– Я должен сказать, что это предлог для перемещения войск в Восточную Пруссию. Я заключил бы пари, что не будет никакого празднования, война начнётся до этой даты.
– Двадцать седьмого числа этого месяца?
– Моя информация состоит в том, что рейхсвер должен войти в Польшу двадцать пятого.
"Боже!" – сказал Ланни. Его руки дрогнули бы, если бы он крепче не сжал рулевое колесо автомобиля. Он предвидел это и предсказывал это двадцать лет, но когда это произошло, то было похоже на горячее дыхание какого-то демона на затылке. После долгой паузы он прошептал: "Подполье ничего не сможет сделать?"
– Совершенно ничего. Мы стёрты в порошок, и мы никогда не сможем действовать, пока СС не будет уничтожена до последнего батальона.
Они проехали большую часть ночи, обсуждая различные аспекты этой ситуации, такой важной для них обоих. Монк хотел узнать, выполнит ли Британия своё недавнее обещание Польше, и Ланни заверил его, что в этом не может быть никаких сомнений. Любое правительство, которое не сдержало бы это слово, было бы сметено в одночасье. Таким образом, будет война между Великобританией-Францией-Польшей, с одной стороны, и Германией - с другой. Примет ли участие Италия? Граф Чиано, зять Муссолини и министр иностранных дел, теперь встречается с Риббентропом в замке последнего в Австрии. Ланни сказал: "Я предполагаю, что он умоляет Гитлера подождать, как он это делал перед Мюнхеном".
– Он преуспел тогда, но я сомневаюсь, что он сможет сделать это снова. По моей информации, что жребий уже брошен, и выбор уже сделан. На этот раз Гитлер будет следовать своей интуиции. Он запретил кому-либо из своих советников пытаться изменить свое решение. Сейчас в Германии никому не позволено говорить иначе. Один человек решает, а остальные повинуются.
"Я должен кое-что выяснить в ближайшие дни", – заметил Ланни. – "Я должен навестить Каринхалле в выходные. Я встречусь с вами в понедельник вечером, если что-то не помешает. Будьте на том углу и каждую ночь после этого, пока я не появлюсь. Я сделаю это как можно скорее".
"Договорились", – сказал бывший капитан.
V
У этой пары в умах обоих был ещё один вопрос. "Что это за дама с лавровым венком? " – спросил приезжий.
– Herrgott, Бэдд! Эта женщина беспокоит меня до смерти, и она полна решимости помогать нам. Вы знаете, как это происходит с новобранцами. Ничто не может остановить их энтузиазм. Она думает, что эту войну следует остановить. Людей нужно предупредить, пока не стало слишком поздно. Немецких людей, заметьте!
– Нужно быть очень молодым, чтобы придерживаться таких идей.
– Я знаю это, и в такие времена, как эти, нужны мудрость и опыт, даже для того, чтобы остаться в живых. Геноссе Лорел, так она сказала мне называть ее, не может понять, почему мы не действуем в этом кризисе. Я рассказал ей о тысячах, замученных до смерти, и десятках тысяч, которые медленно умирают от голода и уничтожаются в концентрационных лагерях. Она ответила, что в таком глубоком кризисе все силы, которые у нас остались, должны быть задействованы.
– Вы сказали ей, что будет война?
– Я не сказал ей, она поняла это сама, читая нацистскую прессу. Она сказала: 'Они делают то же самое, что и в случае с Прагой, разжигая народную ярость рассказами о зверствах. Не верю, что это происходит. Я считаю, что таможенные споры в Данциге намеренно режиссированы, чтобы спровоцировать поляков и создать дело. Я наблюдала за кампанией в Праге в марте прошлого года, и я знаю все признаки'. Понимаете, Бэдд, мы имеем дело с проницательным умом, и я не могу ей врать.
– Вы часто встречались с ней?
– Я встретил ее только один раз с тех пор, как видел вас в последний раз. Около двух недель назад я написал ей записку и встретил ее в Тиргартене ночью. Я обещал сделать это еще раз, но я чувствую, что это большой риск. Я попытался заставить ее понять, что в Германии нет ни одного пансиона, где бы ни было шпиона, сообщающего все в гестапо. Она сказала: 'Дайте мне имя какой-нибудь женщины, с которой я могла бы иметь дело, это будет менее подозрительно'. Я должен был сказать ей смущающий факт, что это будет гораздо более подозрительно. Если она выходит ночью и встречается с мужчиной, это будет восприниматься как факт природы, не представляющий особого интереса полиции.
– Что она сказала на это?
– Она не совсем наивна по поводу сексуальных вопросов, она живет в светском мире, где люди делают то, что им чертовски хочется, но в глубине души, я думаю, она остается в стороне, и не думает о таких вещах. Я сказал: 'Геноссе Лорел, если кто-то хочет участвовать в подпольной деятельности, то ему нужно знать, что такое жизнь, и что думают люди в пансионе, если молодая женщина уходит в Тиргартен в летние ночи и долго остается там без объяснений. Ради Бога, будьте наготове и придумайте свою историю. Это мужчина, и причина, по которой вы отказываетесь называть его, состоит в том, что он женатый человек. Это единственное оправдание, которое может спасти вас от ужасных последствий'.
– А потом?
– Конечно, она обещала принять всё к сведению. Я сказал ей, что, если мы снова встретимся, я должен увидеть, как она делает несколько поворотов в парке, наблюдая за отсутствием слежки. Где-то в кустах может раздаться полицейский свисток, и со всех сторон сюда примчатся люди на мотоциклах.
– И все это не произвело на нее впечатления?
– Естественно, это напугало ее, и она пообещала проявить больше осторожности, но она по-прежнему полна решимости помогать. Она убеждена, что мы, немцы, не слишком любим свободу, и что американка должна учить нас.
"Вас, героя Мадрида и Бельчите!" – заметил Ланни и добавил: "Не говоря уже о Шато-де-Белькур!"
VI
Некоторое время Ланни ехал, молча, обдумывая эту проблему. Ему казалось маловероятным, что новый товарищ попытается что-нибудь сделать без совета Монка. Но когда он сказал это, его друг рассмеялся. – "Это показывает, как мало вы ее знаете! Она уже всё делает самостоятельно. Попытайтесь представить, что она накапливает в своей спальне в пансионе! "
– Огнестрельное оружие?
– Гораздо хуже, писчую бумагу. Она пришла к выводу, что подпольё обратится к немецкому народу в связи с неспровоцированным нападением на Польшу, используя листовки. Что более естественно для американского писателя, покупка бумаги для пишущей машинки. Итак, она идёт в один магазин и покупает пакет, а затем в другой и покупает ещё один. И приносит их в свою комнату и укладывает их на дно своего чемодана вместе с Каутским, Лениным и Кропоткиным. Её блестящая идея заключалась в том, что если я дам ей имя женщины-товарища, то она передаст ей эти пакеты по два или три за один раз ночью и после полной уверенности в том, что за ней не следят. Как вам это?
– Труди делала то же самое, Монк.
– Да, но Труди не была иностранкой, также, это было в первые дни, прежде чем Гиммлер упорядочил всю Германию. Сегодня это будет самоубийством, как вы наверняка понимаете.
– Вы ей это объяснили?
– Да, да, я снабдил её множеством фактов, и если она уедет из Германии живой, то она сможет написать много полезного. По моему мнению, она должна уехать сейчас же, прежде чем испытает на себе ужасный опыт. Она думает, что она в безопасности, потому что она американская гражданка и может обратиться в посольство. Я сказал: 'Моя дорогая леди, Германия - это страна, где люди исчезают, и о них больше никогда не слышат. Если посольство сделает запрос, то им скажут, что полиция приложит все усилия, а затем им расскажут, что полиция сделала все, что в их силах, но американская леди была очень эксцентричной и, вероятно, привязала камень к своей шее и прыгнула в один из каналов. К сожалению, таких много, и нецелесообразно их всех вытаскивать. Между тем, леди будет находиться в застенках Колумбусхауса, с щепками, забитыми ей под ногти, и ступнями ног, избитыми кусками резинового шланга. А затем ее бросят в бетонную камеру, которая была специально сконструирована так, чтобы в ней нельзя было ни сесть, ни лечь без мучительного дискомфорта. В глаза будет светить две сотни свечей, а температура и влажность будет регулироваться термостатом до условий, которые ученые-физиологи определили для приведения человеческой психики до физической, умственной и моральной импотенции. И время от времени будет раздаваться голос: 'Назовите женщину, которой вы передали бумагу, и человека, которого вы встречали в парке'.
– И что она сказала на всё это?
– Что ж, она ответила совершенно правильно. Если бы люди уступили страху перед пытками, как могла существовать какая-то свобода в мире, и что стало бы с нашей цивилизацией? Как я уже говорил, она должна плохо думать о нас, немцах, и особенно обо мне, как подпольщике.
– Ваша совесть с этим справится.
– Я пережил бы опасность, если бы думал, что это стоит того. Но я не могу позволить, чтобы моя жизнь и жизнь других товарищей зависели бы от способности иностранки деликатного воспитания противостоять технике гестапо. Не могли бы вы воздействовать на неё.
– Как я могу, Монк? Я не могу показать, что я знаю вас, а по какой другой причине я могу подозревать, что она участвует в подпольной работе?
– Вы можете догадаться об этом из её работ.
– Я уже сделал это и выдал ей все предостережения, которые кажутся правдоподобными. Её не очень впечатлило мое беспокойство. Она считает меня человеком без социальной совести, и я должен позволить ей продолжать думать так.
"Хорошо ", – сказал Монк. – "Тогда полагаю, мне снова придётся увидеть ее и заявить безапелляционно, что руководитель подполья запрещает иностранцам принимать участие в нашей деятельности. Я буду должен препятствовать ей и заставить ее понять, что с этого времени она будет предоставлена самой себе".
VII
На следующее утро Ланни позвонил в офис Гесса и узнал, что заместитель находится в Берхтесгадене. В августе месяце нельзя было найти светских друзей в Берлине, поэтому Ланни решил, что для него настало время заняться картинами. Он расстелил на кровати перед собой фотографии и начал делать заметки, что он должен сказать об этой картине и о другой. Эта работа Коро, несомненно, пойдёт в коллекцию Тафта. Этот наивный итальянский примитив без названия мог бы подойти мистеру Уинстеду. И так далее. Это было похоже на игру в лего. Можно построить одно сооружение, а затем переделать его в новую комбинацию.