– Но я больше не могу отправлять вам сообщения, французские и британские цензоры наверняка остановят их.
– Мы можем посвятить Билла Буллита в тайну, и вы будете направлять отчёты ему.
– Я полностью доверяю Биллу, но очень мало посольству. Его всегда окружают шпионы, есть секретари, телефонные операторы и слуги, а чего ещё нет. В военное время я не могу позволить себе промах.
– Вы можете использовать свое кодовое имя и номер и отправлять свои отчеты Биллу в двойном конверте. Он может переслать мне внутренний конверт в дипломатической почте, не зная, кто является автором.
– Это может сработать какое-то время. Вам нужно будет сделать то же самое с кем-то в Лондоне.
"Джо Кеннеди ужасный пессимист", – заметил улыбающийся президент. – "Он усердно выполняет свои посольские обязанности и уверен, что это конец света. Он позвонил мне по телефону сразу после того, как англичане решили вступить в войну, и я почти видел его слезы. Вы его знаете?"
– Я встречал его на двух или трех светских приёмах, но только случайно.
"Ирландцы добросердечны, но эмоциональны. Мне пришлось похлопать его по спине даже на расстоянии в пять тысяч километров". – Затем, с внезапным изменением настроения: "Хорошо, Ланни. Можно ли считать вопрос решённым?"
– Конечно, если это приказ.
– Это приказ самого неотложного сорта – полное чрезвычайное положение. Когда вы находитесь во Франции, то отправляете свои отчеты Буллитту, обозначенные лично, а когда вы в Англии, то отправите их Кеннеди. Возможно, мне лучше включить Харрисона в Берне. Я проинструктирую всех троих, что, когда они получат конверт с запечатанным письмом с надписью 'Захаров 103', они запечатают его в другой конверт с надписью 'Лично для президента' и отправят дипломатической почтой. Я вижу другую трудность, и это ваши паспорта. Мы собираемся затруднить американцам путешествовать в зоны военных действий, и если я дам приказ Госдепартаменту оказать вам особые льготы, то это будет раскрытие секрета.
"У меня есть предложение", – вызвался агент. – "Дело моего отца может служить прикрытием. Если эмбарго будет отменено, то у него будет много дел с Францией и Великобританией. Я очень сомневаюсь, что он захочет путешествовать, он будет занят, а англичане и французы приедут к нему, но, отдав приказ о нас обоих, вы сможете убедить всех, что я его агент, а не ваш. Это выглядело бы правдиво даже для немцев, если бы они услышали об этом. Он ведёт дела с военным департаментом, и вы можете намекнуть подходящему человеку там. Несомненно, Государственный департамент выдаст паспорта, когда военное ведомство попросит его об этом".
"Отлично!" – Сказал Ф.Д.Р. и сделал заметку в блокноте. – "Увидите меня снова, когда соберётесь уехать".
IV
Во время ожидания в Нью-Йорке Ланни позвонил своему отцу, а также Золтану Кертежи, который сбежал от войны ещё раньше. Выставка Дэтаза в Балтиморе была запланирована на начало октября, но Ланни казалось, что вряд ли кому-то будет интересно смотреть на картины, когда в мире такой беспорядок. Но когда он говорил с Реверди Холденхерстом по телефону и высказал эту идею, спонсор ответил: "Не волнуйтесь. Через пару недель люди привыкнут к войне и будут готовы к чему-то новому".
Он попросил Ланни остановиться на обратном пути в Нью-Йорк. И Ланни сильно подозревал, что это была цель, ради которой работы Марселя Дэтаза должны были стать известны Монументальному городу. Гость сел на утренний поезд, и машина Реверди встретила его на станции и повезла его в долину Грин-Спринг, на этот раз по другому маршруту, вокруг парка Друид Хилл. Шофер, действуя как чичероне, указывал на поместье той или иной именитой семьи, некоторые из которых Ланни встречал в последний раз. "Дебютный приём мисс Лизбет запланирован на вечер перед открытием выставки", – заметил мужчина. Он добавил по-американски – "мы объединяем наши хиты".
Светская публика возвращалась с берега и гор, а социальный вихрь набирал обороты. Между радиосообщениями об ужасах войны и разглядыванием их на фотографиях в газетах Ланни Бэдд наслаждался удовольствиями с Лизбет Холденхерст и ее друзьями. Это были те же самые люди и та же жизнь, какой он жил на Лонг-Айленде десять лет назад. "Светские компании" в американских городах стали стандартизованными как продукты для завтрака и как мыло. Они покровительствовали тем же самым костюмерам, играли в одни и те же игры, говорили на одном и том же сленге и также нелепо танцевали под ритмы джунглей, называемые горячим джазом, затем свингом, а затем буги-вуги. Чем больше менялось название, тем больше они оставались теми же самыми. Светская публика была потрясена трагической судьбой нации, относительно которой у них были смутные романтические представления, но редко приходило к кому-либо из них в голову, что это будет иметь какое-то значение в их обычной игре. Они говорили о прошлых и настоящих приёмах, о местах, где можно пообедать и потанцевать, о личностях и владениях, любовных делах и ссорах. Они говорили о дебютном приёме Лизбет и выставке Дэтаза и с равным интересом о танковых дивизиях и Люфтваффе и о польских городах с непроизносимыми названиями. Все это между гольфом и выпивкой. Среди этих детей привилегий, в основном третьего и четвертого поколений, были видные мужчины с приятными манерами. У них были семьи, у них были деньги, они были одеты в специально скроенную одежду и учились в Принстоне или в Университете Виргинии. Они были во всех отношениях подходящими мужьями, и они были готовы следовать за дочерью Холденхерста, куда бы она ни захотела. Почему Лизбет выбрала чужака и устремила на него свои мысли, так ли это очевидно, что она это сделала? Ланни, размышляя над этой проблемой, решил, что это из-за его странности и различий, которые его выделяют. Он путешествовал по всей Европе, он был гостем во дворцах и при дворах, у него были романтические приключения, о которых Лизбет, должно быть, слышала, по крайней мере, слухи на Ривьере. Прямо сейчас, когда все говорят о войне, он может заметить: "Я был в доме фюрера менее двух недель назад, и он сказал так и так". Вокруг него собирались люди в гостиной. Или, если бы это было в столовой, всякие другие разговоры прекращались, и гости набрасывались на него с вопросами о том, на что Гитлер и Гесс и все остальное действительно похожи, и что они собираются сделать с миром.
Естественно, что Лизбет должна была решить, что это выдающийся человек. Она "вешается ему на шею", против чего все мамы и тети предупреждают всех девушек. Мужчины не любят, когда "за ними бегают". Но Лизбет не могла понять, что еще делать, поскольку Ланни ясно показал, что он не собирается бегать за ней, а относился к ней с той же дружеской любезностью, которую он показал её родителям.
На самом деле он не должен бы возражать, чтобы за ним бегали. Потому что, если бы он женился, то хотел бы, чтобы его жена была влюблена в него. И она должна была бы любить его, чтобы потворствовать его своеобразным желаниям. Хотя он не позволял никому знать, как его сильно привлекала эта девушка, которая была не просто безмятежной и прекрасной, но искренне очаровательной и естественной. По всем правилам она должна была быть испорчена, потому что она всегда получала все, что она хотела. Это было причиной её незрелости. Ей никогда не приходилось принимать решения самой, кроме самых мелких. Будь то отправиться на эту вечеринку или на ту, купить это платье или то. Как бы она себя вела, когда дело дошло бы до серьезной проблемы, и она обнаружила, что у нее не может быть того, чего она хочет? Потеряет самообладание и будет бросать свои вещи через комнату? Или она испортит свой макияж слезами разочарования? Ланни, который знал так много светских женщин и был разочарован больше, чем один раз, вспомнил сцены и подумал, что может произойти за сценой.
Его поведение, с женской точки зрения, было действительно невыносимым. Когда она везла его в загородный клуб, чтобы поиграть в теннис, он ни разу ласково не дотронулся и не взглянул. Он говорил с ней о большом мире, как добрый учитель, или, может быть, как дядя. Он танцевал с ней, весело и холодно, так же, как он танцевал с другими девушками. Он не приглашал ее на прогулку по лесистой долине, которая проходила мимо поместья. Вместо этого он предложил поиграть на пианино для её друзей, а затем обсуждал музыку. Неужели в нем не было романтики? Или он был влюблен в какую-нибудь герцогиню за границей, и если да, то почему он не говорил о своем увлечении, о своем интересе к любви. У младшего поколения ведь было мало секретов друг от друга?
V
У этого гостя из-за океана шла война между двумя его половинами. Со времен детства он испытывал эту двойственность переживания. "Я чувствую, что две сущности борются во мне", – так назвал скульптор Барнард одно из своих произведений. Одна половина Ланни Бэдда, возможно, чуть большая, хотела спорить с порочным общественным порядком и приносить жертвы за дело правды и справедливости. И была другая половина, чуть меньшая, которая любила жить в хорошо оборудованном доме, наслаждаться хорошо приготовленной пищей, пользоваться хорошим обслуживанием, иметь правильно настроенное фортепиано и ещё длинный список вещей, которые мир не выделяет своим героям, святым и мученикам. – "Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить. или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне62". Ланни пережил этот внутренний конфликт через оба брака. Ирма Барнс олицетворяла роскошь и мирской престиж, а Труди Шульц – героизм и преданность делу. И никто из них не удовлетворил мужа полностью. Он назвал Труди воплощением его лучшей природы, и он изо всех сил старался не дать ей узнать о своей другой половине. Но это было напрасно, потому что она полностью его поняла и боялась его мирской половины. Она сказала самым ясным образом, что он никогда не сможет любить ее полностью, потому что у нее не было ни одного из достоинств, к которым он привык в женщинах. И потому, что она не могла жить в том "светском обществе", где он провел большую часть своей жизни. Возможно, это не было самым хорошим заявлением мужу, но Ланни знал в своем сердце, что это правда. И, пытаясь изменить себя, он всегда испытывал напряжение.