В рамку от зеркала среди прочей ерунды было воткнуто изображение Мадонны на старой открытке. Там у нее угольно-черные волосы и ярко-голубые глаза, она была неописуемо прекрасна, ее лицо опущено вниз, над головой золотой ореол, а воздух вокруг нее светился.
Открытка досталась ему от одного из тех евангелистов, которые давным-давно показались у двери.
Как обычно, он открыл дверь только лишь потому, что его пьяная мамаша чуть не сделала это сама, и он не мог вынести стыда от того, что кто-то увидит ее в грязном халате и с этими крысиными волосами. Парень по другую сторону двери был одет в черный костюм и выглядел так, как в мечтах Вина выглядел его отец – аккуратным, опрятным, здоровым и спокойным.
Вин солгал, сказав, что родителей нет дома, и когда мужчина заглянул в гостиную, заявил, что это больная родственница, а не его мама.
Глаза евангелиста наполнились печалью, будто ему была знакома ситуация, и он, перестав разглагольствовать, просто протянул открытку, сказав Вину позвонить по номеру на обратной стороне, если ему понадобится крыша над головой.
Вин взял предложенное, поднялся по лестнице и сидел, держа ее в руках. Он мгновенно полюбил изображенную на ней даму, потому что та выглядела так, будто никогда не пила, не орала и никогда никого не била. И чтобы удостовериться, что она будет в безопасности, он спрятал ее изображение от матери с отцом на самом видном месте – на зеркале: обычно, когда мать шарила в его комнате, она просто обыскивала ящики, шкаф и все, что было под кроватью.
Теперь же у него есть ответ.
Разглядывая открытку, Вин понял, что Мария-Тереза выглядела точно так же, как Мадонна.
Глава 22
Джим осторожно и уверенно водил своим ножом по куску дерева. На газете, разложенной у его ног, росла кучка щепок, и Пес в течение всего процесса сидел рядом, наблюдая за ним большими карими глазами, будто всем своим существом понимал, почему кому-то взбрело в голову что-то подобное делать с палкой.
– Она станет частью моего шахматного набора. – Джим кивнул на коробку из-под обуви, которую заполнял в прошлом месяце. – Думаю, эта будет… Что ж, мне надоело делать пешки. Пусть эта будет королевой.
Материал он взял из дуба, растущего на участке, когда сломанные ветром ветки упали на землю. Джим медленно, но постоянно занимался своим хобби, вырезая время от времени парочку фигур. Инструментом служил охотничий нож, который давным-давно вручил ему командир. К слову о старом-добром. Вещица – шедевр оружия, обманчиво скромная, без каких-либо опознавательных отметин, серийных номеров или инициалов, ничего, намекающего на то, что сделана она одним профессионалом для другого. И Джим знал ее как свои пять пальцев: зловещий инструмент – лезвие из нержавеющей стали, рукоять обтянута кожей, состарившейся от собственного пота Джима.
Подняв нож, Джим отметил, как падал свет от люстры на лезвие. Забавно, подумал он, здесь, в однокомнатной квартирке, когда его использовали для резных работ по дереву, это всего лишь нож. В большинстве же других случаев – смертельное оружие.
Цель определяет все.
Он вернулся к работе. Лезвие издавало мягкий царапающий звук; Джим большим пальцем притягивал к себе нож, рука осторожно направляла каждый толчок, постепенно избавляясь от дерева, чтобы освободить потенциал спрятанной внутри шахматной фигуры.
В течение последних двадцати лет Джим часами мог так сидеть: в одиночестве. Никакого радио и телевидения. Только кусок дерева и нож. Он делал птичек и животных, звезды и ничего не значащие символы. Вырезал лица и места. Деревья и цветы. Его хобби несло множество преимуществ. Дешевое, портативное, и его лезвие всегда с ним, где бы он ни находился.
Пушки приходили и уходили. И другое оружие тоже. Как и командиры.
Но нож всегда оставался с ним.
Боже, в тот день, когда Джиму подарили оружие, поверхность его была зеркально чиста, и первым делом Джи вынес нож из казармы и измазал с двух сторон грязью: притупленные яркость и блеск, как и заточенные края, служили залогом практичности.
Оружие никогда его не подводило. И черт его побери, если он не признается самому себе, но и дерево оно вырезало прекрасно …
Зазвонил мобильник, лежащий где-то на покрывале. Когда Джим пошел глянуть, кто это был, то опустил дубовую ветку, а нож, по привычке, оставил при себе.
Открыв телефон, он увидел засекреченный номер и понял, кто именно звонил. Нажав большим пальцем кнопку вызова, он поднес телефон к уху.
– Да?
Тишина. А затем тот глубокий, циничный голос:
– Над какой фигурой работаешь?
Ублюдок. Ублюдок Матиас всегда знал слишком много.
– Королева.
– От старых привычек тяжело избавиться, не так ли?
Как и от бывших боссов.
– Ты велел мне больше не звонить.
– Не твои же пальцы набрали в этот раз номер.
– Будто ты приложил столько усилий, просто чтобы узнать, чем я занимаюсь.
Пауза.
– Номер автомобиля. Зачем тебе проверять его, и какое тебе дело до владельца машины.
А, так вот в чем причина звонка.
