I
СТРАННАЯ судьба постигла это шале. Когда-то летняя резиденция малоизвестного гамбургского торговца, а теперь центр внимания всего мира. Haus Wachenfels, или Дозорная скала, было её название. Некоторые её называли Wachenfeld, или Наблюдательное поле. Шале сдавалось в аренду, и кое-кто из богатых сторонников Ади арендовал шале для его пристанища, когда его освободили из тюрьмы. Здесь он и Гесс написали второй том Mein Kampf. И позже, когда у них появились деньги, он купил его и сменил название на Бергхоф. После этого год за годом Бергхоф расширялся до тех пор, пока уже не стал не пристанищем, а летней столицей Германии. Мир назвал его Берхтесгаденом по ближайшей деревне и почтовому отделению. Как будто дикая ведьма снова вернулась к жизни, и на этой стороне горы появилась новая Вальпургиева ночь, и бывшее там волшебство наполняло ужасом весь мир.
Центром этого волнения был человек среднего роста с пухлым лицом, который выглядел мясником, пекарем или изготовителем подсвечников. Но у него внутри был daimon, который вёл его день и ночь и заставлял его вести всех других людей, будь они за него или против него. Он построил daimon движение, и теперь этот daimon подхватил его и толкал его вперед. Даже если бы он захотел отступить, а он этого не смог сделать. Он хотел дойти до конца, что было подчинением мира этому daimon, превращению мира в образ этого daimon.
Прямо сейчас он был в высшем кризисе своей карьеры, он должен принять великое решение, и он это знал. Находиться рядом с ним, было похоже на жизнь посреди торнадо, подобно тому, как жить в кузнице Вулкана, где ковались новые вселенные. Надрывались телефонные звонки, приходили и уходили сообщения, государственные деятели из многих столиц были вызваны или искали встречи. Журналисты-корреспонденты переполняли отель в деревне, а телефонные разговоры велись с Парижем, Лондоном и Нью-Йорком. И среди всего этого был сын Алоиса Гитлера, носившего при рождении фамилию Шикльгрубер. Тот же испуганный, злой ребенок, который ненавидел и боялся своего отца, обожал свою любящую молодую мать и потерявший ее. Он смотрел на весь мир снаружи со смесью подавленных эмоций. Потому что никто не заботился о нем. Никто не ценил его. А когда он топнул ногами и сжал кулаки и вскрикнул от ярости, никто не повиновался ему, а некоторые даже смеялись над ним, а другие били его.
Великий, могучий и жестокий мир содержал в себе что-то чудовищно несправедливое, и daimon Ади заставил его попытаться выяснить, что это такое. После долгих лет борьбы и усилий найти ответ при диком душевном волнении он это узнал. Это были плутократы, это были евреи, это были союзники по Антанте, враги Германии, голубоглазой, светлой и высокой Herrenvolk (расы господ), с которой Ади Шикльгрубер отождествлял себя каким-то странным образом, который, должен закрывать ему глаза, когда он подходил к зеркалу. Предназначение судьбы Ади было низвергнуть врагов и поднять Herrenvolk. Он сам видел себя рыцарем в доспехах на волшебном белом коне, который мог скакать по континентам и прыгать через океаны и вести арийцев к победе на суше, в море и в воздухе.
Никогда его настроение не было более вспыльчивым, а изменения его настроения были более внезапными, чем когда-либо. Ранним утром, когда он не мог заснуть, его захватывал страх. Неужели он, фюрер, вел свой народ к величайшему триумфу в истории или к величайшему краху? Он пригласил своих генералов, своих высококвалифицированных военных экспертов на совещание. И когда они указали на опасность ситуации, огромные ресурсы своих врагов, он впал в ярость, назвал их трусами и мышами в форме и отправил их готовиться. Он пригласил Риббентропа, Геббельса, Гиммлера, людей ненависти и ужаса, людей слов и снов, подобных Ади. Дикая ведьма Берхта поселилась в их сердцах, и они видели мир не таким, каким он есть, а таким, каким она его хотела, чтобы он был.
II
При таком напряжении рассудка было невозможно представить, чтобы Ади упустил сверхъестественные возможности или, во всяком случае, сверхъестественную помощь. Что может для него лучше, чем возможность вступить в контакт с духом профессора Хайнцельмана и духами других нацистских старых камрадов? Кто может сказать, какие герои и старшие государственные деятели сочтут нужным прийти в такой кризис и передать свои мудрые слова новому хозяину немецкой судьбы?
Верный заместитель пришел к Ланни и сказал: "Ты понимаешь, что фюрер находится под сильным давлением, и не ожидай, что он будет общительным".
– Конечно, нет, Руди. Я прибыл только для того, чтобы привезти мисс Джонс.
– Фюрер захочет попробовать ее сегодня вечером, конечно, если не появится что-то чрезвычайно срочное.
– Она готова, и ты понимаешь, Руди, с каким нетерпением я буду ждать новостей об этом.
