"Ausgezeichnet!" – ответил Der Dicke.
Ланни продолжил обсуждать Уинслоу Гомера, чьи картины волн и действия матросов и рыбаков неожиданно привлекли внимание военного. Он рассказал о Гранте Вуде и других американцах, чьи работы стали получать признания. Лучше заполучить работы новых художников раньше, чем их цены поднимутся слишком высоко. Ланни понял, что когда Герман Геринг покупал произведения искусства, он ожидал, что с них он получит дивиденды, точно так же, как с акций Герман Геринг Штальверке. Если наступит время, когда ему придётся отправиться в Америку через Португалию и Острова Зеленого Мыса, картины, которые он приберёг в Нью-Йорке, даже не увидев их, будут стоить достаточно, чтобы устроить имение на холмах Покантико.
Вероятно, сейчас мысли Der Dicke были посвящены этому, после того, как он одобрил рекомендации Ланни продать старых мастеров, которых американские коллекционеры сильно переоценили, и купить американских художников, которые пока еще очень недооценены, толстяк внезапно выдохнул: "Скажите мне, Ланни, неужели возможно, что французские воздушные силы так слабы, как мне докладывают?"
Гость ответил: "Я расскажу вам историю, которую Дени де Брюин слышал от члена кабинета около полугода назад. Прежде чем Даладье приехал в Мюнхен, чтобы обсудить это урегулирование, он вызвал Дарлана, Гамелина и Вуйимина в министерство и спросил: 'Итак, господа, скажите мне откровенно, насколько хорошо подготовлена Франция, если начнётся война?' Дарлан ответил: 'Военно-морской флот полностью готов'. Гамелин ответил: 'Армию можно мобилизовать за три дня'. Затем Даладье повернулся к начальнику ВВС, который колебался, пока премьер не заставил его отвечать. Потом тот сказал: 'Через две недели после начала войны у нас не останется ни одного самолета, способного сражаться. Будь это моя политика, я бы пустил бы вперёд пилотов второго сорта, чтобы спасти лучших, пока я не получу хорошие самолеты' ".
Ланни рассказал эту историю, потому что знал, что она ходила по всему Парижу, и был уверен, что такие люди, как Герценберг, Абец и Курт Мейснер, наверное, её слышали. Когда Геринг добавил вопрос: "Что они закупали за последние полгода?" Ланни ответил: "Вы знаете, сколько самолётов можно купить за шесть месяцев. Я не знаю, что они заказали у моего отца, но я знаю, что он был очень раздражён, когда покидал Париж. Вы знакомы с ситуацией. Они разделены на дюжину фракций, которые ненавидят друг друга больше, чем они могут ненавидеть внешнего врага".
"Бог знает, что мы не хотим с ними драться", – заявил Der Dicke. – "Все, что мы хотим, это оторвать их от России, и привести к власти наших друзей".
"Конечно, так будет, если вы дадите этому время", – ответил посетитель и добавил с улыбкой: "Но я понимаю, вы больше не будете говорить это фюреру!"
VI
Ланни вернулся в Адлон, полностью убежденный, что Герман Геринг еще ничего не знал о пропаже своего нагнетателя. Он просто не мог быть таким хорошим актером! Получив свою почту, гость увидел открытку с цветной фотографией, которую можно было купить за пять пфеннигов в газетных киосках. На ней был штемпель Нидерландов, а на фотографии ратуша голландского города Зютфен, получившего известность из-за раны сэра Филиппа Сидни и чашки с водой, которую он отдал раненому солдату. На открытке было написано: "Тетя Салли чувствует себя лучше, и я провожу ее в Лондон".
У Ланни не было тети Салли, и он не использовал такое имя, как код. Но на марке и штемпеле было все, что было ему нужно, и на этом Монк, конечно, сыграл. Ланни принёс открытку наверх и сжег ее. Затем он написал несколько заметок и отправил несколько телеграмм, и к тому времени из министерской резиденции прибыл курьер и привёз Каналетто, не очень большую картину, тщательно обернутую клеенкой и холстом. С ней был документ, разрешающий её вывоз из страны. А также разрешение на выезд Ланни. Оберст всегда оказывал ему услуги такого рода.
Путешественник решил подождать до утра, решив, что могут произойти события, которые необходимо объяснить. Он нанёс Хильде фон Доннерштайн послеобеденный визит и услышал последние внутренние сплетни нацистской машины. Некоторое время они слушали радио. Отец Тисо бежал к фюреру, чтобы просить о помощи, и ему она была обещано. Гаха, дерзкий чех, был вызван в Берлин, куда и прибыл. Их всех учили прибывать на вызов хозяина. Ланни заметил любопытный факт, что эта искушенная дама, которая рассказывала столько историй, высмеивающих нацистов, тем не менее, гордилась тем, что именно немец отдавал команды. Ланни, конечно, должен был согласиться с ней. Единственным возможным существованием порядка в Центральной Европе было для меньших племён делать то, что им говорят.
