— Рад тебя видеть, Андрей Петрович. Давно не заглядывал. Раздевайся!
— Ты, однако, еще выше стал с тех пор, как я тебя видел. Как он у вас в доме помещается, хозяйка? Здравствуйте! Извините, что я к вам без предупреждения.
Тоненькая большеглазая женщина неумело подала несгибающуюся, жесткую ладонь:
— Милости вас просим! Извините, что не прибрано.
«Что-то очень приятное, певучее есть в ней. У Васнецова, что ли, я видел такие лица? Только какая-то грусть в глазах и какое-то отсутствующее выражение. А вообще красивая пара, и дочка хороша!»
Чернобровая девочка выглядывала из-за материнской юбки.
— Здравствуй, чернавочка!
Она наклонила голову набок, выставила лоб, сразу стала очень похожа на отца и улыбнулась внезапной и неудержимой улыбкой Василия:
— Здравствуй… А я тебя знаю…
— Вот тебе и раз! А кто я такой?
— Ты нам на елку игрушки посылал… Ты Андрей Петрович, райком…
— Вот это так фамилия! — расхохотался Андрей. — А что такое райком?
— Райком — это, где Сталин глядит из окошка:
— Ну и молодец! Василий Кузьмич, ты слышал, что она сказала? Ведь лучше, пожалуй, не придумаешь! Райком — это, где Сталин глядит из окошка! Ну, разодолжила ты меня, чернавочка!
— В праздники возили ее в Угрень. В райкоме в окне портреты вождей были выставлены, она и запомнила, — объяснила мать.
Авдотья была рада приходу секретаря, — ей трудно было оставаться один на один с Василием. В последнее время она чувствовала, что какая-то неизвестная ей тяжесть гнетет мужа, но он упорно молчал. Отчужденность их стала так велика, что Авдотья уже не пыталась нарушить молчание: говорить было еше труднее.
Прасковья и Катюша хворали, Авдотья разрывалась между работой на ферме и домашними делами и была рада обилию дел и забот, отвлекавших ее от невеселых мыслей. Пока она готовила завтрак, Василий и Андрей разговаривали.
— Как дела? Как настроение, Василий Кузьмич?
— Настроение — лучше не надо. Вот оно, мое настроение, — он показал на газету с решением Пленума. — Подарок. Именинником хожу.
— Ну, рад слышать. А мне говорили нивесть что. Будто у тебя тут колхозники бросили работать на лесоучастке.
— Кто сказал?
— Травницкий.
— Ну, этот тебе наговорит! — нахмурился Василий. — Пустяковый мужичонка. Этого у нас не было, а недоразумение было. Это действительно! Как получили мы решение, так вздумали перемерить приусадебные участки. Тут прямо записано. Вот гляди: «Расхищение колхозных земель». Видишь? У нас это тоже наблюдается в отдельных случаях. Стали мы мерять участки, а тут кто-то и пусти слушок, будто я все участки хочу половинить.
Народ, как узнал, так и посыпал с лесозаготовок… Зазтра опять отправляю. Андрей потемнел:
— Сколько дней прогуляли?
— Вчера полдня да сегодня.
— Почти два дня прогуляли. — Он прошелся по комнате, заложив большие пальцы обеих рук за ремень гимнастерки. — Как же это все-таки могло получиться? А?.. Ты с народом прорабатывал решение Пленума?
— А чего его прорабатывать? Тут все ясно написано. Бери да читай! Народ у нас грамотный. Смерть не люблю я говорильни!
— Ты не поговоришь — другой кто-нибудь поговорит, да только не теми словами, какими надо. Факт налицо! Ты не говорил о людьми, кто-то этим воспользовался, и вот у тебя два дня прогула. Кто виноват? Один ты! А гласное не в этом. Главное — политическая сторона вопроса. Кто-то воспользовался твоей ошибкой, и вот уже по району ползут слухи! Это, друг хороший, последствия твоего не только административного неуменья, но и политической твоей близорукости!
Василий не просто слушал Андрея, а ловил слова, и видно было, что в уме его текут свои мысли, что каждое слово Андрея как-то переворачивается, перерабатывается в его мозгу и что процесс этой переработки нелегко дается.
— Ведь ты не только хозяйственник, ты коммунист и политический руководитель, — продолжал Андрей, — стоило тебе забыть об этом, и вот у тебя даже решение Пленума пошло боком. Ты хочешь выполнить решение Пленума, а у тебя прогулы, и о тебе, о твоем колхозе слухи ползут по району! Факт как будто бы небольшой, а большие ошибки твои он показывает, Василий Кузьмич.
— Это бывает… — горько вздохнул Василий. — Иной раз и всего-то два слова, а они тебе такое нутро обнаружат, что дух займется!
«Что-то неладное с этим человеком», — подумал Андрей.
Он сел рядом с Василием и заговорил негромко и доверительно:
— Я сам, когда продумывал решение Пленума, многo нашел у себя ошибок… И такая разобрала меня досада.
Ведь то, что я до сих пор по-большевистски, вплотную не занялся вашим колхозом, — моя ошибка… Да… В долгу я перед тобой, Василий Кузьмич, вот о чем сказал мне Пленум Центрального Комитета нашей партии…
Вместо того чтобы распекать Василия за промах в работе, секретарь сам заговорил с ним о своих ошибках. Подобное поведение было несвойственно Василию и озадачило его.
