Короче говоря, Ланни позволял себе наслаждаться компанией очаровательной и умной женщины и удовольствием производить на нее впечатление. Леди, в свою очередь, не могла не осознавать, что это был необычный человек, и с ее проницательным умом она начала понимать, что в нем есть что-то таинственное. Его Weltanschauung, как называют это немцы, оказалось в состоянии Verwirrung. Он выразил такое полное равнодушие к политике, что так раздражало ее на первой встрече. Но вскоре, в ходе обсуждения искусства или музыки, он высказывал мысли, которые, бесспорно, были политическими. Она была дамой, которая владела хорошими манерами, хотя не всегда пользовалась ими, и теперь она не оспаривала его замечания, но слушала и складывала их все вместе, и задавалась вопросом, не мог ли его бизнес вызывать такую крайнюю сдержанность. Он рассказывал забавные истории о своих богатых клиентах, хотя никогда не называл их. Все ли они были так нетерпимы к любой политической или экономической ереси, что искусствовед должен был изменить всю свою жизнь, чтобы угодить им?
В Национальной галерее была картина Дэтаза. Ланни заметил: "Мы продали её им шесть лет назад после нашей персональной выставки в Берлине. Мы отдали её за символическую цену, потому что мы думали, что она окупит всё, находясь здесь". Это была абсолютно новая точка зрения на искусство, которую получила Лорел Крестон. Этот гениальный мистер Бэдд не был жадным человеком. Почему он должен столько говорить о деньгах и делать их так много?
Они стояли перед картиной, вид на римские руины Антиба, и Ланни рассказывал историю Марселя Дэтаза, веселого, но мудрого француза, который был советчиком растущего мальчика. Про его технику и идеи, которые он стремился выразить, и про некоторые эпизоды его жизни. Они плавали на яхте Bluebird, принадлежащей производителю мыла, и Марсель писал каждый день, в то время как другие гости пытались выиграть друг у друга деньги в бридж. Они посетили греческие острова, прославленные лордом Байроном. Они сидели среди развалин Афин и позже Карфагена. "Руины всегда очаровывали его", – сказал пасынок художника. – "Вы видите, как он пытается передать вам чувство меланхолии, тщетность человеческих трудов. 'Даже мои картины когда-нибудь будут руинами', – говорил он с улыбкой, – 'все наши усилия в постоянстве обречены на провал, И единственное, что выживает – это перемены' ". Он процитировал сонет Шелли: "Я — Озимандия, я — мощный царь царей! Взгляните на мои великие деянья, Владыки всех времён, всех стран и всех морей! Кругом нет ничего… Глубокое молчанье… Пустыня мёртвая… И небеса над ней…"21
IV
Позже Ланни рассказал о трагических изменениях, которые произошли в жизни самого художника. Про войну и опасность его любимой patrie и про его службу в армии, и как сгорело его лицо, и как он сидел в своей мастерской в Бьенвеню в белой шелковой маске и рисовал шедевры. – ''Его страдания во многом были связаны с его славой, потому что кажется, что человечество должно иметь мучеников. Но техника Марселя завоевала похвалу самых взыскательных критиков. Мы не прилагаем никаких усилий, чтобы продвигать его работы, но на него есть постоянный спрос, и чем больше мы поднимаем цены, тем больше людей, кажется, ценят его работы. Всего несколько недель назад в Каннах появилась американская яхта, и владелец попросил посмотреть работы и настоял на покупке двух из них''.
''Как называлась яхта?'' – спросила мисс Крестон. И когда Ланни сказал: ''Ориоль'', она воскликнула: ''Как странно, её владелец мой дядя''.
Значит, у них появилось что-то еще, кроме картин, о чём можно было говорить. Ланни не задавал никаких личных вопросов о мисс Крестон. Но теперь он узнал, что она была из Балтимора, дочерью сестры Реверди Холденхерста. Она ничего не говорила о своих родителях, или почему она уехала из дому, что необычно для южных дам. Она сказала, что несколько лет назад была на одном из круизов Ориоля, и Ланни упомянул, что Реверди пригласил его в путешествие в Штаты. ''Боюсь, вы нашли бы это путешествие довольно медленным'', – заметила она.
Она спросила, кто был на борту, и он назвал нескольких гостей, людей, которых она знала. Он упомянул Лизбет, но, конечно, не сказал ничего о заговоре своей матери и ее друзей, которые огорчили его. ''Очень милый ребенок'', – заметил он. И женщина ответила: ''На данный момент она должна быть больше. Боюсь, она немного испорчена''.
''Она обожает своего отца'', – возразил Ланни с обычной любезностью.
– Она должна знать, что он несчастливый человек, он хотел бы сделать что-то полезное, но его желания превышают его возможности. Я думаю, что это верно для всех членов нашей семьи.
''Я не знаю'', – галантно сказал Ланни. – ''Если бы меня спросили о вас, первое, что я должен был сказать, что вы точно знаете, что вы можете сделать, и делаете это''.
Женщина улыбнулась смелой улыбкой и ответила: ''Это означает, что вы прочли один из моих коротеньких рассказов, но вы никогда не видели кипу рукописей дома, не говоря уже о всем пепле!''
