Катерина под каким-то предлогом сбежала от неё в тот раз.
Единственное, что спасало её, — работа. Больные стали родственниками. Она как бы собой воспринимала их болезни — у неё тоже не может быть ребёнка, которого она жаждет всей душой!
Ермоленко Сергей, Ермоленко Евгения — родственники. Сергей сказал ей своё главное слово:
— Я беру брошенную девочку, и я беру брошенного мальчика. И мы будем пробовать родить своего.
Пронзительно голубые глаза были у него, когда он пришёл выписывать свою жену с двумя детьми.
Узнает ли когда-нибудь Евгения Ермоленко, что девочка, которую она прижимает любовно к груди, — не её? Как она будет относиться к мальчику, который явно — и она знает об этом — не её?!
Катерина, засыпая, старалась думать о них, о супругах Ермоленко, которые не спят ночами из-за детского бездумного плача. Дети, мальчик и девочка, доверчиво вверили свои жизни двум настрадавшимся, наполненным любовью людям.
…Девочке, у которой есть больная мама и младший брат, Катерина вырезала опухоль и сидела возле неё часами.
— Спи, Ника, не думай ни о чём. Всё позади. Опухоль — хорошая. Жить будешь долго, детей родишь.
Она врала Нике. Опухоль — злокачественная. Катерина постаралась тщательно удалить всё вокруг, чтобы не проявили себя метастазы, если они уже есть. И ещё неизвестно, сумеет или не сумеет девочка родить.
Как около своей дочери, сидела возле неё Катерина. Поила морсом, кормила фруктами, рассказывала разные истории, приносила Нике книжки.
И, лёжа в пустоте своей одинокой ночи, призывала на голову Ники спасение — уничтожение в её крови и лимфе носителей рака. Пусть у Ники будут любовь и радость, пусть она родит ребёнка.
В судьбы больных Катерина вклинивалась теперь с не понятной ей самой страстью. Её интересовали малейшие психологические причины того или иного состояния больной. Она пыталась анализировать те события её жизни, что повлияли на настроение и болезнь женщины. И с ужасом понимала: болезнь женщины в очень большой степени связана с ее бытом, с характером мужа, с отношением мужа к ней и к жизни! Как можно преодолеть их?! Как женщина может сохранить своё «я», своё лицо, своё здоровье и не подпасть под полное, безоговорочное влияние мужчины на её жизнь и здоровье?
— Завтра мы идём в театр, — сказал Юрий однажды перед сном.
Она не спросила, какой спектакль, она не выразила своей радости. От Юрия она заразилась сдержанностью: ни лишнего слова, ни лишнего движения.
А сама заметалась. Может быть, это начало нормальной жизни? Может быть, Юрий понял, как одиноко, как грустно ей живётся? Может быть, он тоже мучается? Может быть, он почувствовал себя виноватым? Или понял, что радость не менее важна, чем работа?
Они идут в театр! Они не ходили в театр с тех пор, как поженились. Конечно, это начало новых отношений.
Раньше она придумывала праздники ему, теперь он — ей!
Чтобы обратить внимание Юрия на себя, решила сшить новое платье. Нашла замечательную портниху и одно за другим придумала три платья. К её удивлению, первое новое платье Юрию не понравилось. Он сказал, что оно ей не идёт.
Два других Катерина даже не показала Юрию. Взяла их на работу.
Никогда раньше, до Юрия, о тряпках не думала, ходила всегда в одном и том же строгом костюме. До женитьбы — в чёрном, после — в зелёном, который им продали по талонам в магазине новобрачных: по зелени разбросаны белые, мелкие кони.
— Тома, помоги мне! — как только закончилась конференция, попросила Катерина. — Мы сегодня идём в театр!
Они заперлись в пустом кабинете.
Сначала она надела платье красное. Молния во всю длину, и сразу стянута талия, под горлышко ворот, обтягивающие рукава.
— Как влитая! Необыкновенно! — восхищалась Тамара и заставляла Катерину крутиться. — Идёт потрясающе. Тебе в нём восемнадцать, не больше. Только ты слишком худа. — Неожиданно Тамарины глаза наполнились слезами. — Ты совсем извелась, тебя не узнать. Он не вампир у тебя, кровь не сосёт? Очень похоже. Ходишь бочком, как виноватая. Глаза — жалкие. Кожа — жёлтая. Я ненавижу его. Ты не молчи, объясни мне, что к чему, я тебе такой совет дам, вмиг всё будет как надо.
Катерина покачала головой:
— Чем ты поможешь мне? Помочь никто никому ни в чём не может.
От постоянного молчания, от постоянного подавления своих желаний и чувств, от постоянного напряжения Катерина ослабла — давно уже близкие, слёзы вырвались бесконтрольно, она не сумела удержать их. Глотала, сбрасывала с глаз, а они сыпались.
— Здорово он тебя ухайдакал! Что он с тобой делает? Бьёт? Нравоучения читает? Кровь пьёт?
— Молчит, — вырвалось у Катерины. — По воскресеньям мы иногда ходим гулять в лес. В лесу он тоже молчит. Иногда спрашивает о моей работе. Наверное, ему интересно, я уверена, что ему искренне интересно, но, представляешь, я почему-то разучилась говорить, отделываюсь прекрасными словами «всё нормально» или «всё в порядке». Иногда он начинает восхищаться природой. Это у него происходит очень странно. «Оглянись вокруг!» — говорит он. И всё.
— Он спит с тобой? — грубо прервала её Тамара. Ещё ниже опустила Катерина голову.