Ланни видел, что его подруге предоставили газеты и журналы. Теперь он посоветовал ей отдохнуть и не напрягаться. Он не мог сказать: "Не пытайтесь быть слишком хорошей", но он мог сказать: "Не переусердствуйте" и добавить с понимающей улыбкой: "Полагаю, вам захочется уехать завтра, и я постараюсь это устроить". После чего он спустился вниз, чтобы присоединиться к изысканной компании и послушать политические разговоры. Он был осторожен и не задавал вопросов и не проявлял неуместного любопытства. Но эти важные люди не могли долго говорить, не выдавая секретов. Их вопросы выявили то, что им было интересно, и о чем они не знали. Ланни встречался с генералами и адмиралами, министрами и дипломатами с малолетнего возраста, и с тех пор понимал разницу между важной и несущественной информацией, и как получить первую и поделиться последней. Он разговаривал с улыбкой, но внутри него был человек, который ходит по лесу, кишащему дикими индейцами, вооруженными отравленными стрелами. Никогда в истории не было существ, более ядовитых, чем нацисты, или более настроенных на обман и ожидающих этого от других. Что они думали о Ланни Бэдде, он этого никогда не узнает. Но он был в безопасности, пока был в доверии Номеров Один, Два и Три.
На нём был надет этот вид интеллектуального бронежилета. Он позволил Ланни в середине вечера извиниться и удалиться в небольшую, но удобную комнату для гостей, которая ему была выделена. Он растянулся на кровати и совершил ритуал, который сам себе выдумал, вспомнил каждый пункт, который должен войти в отчет, и убедился, что они полностью уложились в его памяти. Сделав это, он взял книгу из тех, которые брал обычно в свои поездки.
III
К полуночи в его дверь раздался тихий стук. Это был Гесс, и он вошел, извинившись: "Надеюсь, я не потревожу тебя".
– Ни в коем случае, я как на иголках.
– Ты понимаешь, это страшно секретно, лучше тебе об этом не говорить даже медиуму.
– Я никогда этого не делаю, Руди, потому что это портит следующие сеансы. Я имею в виду их доказательную ценность.
– Ну, фюрер только что испытал странный опыт и был глубоко тронут. Сначала пришел дух его отца. Знаешь, он не очень хорошо ладил с отцом.
– Я это слышал.
– Это было удивительно реалистично и живо. Отец понимал плохо английский, но он привел с собой бывшего коллегу, чтобы тот говорил вместо него. Странно, потому что тогда мне пришлось переводить слова обратно фюреру. Он попросил отца совет, но отец сказал: 'Ты никогда не следовал моим советам. Ты всё делал наоборот'. Затем он рассказал о матери фюрера, но не попросил ее прийти. Странная вещь, большинство духов, которые приходят к фюреру, это люди, которые каким-то образом причинили ему боль. Следующим был Грегор Штрассер, который пошёл против партии и был убит в Ночь длинных ножей.
– Что он должен был сказать?
– Похоже, что он теперь предан партии и делу, и признает, что фюрер прав. Он хорошо говорил по-английски и много говорил, в основном о болезненных событиях. Ты знаешь, фюрер, это человек, который перенёс страшные страдания и испытал предательства, которые сломали бы сердце менее решительного человека.
– Я хорошо это знаю, Руди.
– А потом, самое поразительное, пришёл Бисмарк.
– Неужели!
– По крайней мере, старый негр описал большого величественного человека в белой униформе с железным крестом на груди. У него были белые усы, и он продолжал поднимать палец, как будто предупреждая, и продолжал двигать губами, но старый негр сказал, что между ними стеклянный лист, и он не слышал никаких звуков. Время от времени он ухватывал слово, но по-немецки, и я всё время просил: – 'Повторяйте звуки, какие вы слышите', – И негр сделал это. Так что я снова получил слово– 'Гефар' снова и снова 'Гефар! Гефар!' Я сказал: – Это означает опасность. Спросите его, какую опасность он имеет в виду. Он поймет английский. Но негр сказал, что он не обращает внимания ни на какие слова, сказанные ему. Это было очень неприятно, но мы получили слово Krieg(война) и что-то похожее на Vernichtung(уничтожение). Естественно, фюрер был очень расстроен этим.
– Дух сказал, что он Бисмарк?
– Он сказал это имя, и вряд ли негр услышал его. Но негр сказал: 'Этот большой человек говорит каким-то треснувшим голосом, высоким, как у женщины'. Это, похоже, не соответствует нашему Железному канцлеру .
У Ланни было желание сказать: "Бывает, что это так". Но годы интриг научили его помалкивать и взвешивать свои слова. Чем меньше он сам знал об Алоисе Гитлере бывшем Шикльгрубере и о Грегоре Штрассере, аптекаре ставшим нацистом, а потом мятежником, об Отто Эдуарде Леопольде фон Бисмарке, тем меньше шансов, что у Номера Один или у Номера Три возникнут подозрения в отношении медиума. Он сказал: "Это очень интересно, Руди. Но это мы можем проверить".
– Фюрер склонен воспринимать сеанс как предупреждение, и, естественно, это будоражит ему голову. Возможно, стоит посмотреть биографии Бисмарка. Несомненно, в библиотеке их есть несколько.
– Это то, что трудно найти в книгах, Руди, это не будет отмечено. Есть ли в этом доме кто-нибудь, кто может помнить, как говорил великий человек?