– Тебя не касается.
– Мы не приемлем самоволку. Ни в каком ее проявлении. Выдаешь такое дерьмо, и тебя не просто отстраняют от активных заданий, а увольняют.
Что значит, в будущем ждет сосновый ящик и никаких золотых часов: его начальство не отправляет тебя на покой с Ролексом. Однажды утром ты просто проснешься мертвым.
– Забей, Матиас, я все помню, а если ты звонишь, чтобы просто это проверить, то тратишь…
– Ну, так какой там номер?
Джим замолчал и подумал, «кажись, долг еще не оплачен». Когда он назвал номер Марии-Терезы и рассказал то немногое, что знал о женщине, то был уверен, что поиски не прекратят, причислив их к неподходящим, даже если те пройдут через правительственные каналы. С одной стороны, с Матиасом можно договориться. С другой, есть только один человек, власти у которого больше, чем у него.
И тот сукин сын сидел в Овальном кабинете.
Да уж, бывают времена, когда не повредит то, что большая шишка обязана тебе своей жизнью.
– Буду на связи, – сказал Матиас.
Когда телефон умолк, Джим взглянул на свой нож. Точно такой же появился у Матиаса и в то же время, что и у Джима, и парень чертовски хорошо с ним обращался… но также он был искусен в «офисной» политике, а Джим со своими антисоциальными наклонностями оставался на поле. Одна дорожка вознесла Матиаса на вершину; другая приземлила Джима… в квартирку над гаражом.
Да еще и с новыми боссами.
Джим покачал головой, сравнивая этих четырех аристократичных педиков с мячами для крокета, волкодавом и замком с Матиасом и его приспешниками. Все очевидно – по крайней мере, с первого взгляда. Однако у Джима сложилось такое впечатление, что эти ребят на другой стороне таят такое дерьмо в задних карманах, что все стандартное и ядерное оружие в распоряжении Матиаса покажется лишь игрушками.
Джим вернулся на прежнее место, усевшись в дешевое кресло рядом с Псом, только на этот раз взял с собой мобильник. Снова начав вырезать, он продумывал новую стратегию.
Предполагая, что Вин последовал совету и порвал с Девиной, и что парень прорвется-таки через щиты Марии-Терезы, Джим задумался, какую же, черт возьми, роль играет во всем этом «перепутье». Да, может, ему и удалось собрать их в одном месте вечером в пятницу, но что он сделал кроме этого?
Либо это простейшая работа на свете, либо он что-то упускает.
Чуть позже Джим взглянул на часы. И через полчаса сделал то же самое. Матиас быстро работал. Всегда. Да и просьба была простой: проверить регистрацию и владельца пятилетней Тойоты Камри и просмотреть криминальное прошлое. Такие вещи занимают два щелчка мышью, шесть ударов по клавиатуре, ну, и примерно наносекунду.
Только если не возникло нечто срочное, связанное с национальной безопасностью. Или же в данных Марии-Терезы что-то нашли.
***
Есть причины, по которым в темных переулках люди чувствуют необходимость обернуться. Веские причины, по которым большинству хочется поторопиться, даже если на улице не холодно. Отменные причины, объясняющие, почему ночью освещенные улицы куда более предпочтительны.
– О… Боже, нет… пожалуйста…
Взмах монтировкой, направленный вниз, оборвал молитвы, резко вырубая мужчину, как будто выключив свет: в одно мгновение он есть, в следующее – ничего, кроме темноты. В одно мгновение слышен чей-то голос, в следующее – лишь тишина. Теперь на их лицах кровь.
Когда он убивал человека, ярость управляла его рукой в большей степени, чем любая сознательная мысль, и гнев давал ему ту силу, предвещавшую, что много времени это не займет. Всего лишь еще один удар, а, может, обойдется и без него, и наступит больше, чем временное затишье.
Переместив свой вес так, чтобы получить наибольшую отдачу от нисходящей траектории, он…
В дальнем конце переулка показались фары автомобиля, две освещенные тропинки уперлись в кирпичное здание слева и залили светом его шероховатую стену.
Нет времени для другого удара. В долю секунды его будет видно так же четко, как если бы он стоял на сцене театра.
Развернувшись, он бросился в противоположную сторону переулка, побежав так быстро, как мог. Когда он завернет за угол, они увидят его куртку и затылок бейсболки, но в Колдвелле сотни черных ветровок из гортекса, а черная шляпа – всего лишь черная шляпа.
Тормоза взвизгнули, а потом кто-то что-то прокричал.
Со всех ног он мчался только три квартала, а когда его перестали преследовать крики и рев автомобиля, замедлил шаг, а потом нырнул в дверь, над которой не было освещения. Переводя дух, он снял ветровку, сунул в нее монтировку, делая из рукавов узел за узлом, обвязывая улику.
Машина была припаркована неподалеку, поскольку он оставил ее не на парковке «Железной Маски», просто в целях безопасности. Что оказалось верным решением.
Даже восстановив дыхание, он оставался в укрытии. Примерно через пять минут завыли полицейские сирены, и он увидел, как мимо проехали две машины. Спустя полторы минуты пронеслась третья, без опознавательных знаков, с приделанной к приборной панели мигалкой.