Андрей протянул ему портсигар, и они молча закурили. Две синеватые струи дыма сплелись и поплыли по Комнате. Из-за перегородки доносился тоненький шопот больной Катюшки и невнятные ласковые слова Авдотьи. Капли на недавно политых кустах герани лучились. По белоснежной занавеске, закрывавшей полки с посудой, шествовала шеренга алых, вышитых крестом петухов.
«Вышивки, как у моей Валентинки, — подумал Андрей. — И уют, и нет уюта… За всe время, пока я здесь, они не отменялись ни словом». Он ткнул е пепельницу недокуренную папиросу и спросил:
— Кто у тебя сейчас бригадирит? Алешу я знаю — редкостный парень. А кто во второй бригаде? Кто на лесоучастке, в огороде и фермах?
— Во второй бригаде Яков Яснев.
— Золотой старик, только… годится ли в бригадиры? Тут надо человека с задором!
— Надо бы, да откуда взять? На лесоучастке Матвеевич, огородная бригада пока ходит без бригадира, а на ферме пот она! — Он кивком головы указал на жену.
Слишком пристальный взгляд секретаря смутил Авдотью.
— Как у вас с выпасами?
— Нельзя похвалиться. Выпасы дальние, да и травы нехороши.
— Надо вам залужить болото у поймы, — мгновенно оживившись, заговорил Андрей. — Я летом проездом осмотрел пойму, там и дела-то не так много! Прорыть сквозную канаву с двумя рукавами — сразу можно осушить гектаров до десяти! Вы представляете? — Он вырвал листок из блокнота, взял карандаш, быстрыми, точными штрихами начертил план. — Здесь пойма. Сюда склон. Канава должна пройти так и так… Выкорчовки там немного — пять-шесть пней да с полгектара кустарника:.
Заизвестковать почву, засеять травами — и выпаса лучше не надо. И близко, и река рядом.
Авдотья с недоверием смотрела на летящие линии чертежа.
«На бумаге-то оно быстро… А на деле с необходимой работой не управляемся. До канав ли тут?»
А секретарь уже засыпал ее новыми вопросами:
— Как с кормовым севооборотом? Сколько собрали семян с многолетних трав?
Авдотья отвечала невпопад и нескладно. Она работала на ферме старательно: соблюдала чистоту и режим дня, вела строгий учет продукции, следила за тем, чтобы доярки тщательно выдаивали коров; ей казалось, она делает все, что возможно сделать, но вопросы секретаря заставили ее по-новому посмотреть на свою работу и встревожили ее: «О чем он в первую очередь спрашивает, то у меня на последнем месте. Или я не за тот конец берусь?»
Андрей заметил ее растерянность и умолк задумавшись. Желтовато-белые тарелки то и дело стукались друг о друга в ее руках, то ложка, то вилка падали на пол.
«Что же это со мной? — мысленно досадовала она на себя. — Совсем недотепой покажусь человеку».
— Вы проходили курсы по животноводству? Что вы читаете?
— На курсах я не была, а книжки у меня есть. Только там больше про клевера да про концентраты… Не по нашему колхозу.
— Вот тебе и раз!
— Не по нашим возможностям, так я хотела объяснить.
Светлые брови секретаря дрогнули и приподнялись у висков. Резче обрисовались скулы. Казалось, слова Авдотьи ударили его по наболевшему месту.
— Вот что обидно слушать, — тихо сказал он. — Мы своих возможностей иной раз не только не используем, но и не замечаем. Ну если б их не было, — другой разговор. Но ведь есть же они, есть! Только потрудись над ними, только руки приложи! А мы по ним ходим, как слепой по золоту! — Горечь, досада, упрек звучали в его словах.
«Ненароком обидела я человека», — с удивлением подумала Авдотья, а секретарь продолжал:
— Какие луга можно завести тут же, у села, возле поймы! Продержать их под клевером года два, и обеспечим урожай в двадцать пять центнеров!
Стыли щи в тарелках, молча слушала Авдотья секретаря, прислонившись к печке, забыв о своих обязанностях хозяйки.
Когда Андрей и Василий ушли, в доме сразу стало так пусто и тихо, как бывает после праздника.
Авдотья особенно остро почувствовала свое одиночество.
«Ушли… Походить бы вместе с ними по хозяйству, послушать, о чем говорят… Словно сказку рассказал. Однако удобрение выхлопотал в кредит для колхоза, машиной обещал помочь. Второй генератор достал на заводе. Это уже и не сказка!..»
Ей хотелось пойти на собрание вместе с ними, но надо было провести вечернюю дойку, и нельзя было надолго оставить без присмотра двух больных — Катюшку и мать.
До вечера Андрей и Василий вместе ходили по фермам, амбарам, складам, вместе составили план работы, обдумали состав бригад, поговорили с бригадирами.
Оба увлеклись, разгорячились, к вечеру уже понимали друг друга с полуслова к чувствовали, что между ними зарождается та лучшая из дружб, та дружба-соратничество, которая на всю жизнь связывает людей, увлеченных одним и тем же делом.
— Приходите на собрание! Андрей Петрович приехал… — сообщал мальчишка-вестовой, посланный по до. мам с оповещением.
Собрание, в котором примет участие «сам Петрович», хорошо известный в колхозе, было событием. Присутствовать при этом событии хотелось всем. К назначенному часу пришли не только все взрослые колхозники, но и бесчисленные колхозные м