Он не даётся ей.
— Спокойной ночи, Катя, — говорит он. И всё. Больше он не говорит ничего.
Очень скоро за её спиной — ровное, спокойное дыхание.
Она тихо поворачивается на спину, чуть скашивает глаза к окну. Белый фонарь. Мёртвый свет.
У них есть три дня без работы. Полагаются по закону.
Катерина думала, хотя бы в первый день они долго не будут вставать и снова он поцелует её, обнимет. А он, проснувшись ни свет ни заря, принял душ, сделал зарядку и стал разбирать вещи. Книги расставил на полку, которую она ему выделила, разложил белье, повесил брюки, пиджаки, рубашки.
Спокойно, уверенно ходил он по дому, у неё замирало сердце от счастья — он ходит по её, по своему, по их дому, он здесь, с ней, навсегда. Это её муж, самый близкий, самый родной человек.
Ощущение прочности, основательности отношений возникло в ней с той минуты, как он сделал ей предложение. И сейчас это ощущение прочности утвердилось.
Она приготовила завтрак. Сырники и оладьи. Борька любит сырники и оладьи. Это их с Борькой праздничный завтрак. Борька делает из них бутерброд — на оладью кладёт сырник. Борька любит поговорить на тему «сырники-оладьи». «У сырников и оладий — общая основа, — вещает он, — мука и яйцо. Но ты только подумай, как различен их вкус! Творог — это явление непонятное, придаёт любому блюду пикантность».
Юрий ел сырники с оладьями молча. Ел медленно, аккуратно. Ей нравится, как он ест, и она не отрываясь смотрит на него.
— Катя, я хочу кое-что прояснить, чтобы ты знала, — неожиданно говорит он. Потом долго молчит, глядит на неё внимательно светло-зелёными строгими глазами, точно решая: сказать — не сказать. Говорит: — У меня сейчас много работы. С ребёнком мы подождём.
Больше он ничего не прибавляет.
— Расскажи мне про свою работу, мне интересно просит она. — Видимо, работа для тебя в жизни — главное. Я хочу понять, чем ты занимаешься.
Сказала, и вдруг до неё дошёл смысл его слов. Катерина очень удивилась. Какая связь? Почему ребёнок не может появиться? Пусть себе Юрий работает, она будет растить их ребёнка.
— Мне двадцать девять лет, — возразила она Юрию. — Два года для женщины большой срок, мне будет трудно рожать.
Он улыбнулся.
— Почему трудно? Тридцать с небольшим для современной женщины возраст нормальный. Ребенок — это основной смысл семьи, ради ребёнка люди женятся. К этому вопросу нужно подойти очень серьёзно, необходимо подвести базу. У меня на работе очень сложный период, я внутренне к ребёнку не готов. И потом, ты такая молодая…
— Какую базу? — удивилась она. — Квартира есть. Зарплаты у нас с тобой вполне нормальные. — Но почему-то голос её прозвучал неубедительно.
Она хотела перевести разговор, хотела спросить, понравились ли ему сырники, понравились ли оладьи, но ей стало неловко: он уже пил чай, словно никаких сырников и оладий не было.
Вечером Катерина зажгла торшер, включила музыку, забралась с книжкой на тахту. Но читать не могла, исподтишка то и дело смотрела на Юрия, он листал толстую тетрадь, всю сплошь исписанную странными крючочками, буквами и формулами.
Одна пластинка, вторая, четвёртая.
— Пойдём ужинать! — позвала она.
Он не услышал. Он был от неё отгорожен миром, в котором ей ничего не понять, но благодаря которому она, кажется, ещё сильнее любит его.
— Ты с голоду умрёшь! — сказала она тихо.
Прошло ещё несколько минут, прежде чем он встал и подошёл к ней.
Аскетичное строгое лицо с узким овалом, бледное, точно облитое лунным светом, удивлённые, чуть растерянные глаза, строгие, крепко сжатые губы.
Он смотрит на неё прямо, глаза в глаза, не отрываясь, брови чуть приподняты, углами.
Поймала! Это то, чего она так от него ждала. Не скрывая себя, он смотрит на неё.
— Пойдём танцевать! — говорит неожиданно. Встаёт, осторожно берёт её руку в свою, осторожно касается её спины, осторожно ведёт под щемящую музыку.
У неё подкашиваются ноги, она припадает к нему всем телом, но он осторожно, чуть-чуть, едва-едва отодвигает её.
Ей сладко, ей так сладко, как никогда в жизни не было! Она попала в круг, очертивший его, хранящий его тепло, ей жарко в этом их общем круге. Она снова прижимается к нему, и снова он отодвигает её, осторожно, мягко. Так же, как вчера, и позавчера, и месяц назад, она чувствует: он боится распахнуться перед ней, переплестись с ней. Что-то сильное и властное удерживает его в его круге, за чертой возможного соединения.
Три дня, три ночи. Они гуляли по Москве, заходили в маленькие скверики, которые она так любила, сидели на одиноких скамейках.
Моросил дождь поздней осени. Голые деревья защитой от холода выставили узловатые старые ветви со случайно уцелевшими листьями, голая и мокрая земля ждала снега.
Катерина осени не чувствовала. Деревья ей казались красивыми: Нравился унылый дождь и пустые мокрые скамьи.
— Где ты был в войну? — спросила она, вспомнив почему-то дождливый Чистополь, по которому она бродила в поисках хлеба. Под дождём ходила, заглядывала в урны, как собака, искала хлеб во дворах. Было ей пять лет. Сколько времени прошло, а она помнит, будто голодная сейчас.
— В Средней Азии.
Юрий рассказал: их приютила семья из семи детей, старухи и молодой худой женщины. Старуха гладила Юрия по голове и говорила как заведённая: кушать надо. А, что будем кушать, когда нэт купать? Но кушать они с молодой раздобывали: пекли лепёшки, варили компоты из сухих груш и яблок.
Вечерами Катерина с Юрием сидели под общим торшером, читали. Они ели за одним столом и смотрели друг на друга не отрываясь. Они были вместе.
Ни она, ни он не задавали вопросов: «О чём ты думаешь? Что ты чувствуешь?»
Каждую минуту Катерина чувствовала: Юрий хочет протянуть к ней руку и не протягивает, хочет заговорить и не заговаривает. Хочет поцеловать, преодолевает себя и не целует. Ей казалось, она чувствовала, он буквально силой удерживает себя, чтобы не забыться, не потерять голову.
Кончились положенные законом три дня, и они разошлись по своим работам.
В клинике всё было по-прежнему: конференции, операции, обходы больных, приёмы больных в Консультации…
Но Катерине показалось, что и больные, и коллеги, и сами стены клиники изменились — нет неудач, несчастных случаев, патологии.
Плачет женщина:
— Зачем я лечусь? Всё равно я никому не нужна. У нас в отделе тридцать женщин, из них больше половины одинокие. Что можно сделать, если у нас мужчин вообще нет? И в техникуме были одни девушки. Статистика — скучная наука. Где мне знакомиться? Да ещё я урод. Глаза — щёлки, уши торчат. Доктор, что делать? И лет уже много — за тридцать.
Катерина сжимает руку женщины:
— Прежде всего не плакать.
Даже в этой ситуации Катерине кажется: выход есть. Её так переполняет радость, что этой радости, кажется, хватит на всех больных.
И Катерина начинает говорить горячо, ласково:
— Давайте думать вместе. Какие есть возможности знакомств. Дом отдыха? Ездите ли вы в дома отдыха?
Нет. Ну и что, что поеду, всё равно никто внимания не обратит. К красивым подходят на улице.
— А кто подходит? Не завидуйте красивым, на них часто слетаются летуны. Скромному человеку нужен скромный человек. А школьные друзья?
Женщина махнула рукой.
— Кто женится на однокласснице? Редкий случай. Да мне и не нравился никто в школе.
— Вы не плачьте, я что-нибудь обязательно придумаю, главное, не волнуйтесь.
Катерине казалось, она всемогуща, каждому может помочь.
Домой в первые дни брака торопилась.
Ей казалось, Юрий, как только придёт, снова заполнит её энергией, которую она перерасходовала.
Но получилось не совсем так, как думала она.
С Юрием у них началась странная жизнь. Юрий расспрашивал её о клинике, и она первое время охотно рассказывала. Но когда она спрашивала о его делах, он, как улитка, прятался в свою раковину. Ей казалось, она бежит за ним, а он от неё убегает. Часто стал сниться ей один и тот же сон: белая дорога, как свет от её фонаря под окном. Юрий скорым шагом ушёл вперёд, а она почему-то задержалась, чуть отстала. Она пытается догнать его, сначала ходко идёт, а потом бежит, но никак не может до него добежать. Снизу, с боков, с неба — белый мёртвый свет.
Сон повторялся и тревожил её. Что он означает? Что с ними случится? Юрий уйдёт от неё?
На работу Юрий уезжал в полседьмого утра. Первое время она вставала без четвери шесть, накинув халатик, шла на кухню. Варила свежую молочную кашу или разогревала вчерашний суп. Юрий любил утром есть суп.
Борька был к еде нетребователен, его вполне удовлетворяли покупные пельмени, бутерброды, каши. Юрий чуть не в первый день сказал, что бутербродов не любит, покупных пельменей не любит, что он привык к домашней еде.
Чтобы его кормить, Катерина купила поваренную книгу и все вечера, все субботы-воскресенья проводила на кухне. То недосолит, то пересолит, это не важно, Юрий не замечал, он съедал всё до капли, говорил одинаково «спасибо» за недосоленную и пересоленную еду.
Около шести вставала она недолго.
— Разве это разумно? У тебя есть в запасе час сна, у тебя операции! — сказал как-то Юрий. — Я вполне сумею сам себе разогреть. Если с вечера всё готово, вынуть из холодильника, поставить на плиту просто. Очень прошу тебя, не беспокойся. Ты так устаёшь! Человек, который много работает, должен беречь свои силы, как бегун на дальней дистанции. Ты согласна?
Честно говоря, вставала она вовсе не для того, чтобы подать ему суп и кашу, ей хотелось лишнюю минуту побыть с ним, осознать, что у неё есть муж. И смотреть, как он ест, было для неё удовольствие.
Возвращался Юрий поздно — между девятью и десятью вечера. Она успевала к его приходу отдохнуть, почитать, послушать музыку.
Теперь в перерывы на работе она не обедала, а бежала по магазинам. Домой приволакивала каждый день по две сумки. Она хотела баловать его.