V
Герр приват-доцент опасался задержек с публикацией своего интервью, потому что всё, что касалось фюрера, должно было быть передано сотруднику его штата, который специально был назначен для этой цели. Но очевидно, что неизвестный персонаж был дружелюбен к американскому гостю, потому что разрешение было предоставлено немедленно, и интервью появилось в Фёлькишер беобахтер. Это была собственная газета фюрера, издаваемая его близким другом герром Амманном, который также издавал Майн кампф и огромное количество другой партийной литературы. Отсюда фюрер получил свой доход. Поэтому он мог сказать, что он не получает зарплату в качестве рейхсканцлера и тем самым повышал свою репутацию святости.
Интервью с герром Ланнингом Прескоттом Бэддом было сдержанным и достойным, и даже мир искусства из слоновой кости не мог назвать его льстивым. Там был представлен факт, что Ади Шикльгрубер любил искусство, и прикладывал все усилия, чтобы поощрить его. Его вкусы были ограничены и несколько обычны, но в пределах такого вкуса было много хорошего, и Ланни говорил об этом. Включая работы Марселя Дэтаза. Рассказ о них немецкой публике был деньгами в карман Ланни. Он не возражал, чтобы власти, заведующие искусством, подозревали, что это было его мотивом помимо восхваления фюрера. Он хотел сохранить себя в тесном контакте с внутренним кругом и продолжить свои визиты в Бергхоф и в офис в здании Новой канцелярии на Вильгельмштрассе.
"Все" читали эту статью, а те, кого Ланни встречал, хвалили ее. Он купил пачку номеров газеты и отправил их по почте. Один – авиапочтой Робби, чтобы сообщить ему, что происходит, и один – Герингу в Сан-Ремо, чтобы сообщить ему, какого компетентного эксперта по искусству он имел. Номера также Курту и Лили Молдау и другим немцам в Париже. Форресту Квадратту в Нью-Йорк и другим нацистским агентам и сочувствующим там. Это был шанс закрепить отношения с множеством людей, которых он мог бы использовать. У него будет несколько номеров в запасе для использования в тех случаях, когда и где бы он ни попытался объявить себя в качестве друга Neue Ordnung.
Естественно, он послал номер и Лорел Крестон. Ее немецкий язык был далек от совершенства, но она схватит суть, и любой человек в пансионе был бы рад помочь ей. Он не вручил номер ей лично, потому что он торчал рядом с отелем, на случай, если позвонит Монк. Между тем он вел воображаемые споры, в которых статья приводила ее в бешенство, и она называла его противным нацистом. Он забавлялся тем, что позволял ей изливать ее раздражение, а затем раскрывал ей правду, видя ее ужас и принимая ее извинения. Всё это, конечно же, в его воображении.
Как ни странно, эта последовательность сцен была совсем не новой для Ланни. Поскольку это был способ, предложенный Ниной Помрой-Нилсон, одной из его старых друзей, как он мог бы найти себе жену. Он встретит какую-нибудь женщину антинацистских взглядов, и она будет сердиться на него и будет спорить с ним. Он будет ее слушать с уважением и постепенно позволит ей обратить себя. Пока он не узнает ее достаточно хорошо, чтобы доверять ей, и быть уверенным, что он ее любит. И вот волшебная развязка! Он расскажет ей правду о себе, и они схватят друг друга за руки и будут счастливы навсегда.
Но где? И как? Разве женщина откажется от своего антинацистского мира, уйдет и спрячется где-нибудь, не сообщив никому из своих друзей, что она общается с нацистским сторонником, известным своей близостью с Гитлером, Герингом и Гессом? Разве она откажется писать антинацистские рассказы, или она будет публиковать их под псевдонимом, скрывающим ее личность даже от издателя? Это была цепочка фантазий, далёкая от правдоподобия. Как, например, она получала бы свои гонорары?
Так Ланни оставался рядом с отелем и следил за своей почтой. Безусловно, теперь, если Бернхардт Монк был жив и находился где-нибудь под Берлином, то он увидел это опубликованное интервью или услышал о нём от друзей. Конечно, он поймет, что это предложение денег. И какой политический агитатор не захочет денег!
И вот письмо. Ланни узнал его, как только ему его вручили у стойки отеля. Простой конверт без обратного адреса и непримечательный почерк. Ланни сел в холл, не показывая никакой спешки. Он небрежно открыл конверт и прочел:
"Сэр, я хочу обратить ваше внимание на работу талантливого живописца, и я был бы рад, если бы вы позвонили в среду вечером в восемь. Если это не совсем удобно, я буду ждать вас в любой удобный вам вечер. С уважением, Браун".
Текст не возбудит подозрений ни у одного агента гестапо! Нигде не было упомянуто о месте, потому что ранее они договорились о месте на том же углу улицы в Моабите, рабочем районе, где Труди Шульц привыкла встречать Ланни в прежние дни, прежде чем она стала его женой. Absit omen!
VI
Финансируя подполье против нацистов, сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт