Станции от своих быть не должно. Всё либо работает на наше выживание, либо против. Поэтому я, конечно, рассказала. Коля закрыл люк в наш сегмент (рвался набить бин Раману морду, но я не пустила) и отправил американцам сообщение, что с этой минуты всё взаимодействие – только через внутреннюю сеть МКС. Потому что поведение члена американского экипажа – это ответственность их руководителя. Прощальный совместный ужин отменяется. Спасибо – до свидания.
Эндрю предпринял жалкую попытку оправдать бин Рамана, написав, что, по убеждению принца, мусульманская замужняя женщина, живущая с двумя чужими мужчинами, спящая с ними в одном помещении (уж не говоря про принятие душа – который на МКС состоит из обтирания влажными полотенцами, и посещение туалета), мусульманская женщина, мелькающая перед его взглядом в шортах и футболке да ещё и с непокрытой головой; так вот, такая женщина – просто развратница. И, с точки зрения принца, он не мог мне нанести никакой обиды или как-то оскорбить, поскольку своим поведением и внешним видом я сама даю повод кому угодно залезть ко мне в трусы.
– Идиоты, – сказала я. Они хотят, чтоб я на Станции в парандже сидела?
– Я был об Эндрю лучшего мнения, – горестно ответил Юрий Борисович.
– На Землю сообщать не надо, – сказала я.
А теперь мы смотрим в иллюминаторы, как астронавты заходят в шлюз, через который мы с Колей прошли сорок минут назад. У них всё проходит без накладок.
– Взрывы, конечно, ядерные, – говорит Николай.
– Это ни в какие ворота! – возмущается Борисыч. – «Западные партнёры» вконец охренели! Вы снаружи запросто могли дозу схватить. Непонятно же, где они взрывают: на поверхности, или в атмосфере. И связи нет, и не предупредил никто!
Сжимавшая сердце ледяными тисками мысль о Третьей мировой уже отброшена – за прошедший с момента взрывов час новых вспышек мы нигде не увидели.
– Почему западные? – спрашиваю я.
– А нам зачем бомбить Австралию? Или, может, ты думаешь, это китайцы? А им зачем?
– Я бы спросил – зачем вообще бомбить Австралию? Что там могло случиться?
– Комета, – говорю я. – Цунами. Люди на берегу.
– Ну и что? Комета же ледяная была? В ней вода одна.
– А вдруг там яды какие-нибудь? Самореплицирующиеся?
– Растворились бы в океане, – говорит Борисыч. – Люди за последний век столько гадости в океан вылили, и пока что особо никто не умер.
– Домыслы, конечно, – говорю я. – Но вдруг со структурой в кометном льде что-то не так? Период Атахиры же считали? Около ста пятидесяти тысяч лет. Что у нас было сто пятьдесят тысяч лет назад?
– Ледниковый период, – говорит Коля. – Кроманьонцы появились.
– Вот! – поднимаю я палец вверх. – Новая эволюционная ступень. И как раз Атахира мимо пролетала.
– Нет ли тут скрытой демагогии? – прищуривает глаз Борисыч. –Ты же биолог, Гуля. Откуда эти псевдонаучные идейки? Томаты ты отличные выращиваешь, а с кометой пусть на Земле специалисты разбираются.
– Просто так бомбить бы не стали, – тихо говорит Николай. – Там что-то очень серьёзное.
– А если это в воде и распространяется, – говорю я, – то всё ещё более серьёзно.
– Поэтому нам и связь отрубили, и интернет. Чтоб мы не дёргались.
– Ага, как в две тыщи третьем экипажу «Колумбии» не сказали, что у них обшивка крыла повреждена. И капец «Колумбии» при посадке. Кстати, как мы эвакуироваться без связи будем?
– А американцы как?
– У них NORAD, береговая охрана. Заметят, подберут. А мы в казахскую степь сядем – на двести кэмэ вокруг никого! Там и загнёмся.
– Отставить! – рявкает Борисыч. – Всё будет нормально! Связь наладят!
– Есть, товарищ командир, – говорит Коля. Я киваю.
– Ладно, философы, – говорит Борисыч уже спокойнее. – Давайте консервацию заканчивать. Если новых вспышек не будет, завтра снова наружу пойдёте. Надо доделать дела.
Перед сном я долго думаю о вас. Наиль уже учится в Казани, а как ты с папой в Звёздном? Помню, как ты не хотела переезжать. Хорошо, что быстро обзавелась друзьями, да и папа работу нашёл легко. Скучаю по вам, скучаю по вам, скучаю…
Мы смотрим, как эвакуируются американцы. «Crew Dragon» белым лепестком быстро уходит за поле видимости иллюминаторов. Незадолго до этого они отправили в атмосферу набитый мусором грузовой «Cignus». А перед отбытием к нам в люк постучали.
– Кто там? – неприветливо спросил Коля.
Оттуда снова постучали и Коля открыл.
Глядя на виноватые физиономии Эндрю, Бака и Криса, я не смогла удержаться от смеха. Подлец принц опять где-то спрятался. Ну и пусть, карма его всё равно догонит.
– Мы попрощаться, – сказал Эндрю. – Спасибо вам, ребята. Простите за всё.
– Гуля, прости, – пробормотал Крис.
– Мы с ним внизу разберёмся, – многозначительно сказал Бак. – Можете пока пользоваться нашим сегментом. Только учитывайте, что мы почти всё обесточили.
Я подлетела к ним и пожала парням руки.
– Have a nice trip, – сказала я.