Но ничего о нагнетателе или о краже на заводе Сименс унд Хальске! Утром после обычной лишённой напряжённости рутины Ланни принял меры предосторожности и позвонил оберсту Фуртвэнглеру, поблагодарив его за его многочисленные услуги и попрощавшись. Никаких намеков на что-либо, кроме сердечности. Поэтому Ланни велел снести и уложить в машину свою картину, сумки и портативный радиоприёмник, раздал надлежащие чаевые и покатил на запад. В ту ночь он собирался сесть паром в Хук-ван-Холланд, где его каюта будет подключена к системе связи, за которой будет присматривать портье. Другие люди зальют масло в двигатель и смажут автомобиль, а в бак зальют бензин, воду в радиатор, в шины накачают воздух. Как удобно все было устроено и как все хорошо для тех, у кого было много денег весной 1939 года!
По дороге он слушал Берлин, и когда уставал от Берлина, он мог переключиться на Амстердам, Брюссель, Париж, Лондон, то есть всякий раз, когда машина была на открытой местности. Важные события стремительно ускорялись. Президент Чешской Республики, так нацистское радио и пресса с осторожностью назвали его, так как они признали независимость Словакии, Гаха прибыл в Берлин вместе со своим министром иностранных дел и своей дочерью. Дочь сопровождала его из-за плохого самочувствия. Их приняли с воинскими почестями, с цветами и даже коробкой конфет для дочери. Никто никогда не скажет, что фюреру не хватало обходительности! Бедный старик собирался сдать свою страну, и поэтому её не бомбили. Никто никогда не скажет, что фюреру недоставало милосердия!
В Прагу бросился рой газетчиков, и теперь весь мир, включая Ланни, движущегося на запад со скоростью сто километров в час, мог выслушать одного американского корреспондента, рассказывающего миру, как люди в Праге воспринимали перспективу подчиниться воле Гитлера.
Будут ли они сопротивляться или нет? Поможет ли им Британия или Франция? Другие американцы в Париже и в Лондоне обсуждали намерения этих правительств. Но как корреспонденты газет и радио могли предсказать поведение государственных деятелей, которые находились в состоянии роя пчел, когда кто-то переворачивает их улей вверх дном?
VII
Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт некоторое время слушал, а потом его мысли переместились к нагнетателю, который к этому времени должен быть в Лондоне. Монку не потребуется много времени, чтобы извлечь детали устройства из автомобиля. После чего ему следует подняться на борт ближайшего парохода. Монк, конечно, не стал бы задерживаться. Он обладал украденной собственностью, и если гестапо вышло бы на его след, они могли бы обратиться к британским властям и посадить его в тюрьму.
С Лорел Крестон всё было по-другому. У нее не было украденного имущества. У нее была машина, которую она купила в Германии, заплатив наличные деньги и получив квитанцию дилера. Ланни было весело размышлять над вопросом, что она будет делать с автомобилем. Научится ли она водить его и жить по последней моде, или она продаст его и использует деньги, чтобы продлить свое европейское турне? Конечно, она заслужила всё это. Она, должно быть, была в большом нервном напряжении с того момента, как она дала согласие в пятницу утром, до воскресенья днем, когда она миновала голландскую границы. Это было проверкой характера, поскольку Ланни был уверен, что она сделала это не ради денег. Она сделала это для дела, которое представлял Монк. Он убедил ее в том, что это было дело свободы и чести.
У Ланни не было никаких проблем с воображением сцен, поскольку он знал обоих действующих лиц и написал весь сценарий. Это было испытанием женского хладнокровия, а также ее веры в дело. Ланни подумал: "Она настоящий человек. Я должен узнать ее получше". Опять в его сознании начался этот старый спор. Как он мог узнать ее? Как его можно было увидеть с ней, или её с ним? Нет, так думать было абсурдно, и он просто уклонялся от своих обязательств перед Ф.Д.Р. Почему он всегда должен поддаваться искушению и думать о какой-то женщине? Прямо сейчас ему следовало бы подумать о том, какое сообщение он отправит в Вашингтон, и какую информацию он даст Седди Уикторпу и другим сотрудникам министерства иностранных дел в Англии.
В Хук-ван-Холланд Ланни взошел на борт длинного узкого ночного парома, очень удобного, очень безопасного. Теперь он был в свободной стране и заперся в своей каюте, поставил свою переносную пишущую машинку и начал работать. Он писал, что Гитлер определенно решил заняться Данцигом и Коридором и что это займёт не больше шести месяцев. Он писал, что Гитлер, вероятно, расширит предмет спора и займёт всю западную половину Польши. Прежнее заявление фюрера о том, что он не хочет никого, кроме немцев, теперь было забыто, как он показал это в случае с чехами. Агент президента писал, что Гитлер всерьез думает о сделке с русскими, возможно, отдаст им восточную половину Польши и, таким образом, опережая других. Он добавил, что высокопоставленные нацисты сомневаются в успехе этих предприятий и выводят деньги и собственность за границу. Но воля фюрера неумолима, и когда дело дойдёт до решения проблемы при помощи силы, никто не откажется повиноваться ему.
VIII
Проход через Северное море занял всю ночь. Это была бурная ночь, и когда паром вышел в открытое море, его качало самым возмутительным образом. Ланни начал чувствовать себя странно внутри и продолжал чувствовать так себя в течение многих часов. Если бы он обладал каким-то экстрасенсорным даром, который он так увлеченно изучал у других, он мог почувствовать тягостные события, происходящие в Берлине в здании Новой канцелярии, которое он посетил всего несколько дней назад. Это была ночь, или, вернее, первые часы утра, когда был подписан смертный приговор Чешской Республике.