II
В аэропорту Кройдон Ланни позвонил Рику в Плёс. Они договорились о месте их встречи, и все, что сказал Ланни, было: "Я хочу тебя видеть". Рик решил не рассказывать даже членам своей семьи об этом звонке. Ланни приехал в город и на несколько часов закрылся со своим другом в комнате, который последний снял в удалённом отеле.
Ланни не сказал: "Я только что приехал из Швейцарии, и там я узнал вот это". Он сказал: "У меня есть вот такая информация, и ей нужно доверять. Что мы можем с ней сделать?"
Проблема была действительно сложной. Рик не мог ничего сделать от своего имени, потому что было слишком много людей, которые знали, что он является другом Ланни или был. Сейчас Рик редко говорил о своем американском друге и то только в тоне печали. Но даже при этом люди думали о них вместе, и все, кого они знали. Какой-нибудь гестаповский агент, завербованный в Лондоне несколько лет назад, может встречаться с друзьями Рика на чаепитиях и собирать разные сведения о нем. В течение шести лет он служил источником анти нацисткой информации. И мог ли он продолжать это дальше? Считать такое преступлением, но, конечно же, нет!
Кому-то нужно было доверять. И после обсуждения множества разных личностей, они решили, что сэр Альфред Помрой-Нилсон был лучшим выбором. Отец Рика был неизлечимым дилетантом и становился старым и разговорчивым. Но он был человеком чести, и если бы он дал сыну свое слово не раскрывать какой-то секрет, то он сдержал бы его. Он всей душой был глубоко вовлечен в эту войну и, особенно в вопросе борьбы за норвежский нейтралитет, который теперь заполнял газеты и радиопередачи. Из своего большого круга знакомых он выберет кого-нибудь из членов Кабинета или влиятельного члена парламента, которому можно доверить информацию и кто может поднять тревогу.
Рик не упомянул Ланни, или даже о том, что Ланни был в городе. Поскольку его отец мог догадаться, что Ланни был источником его информации, нужно было бы сказать, что информация доставлена членом немецкого подполья, который только что прибыл в Англию. Извиняясь, Ланни сказал: "Я много лет являюсь членом немецкого подполья, и следовательно ты тоже! Поэтому твой отец смело может говорить, что он получил это от члена подполья, которого он давно знает. И он не будет лгать".
Ответом Рика было: "Если совесть человека не позволяет ему придумывать безвредные истории, то, безусловно, ему не место в числе секретных агентов в военное время".
III
Ланни позвонил Седди в министерство иностранных дел. – "Я приехал из Мадрида и Ривьеры, и у меня есть сведения, которые могут представлять интерес". Ответ был: "Поужинаем в клубе".
Итак, в отдельном кабинете ресторана в клубе Карлтон Ланни сидел с Уикторпом и Олбани и несколькими их коллегами, которые знали, что этот легкомысленный американец умеет встречаться с нужными людьми. Еда была нормирована, но не дорогие сорта, поэтому для важных классов военное время мало чем отличалось. Ланни рассказал об Испании, Италии и Ватикане, а также о различных видных деятелях, которые путешествовали и останавливались на Лазурном берегу. Он скромно оценивал свою собственную роль. И говорил: "Я могу рассказать вам, что сказал Шнейдер, и что сказал Вендель, и Рено, и Дючемин, но не спрашивайте меня о моём мнении, потому что я просто эксперт в области искусства, и, честно говоря, сбитый с толку сложностью мировой ситуации". Он остановился посреди своего рассказа и сказал: "Не принимайте это как мое утверждение, это то, что сказал Петен, и это то, на что говорило его окружение, работающее в Мадриде. Естественно, вы должны учитывать тот факт, что они, возможно, говорили не все, что думают. Это может быть то, что они хотят, чтобы я рассказал, и это ваша работа - угадать, что действительно у них на уме".
Люди, с которыми разговаривал Ланни Бэдд, всегда были высшей инстанцией, c мнением которой все должны считаться при объяснении событий и принятия решений. В своей жизни он встречался с немногими, кто не упивался этой ролью и ценил уважение слушателя. Те могли сказать: "Могу ли я повторить это Премьеру, премьер-министру или фюреру?" И мало кто не был бы польщен, что их слова дойдут до таких сияющих вершин. После того как он соглашался, то становился приятным на час или около того, редко задавая какие-либо вопросы, другой человек стал бы пользоваться доверием, иногда без смысла.
Из этих людей из министерства иностранных дел Седди был самым настоящим умиротворителем, тот, кто был готов уступить большинству чрезмерных требований Адольфа Гитлера. Как английский джентльмен, он должен был возмущаться многочисленными преступлениями фюрера в Польше. Но Ланни знал из своих внимательных наблюдений и из бесед с Ирмой, что его страх перед Красной Россией намного перевешивал его возмущение. Поэтому Ланни не должен быть слишком патриотичным для Англии, или для Польши, или для международного правопорядка. Он должен быть достаточно патриотичным, чтобы удовлетворить других людей, но этого недостаточно, чтобы удержать доверие Седди в уединении замка Уикторп!
IV
Ланни ничего не сказал о своём пребывании в Женеве. Он не мог позволить этим людям понять, что он общается с подпольем или, что он был источником информации о военных планах Германии. В Лондоне должны были быть немецкие агенты, не так много, как в Париже, но одного было бы достаточно, чтобы навсегда погубить карьеру Ланни Бэдда и, возможно, даже стоить ему жизни. Одно дело сообщить, что Гитлер просил его сказать, но совсем другое - сообщить самые ценные секреты Generalstab. Ланни мог сделать это один раз, но не дважды, и ему лучше подождать, пока он не будет готов отказаться от своей карьеры.
Мнения, однако, различаются. Любой человек может иметь мнения, даже тот, кто только что заявил, что он не компетентен в чём-либо. Разговор перешел к важному вопросу о том, куда нападет враг, если вообще нападет. Увлекательная проблема, стратегическая, а также психологическая. Нацисты продолжали угрожать то здесь, то там, и каждый раз приходилось размышлять, это просто очередной блеф, или у них на этот раз серьёзные намерения? Конечно, они никогда не расскажут, что у них на уме! Но тогда это может быть именно то, что они будут делать, рассчитывая на то, что поверят всему, кроме этого.
Только сейчас нацисты пугают угрозами Норвегию и говорят, что они будут делать, если эта страна, небольшая по численности населения, хотя и не по территории, уступит дерзкой угрозе британского правительства минировать воды у побережья Норвегии. "Грязный эгоизм Англии и Франции" – была фраза Völkischer Beobachter. что контрастировало с совершенным альтруизмом национал-социализма во всех его международных отношениях.
Гость заявил: "Я, конечно, не военный авторитет, но мне кажется, что для Германии лучшим шагом сейчас будет захват Норвегии".
"Но Ланни!" – воскликнул его светлость. – "Это будет только ещё одна война!"
– Они не принимают в расчёт норвежцев, потому что они мирные люди и очень слабо вооружены, и я думаю, что их могут застать врасплох. Нацисты считают, что, куда бы они ни отправились сражаться, вы последуете за ними.
– Да, но это будет наша война - морская война.
– Я не уверен в этом. Если они захватят норвежские аэропорты, то это будет воздушная война, и у них будет авиация, базирующаяся на земле, против ваших кораблей. Если они устроятся в этих фьордах и заминируют их, то вам придется чертовски много времени разминировать их. И подумайте, какие стоянки подводных лодок они там получат!
"У немцев руки связаны Линией Мажино", – заявил Джеральд Олбани. – "Они не будут связываться ни с какими авантюрами". Отец Джеральда был священнослужителем и говорил как заместитель Бога, не опасаясь противоречий. Этот качество не должно было передаваться по наследству, но оно могло быть "заразным", и Джеральд поймал заразу, хотя и в мягкой форме.
V
Ланни отправился в замок Уикторп на поезде. Замок был безопасным и приятным местом, откуда можно было наблюдать, как мир погружается в небытие. Он занял свою резиденцию в старинном коттедже, достаточно комфортном, хотя ему при входе приходилось немного наклоняться. Он был переделан в стиле модерн с ванной комнатой и камином, в котором шипели и пузырились куски мягкого угля, из которого вырывались голубые, пурпурные и золотые клубы пламени. Глядя на них можно себе представить всевозможные феерические картины.
Теперь его обслуживала служанка, мужчины ушли на войну. Она не обладала феерическими формами, а плотными и солидными, с такими щеками, которые казались почти апоплексическими. Если бы он предложил поцеловать ее, то никто не возражал бы, но он этого не сделал. Он был серьезным джентльменом, которого обычно можно было видеть уткнувшимся носом в книгу, или же приклеенным ухом к маленькому радиоприемнику, слушавшим новости часто на иностранных языках. Он был щедр на чаевые, и его репутация у всех была высокой. Он редко ходил в замок. Только по приглашению его светлости, потому что он не хотел возбуждать никаких сплетен о её светлости и о себе. Её светлость была добра ко всем, и ее богатство позволяло ей быть настолько доброй, что люди говорили о ней только хорошие вещи. Она снова "ожидала", и это соответствовало ее христианскому долгу. Тот факт, что она была разведенной женщиной и держала в замке ребенка от другого мужчины, было чем-то, что можно назвать "американским".
Фрэнсис приходила каждый день после уроков. Они ездили вместе на лошадях и танцевали под музыку фонографа. Ланни читал ей рассказы и отвечал на вопросы о большом внешнем мире. Разумеется, война оставила глубокий след в ее сознании. Она хотела знать все об этом. И это почему то затруднило ее отца. Он отважился предположить, что ни её мать, ни её отчим не ожидали, что она поймет тонкости, которые отравили их взгляды. Её нужно было бы научить тому, чему учили каждую маленькую английскую девочку в это время. Он сказал ей, что Германия - великая страна, попавшая в руки злых людей, и с ней нужно воевать до тех пор, пока эти злые люди не будут изгнаны. Он выяснил, что она с удовольствием слушала рассказы о заводах