— Почти нет. Мне кажется, у него кто-то есть.
Он, наверное, кого-то любит. Не знаю, ничего не понимаю. Мне кажется, он человек удивительно цельный, точно из одного куска, человек одной страсти. Если у него кто-то есть, зачем он женился на мне? Если у него никого нет, почему он так мало обращает на меня внимания? Хотя он и говорит, что главное в жизни — работа, но я не верю, нельзя работать день и ночь, правда? Я чувствую, в нём целая буря спрятана, только крепко, всей своей силой он держит себя в руках. Почему? Кто он? Я не знаю. Я так старалась всё для него делать, чтобы ему было хорошо: пирожные пекла, платья вот придумала, а он ничего не замечает. Гостей к нам не зовёт. Правда, перед Борькой пляшет, целые вечера разговаривает с ним, специально вино держит для Борьки. Ничего не могу сказать, к Борьке относится прекрасно, знаешь, как-то совсем особенно, у них какие-то секреты! Но своих друзей не позвал ни разу. Почему? Не считает меня достойной?
— Может, их у него нету? — ворвалась в монолог сердитая Тамара.
Катерина не услышала Тамариного вопроса. Была она странно в себе сосредоточена, словно в себе искала ответы на свои недоумения и не находила, словно причина произошедших с ней изменений притаилась именно в ней.
— Мы живём полгода. А он так же таинствен, как в первый день. Я ничего о нём не знаю. Я совсем не сплю. Лежать рядом с ним, хотеть… и ничего. Знаешь, он категорически против детей.
— От него зависит? — грубо спросила Тамара. Катерина обречённо кивнула.
— Он же фактически не спит со мной!
— Всё ясно. Снимай платье, — резко приказала Тамара.
— Оно не понравилось тебе?
— Ты сегодня в театр не пойдёшь!
— Как не пойду? — от удивления Катерина села на лежачок. — Это невозможно, ты что? Он же будет ждать!
— Пусть ждёт. А ты скажи, что теперь от тебя самой всё будет зависеть. Когда захочешь, дети будут…
— Ты с ума сошла! Зачем же насильно? С человеком нужно обращаться осторожно. — Катерина замёрзла в комбинации, поспешно натянула свою рабочую одежду. — Если он не хочет…
— Насчёт осторожности с человеком помолчи. Не один человек, два! С тобой тоже нужно обращаться осторожно. Ты спасаешь женщин от бесплодия, для наших больных ребёнок-счастье, и мы все понимаем, что значит для женщины ребёнок, и вдруг — на тебе: не смей родить ребёнка! Зачем он тогда женился? Ради одной первой ночи близости?! По твоим глазам вижу, даже она тебя не удовлетворила, так?
Катерина глубоко вздохнула.
Она удивлялась Тамаре. Откуда Тамара всё про неё знает? Откуда в ней такая жестокость, такая уверенность, как надо поступать?
— Ты ему служишь, а мужику служить нельзя. Нужно жить и для другого, и для себя. Истина, открытая великими людьми до нас. Зачем тебе быть несчастной? Ты самая красивая в клинике, самая добрая. И прекрасный врач, стольким людям помогла! За что же тебе выпало страдать? К чёртовой бабушке! Я не разрешу…
Катерина забралась на лежачок с ногами, поджала ноги, они костюмом не закрывались, и Катерина укутала их новым красным платьем. С детской надеждой смотрела на Тамару. Малиновые сочные щёки у Тамары, злые глаза, пухлые, как у ребёнка, губы. В первый раз такие злые глаза.
— Значит, так. Другой я бы сказала сразу: беги от него, потому что не увидишь от него ничего другого, он такой от природы, и с этим сделать ничего нельзя. Но, учитывая то, что ты его любишь, попробуем! С этой минуты ты ему не служишь, праздников не устраиваешь. Пусть он задумается о том, что случилось. В театр ты не идёшь — это барьер между старой и новой жизнью. Он будет волноваться, будет тебе звонить, а тебя дома нет. Оставь записку: ночевать не приду. Мой Коля уехал к матери — мать заболела. Переночуешь у меня. Угожу тебя по-царски, на широкую тахту, сама посплю на диване. Выпьем с тобой, покейфуем.
— А Юрий?
— Что Юрий? Впервые за полгода Юрий задаст себе вопрос, почему это она не пошла со мной в театр? Почему это она не ночует дома? Может быть, я в этом виноват?
— Он не виноват. Он так много работает! Зачем же казнить его именно тогда, когда всё как раз сдвинулось с мёртвой точки? Он же пригласил меня в театр! Значит, решил изменить нашу жизнь. Если я не пойду, он бросит меня. Он разговаривать со мной перестанет.
— Он и так, насколько я поняла, не больно-то с тобой разговаривает.
— А дальше?
— А дальше… ты станешь приходить домой позже его. У него работа, и у тебя работа. Еды нет, чистых рубашек нет. Разве ты домработница? Домработнице хотя бы платят. Домработница хотя бы выходные имеет, отдыхает от своей тяжёлой жизни. А ты не видишь ничего… Я не слепая. Съел он тебя. Поняла? Домой идём вместе.
Тамара говорила громко. Катерина даже голову в плечи втянула — Тамарин голос причинял ей боль. Всю свою жизнь она была хозяйкой положения, могла увидеть себя со стороны, а в эти полгода не умела ничего, она превратилась в беспризорного, никому не нужного пса. Жалкие глаза, жалкие повадки побитой собаки.