– Good luck, guys, – сказал Коля.
– Wish you a soft landing, – и Борисыч по очереди обнялся с каждым из астронавтов.
И мы снова закрыли люк. Нечего шаболдаться по чужому сегменту в отсутствие хозяев.
– Наши действия, командир? – спросил Коля.
– Вообще-то мы должны были эвакуироваться через шесть часов после них. Но пока связи нет, заканчиваем консервацию и переходим в «Союз». Будем ждать.
Наш мусорный «Прогресс» тоже улетает сгорать над Тихим океаном.
Командир отключает что-то там у себя по списку. Коля бортинженер – он обесточивает систему регенерации воды из конденсата СРВ-К2М и Электрон-ВМ, с помощью которого мы получаем кислород. И благородно берёт на себя помывку туалета. Я провожу влажную уборку и пылесошу в модулях. Из окна моей каюты видна Антарктида, над которой всё ещё маячит газопылевой хвост злополучной кометы Атахира.
Выращенные мной томаты я пакую в специальный пластиковый контейнер с распорками и через отверстие заливаю биогелем. Он позволит растениям пережить перегрузки при посадке. Шум вентиляторов, сопровождающий каждое мгновение нашей жизни на МКС, постепенно стихает. Воздух станции привычно пахнет человеческим телом, пластиком, немного мусором и вакуумом – запахом, похожим на тот, когда что-то режут «болгаркой». На лентах-ворсовках, покрывающих чуть ли не половину поверхности стен, чисто. Наш липкий стол, обклеенный серой лентой, тоже непривычно пуст. Мы обедаем. Я сую пакет с сублимированным картофельным пюре в меховой унт, чтобы не остыл, пока пюре пятнадцать минут будет разбухать в горячей воде.
Облачаемся в «Соколы» – наши спасательные скафандры для спуска на «Союзе». Кресло командира посередине, у него там панель ручного управления на случай неполадок со связью, например. Наш случай. Бортинженер сидит справа, а я – комонавт-исследователь – слева, и у нас есть иллюминаторы. Можно смотреть в окошко.
Я вспоминаю, как американцы пугали меня спуском на «Союзе» – в своё время каждому из них пришлось испытать его на себе.
– Страшно спускаться, командир? – спрашиваю я.
– Весело, – кряхтит Борисыч, устраиваясь в ложементе. – На американских горках каталась? Вот примерно так же. Два часа страха, поорёшь, и дома.
– Всю жизнь помнить будешь, – мрачно говорит Николай.
– Шуточки у тебя, боцман, – смеётся Борисыч.
Мы готовы к отстыковке в любой момент. Станция законсервирована, люки закрыты. Надеюсь, люди скоро сюда вернутся.
Через шесть часов сидения в скрюченной позе с коленками под подбородком я со скрипом выбираюсь в бытовой отсек. Там есть туалет, и, хоть на мне надет памперс, использовать я его не хочу.
– Гульнара, принеси соков, пожалуйста, – кричит Коля мне вслед.
На вторые сутки ожидания нам становится слегка не по себе.
– И сколько мы будем тут сидеть? – спрашиваю я.
– Можем прям хоть сейчас отстыковаться, – говорит Борисыч. – Ахнемся в степь и загнёмся без помощи. Мы же не знаем, что внизу сейчас творится.
– А здесь мы через сколько загнёмся? – требовательно спрашиваю я.
– У нас есть по шесть литров воды в НАЗ. Кислорода в баках на сто сорок шесть часов.
– Почти шесть суток, – машинально подсчитываю я.
– Да. Потом концентрация CO2 убьёт нас меньше, чем за сутки. Мы просто заснём и не проснёмся.
– Короче, шесть суток – крайний срок, – говорит Коля. – Потом по-любому надо валить.
Отрубаясь, я вижу под веками цветные вспышки. Космическая дискотека. Тяжёлые частицы галактического излучения проникают сквозь обшивку «Союза» и, ударяясь о глазное дно, вызывают яркие световые эффекты – синие, зелёные, красные. Я сливаюсь, растворяюсь и исчезаю. Соединяюсь с чем-то, теряюсь, но нахожу много, много большее. Приходя в себя, кричу от страха – приснился кошмар, но я его не помню.
– Страх – это только сигнал, – говорит Борисыч. – Не позволяй ему управлять тобой.
Чувство голода притупляется, но всё время хочется пить. На четвёртые (или на пятые?..) сутки радиосвязь пытается ожить.
– Станция! – хрипит приёмник. – Альтаиры!.. Как слышите?..
– Вас слышим! – кричит в ответ Борисыч. – Альтаиры на связи!
– Станция! Станция!.. – продолжает пытаться кто-то внизу. Нас они не слышат.
Фляги давно пусты. Углекислота в воздухе гасит сознание, заставляя спать всё дольше. Губы потрескались, а пересохшее горло способно лишь на хрип и шёпот.
Просыпаюсь от толчка в плечо.
– Отчаливаем, – шепчет Борисыч.
Если всё в порядке, отстыковкой управляет ЦУП. Но сейчас ничего не в порядке, и командир управляет «Союзом» вручную. Коля держит в руках документацию по ручной посадке – сверяет порядок действий Борисыча.
После отстыковки включаются малые двигатели «Союза», отводящие нас ещё дальше от МКС. Я глажу приборную панель. Сложная техника – она как живая, и относиться к ней надо, как к живой. Но если техника может быть живой, почему вода не может? А если не на молекулярном, то пусть на квантовом уровне – может она нести информацию, структурирующую сознание?