощай!..
Горячий, безумный, мучительный поцелуй обжег мои губы -- поцелуй один на всю жизнь. Когда я опомнился, пришел в себя, Ванды уже со мною не было.
Больше мне нечего рассказывать тебе. Я не спал ночами, я искал встречи с Вандой. Напрасно -- она никуда не выходила.
Я решил явиться к ней на дом, хотя и не был знаком с ее семь-ей. Мне сказали, что она больна. Целыми ночами я простаивал в глубине ее палисадника и вперял воспаленные взоры в ее окно, закрытое ставнем. В окне было молчание и тьма. О чем думала, что делала моя затворница? Прошла неделя, и я возненавидел ее, как злое чудовище, причинившее мне неизмеримые муки. Я не думал о самоубийстве, о смерти. Все "обыкновенные" человеческие решения недолго уживались в моем уме. Я вспоминал слова Ванды, и все, что я ни придумывал, казалось мне оскорбительным для нее. Умереть! Да я оскорблю ее этой "пошлостью"... "Но так и нужно -- назло, назло", -- твердил я сам себе минутами.
Как видишь, я остался жив.
За день до ее свадьбы я, передав ей с тобою свое нелепое пожелание, бежал без оглядки из А. Я скитался по Италии, по Алжиру, нелегкая занесла меня в Египет. И только там, в эти безлунные таинственные ночи, под шатром мистического неба, у подножия пирамид, я оценил Ванду. Мне казалось, я понял ее неудовлетворимые порывы и в то же время я примирился с мыслью, что для меня Ванда навсегда потеряна.
Это было тогда, два года тому назад... Теперь, мой друг, случайно разбередив старую рану, я испытываю только одно бешенство... Возвращаюсь к своей просьбе. Ты поедешь к Ван-де и скажешь, непременно скажешь ей в глаза следующее.
"Рыцарь белых цветов" пережил давно позабытое мгновение. Он пережил то, что не повторится. И он решил, что он любит ужаснейшую, безумнейшую, ненавистнейшую из женщин. Но он останется верен себе и ей -- никогда, никогда ни одной встречи! Всю свою жизнь, во всякой обстановке, среди "забот и треволнений", в объятиях других женщин, он будет носить в себе и видеть впереди себя недосягаемый и ненавистный образ, но ни на мгновенье он не обманется, не поверит ему. Так и скажи ей! Это ложь, это истерия, извращение чувственности, все что угодно, но не особая "форма любви". "Рыцарь белых цветов" желает здравствовать выходцу из "другого мира", нянчащему полдюжины детишек и в свободную минуту штопающему мужнины чулки. Ложь, тысячу раз. Все ложь! Белые цветы налгали! Жасмины налгали! И бедный рыцарь поддался этой лжи; он не сумел взять то, что ему принадлежало по праву, и глубоко раскаивается в этом. Вот и все, дружище! Вся цель твоей поездки в этом. Да, да, скажи ей, что я раскаиваюсь, рву на себе волосы от досады... Я был размазней, я прозевал счастливое мгновение.
Больше ничего, мой друг! Потом, если у тебя останется время и лишняя четвертная в кошельке, ты даже можешь заехать ко мне в Питер и сам, лично, не прибегая к мертвым строкам, рассказать мне, что отразилось на ее лице.
А славно она тебя выпроводит за дверь -- воображаю! Ну-ка, любитель оригинальных приключений, собирайся, брат, в путь-дорогу! Никаких отговорок.
----------------------------------------------------
Источник текста: Степные голоса. Рассказы. 1903.
Исходник здесь:Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.