бы самые известные в мире деловые люди. Цель семинаров заключалась в том, чтобы за короткий срок обучить основам предпринимательства тех, у кого не было ни денег, ни времени оканчивать Гарвард.
Кроме того, она часами обсуждала с юристами и правительственными чиновниками контракт на приобретение нового отеля и присмотрела себе большую квартиру с видом на сады Петрина. Она таскала с собой Жан-Клода на всевозможные художественные выставки, своим примером побуждая его покупать картины чешских художников. Катринка постаралась познакомить его со всеми людьми в стране, имеющими вес в мире политики и бизнеса. Вечером на приеме Жан-Клод не только дал свое согласие на открытие магазинов в «Амбассадоре», но и с оптимизмом начал говорить о будущем расширении своей деятельности, словно эта идея принадлежала ему самому.
Вскоре во многих местных газетах появились фотографии Катринки, и она с удивлением обнаружила, что люди приветствуют ее с радушными улыбками, что она привлекает к себе внимание не только стильной одеждой и красотой. Катринка улыбалась в ответ, здоровалась по-чешски и торопилась дальше. Ей отчаянно хотелось все успеть вовремя, чтобы в субботу приехать к Марку в Лондон.
– Ты хоть немного отдыхаешь? – спрашивал он по телефону.
– Да, – на самом деле она очень уставала и спала в лучшем случае пять часов в сутки. – Не беспокойся обо мне. Завтра я подписываю бумаги по отелю, а документы на квартиру могут переслать к нам в Нью-Йорк. Я бы хотела, чтобы ты тоже посмотрел их, milacku. Квартира большая, светлая и с очень красивым видом из окон.
– Дай мне знать, когда ты прилетишь. Я пошлю машину встретить тебя. А может, приеду сам. Я очень соскучился по тебе.
– До встречи!
Едва Катринка успела положить трубку, как телефон зазвонил снова.
– Катринка? Катринка? Это вы? – послышался женский незнакомый голос, говоривший по-чешски.
– Да. Кто это?
– Вы не знаете меня. То есть, мы с вами никогда не встречались… Я Зузанка, дочь Мирека.
«Ах да, – вспомнила Катринка. – Зузанка, кинорежиссер».
– Здравствуйте, Зузанка. Что случилось? – спросила она, не придумав ничего лучшего.
– Я видела ваши фотографии сегодня утром. Мой отец тоже увидел их. Наверное, их ему показала его сиделка… Я знаю, что прошу от вас слишком многого, но ему бы хотелось повидать вас… Я объяснила ему, что вы очень заняты, но он так настаивал… Я не могла отказать ему, Катринка… Он умирает.
Умирает? Ну, конечно, Мирек уже старик, а не тот красивый, пятидесятилетний здоровяк, который жил в ее памяти.
Конечно, я приеду, – сказала Катринка. Ее захлестнули жалость, сочувствие и непреодолимая грусть. – Завтра утром. Объясните мне, как доехать…
ГЛАВА 24
В ту ночь Катринка спала беспокойно, проснулась рано, приняла душ, оделась и уселась за письменный стол в гостиной своего номера, попивая чай и стараясь сосредоточиться на тезисах к собранию, назначенному на одиннадцать часов.
Когда старинные часы на камине показали без двадцати девять, она взяла сумочку, перекинула через руку легкое пальто и спустилась в холл, где ее уже ждал шофер.
У Мирека был рак легких; его дочь рассказала, что за последние несколько месяцев его время от времени подлечивали в больнице, но теперь, когда конец был уже предопределен, он лежал дома. За ним ухаживали дети и пожилая экономка, которая много лет жила в семье Бартошей.
Катринка поднялась в лифте на шестой этаж большого серого здания в стиле модерн. Дверь одной из квартир была раскрыта, а на пороге стояла женщина в широкой длинной юбке и блузке со стоячим воротничком. Высокая и широкоплечая, с седеющими темными волосами и большими карими глазами, это, без сомнения, была дочь Мирека.
– Dobry den, – сказала она, протягивая руку Катринке. Входите. Я так рада, что вы приехали, продолжала она по-чешски. – Я Зузанка. – В ее встревоженном лице Катринка неожиданно для себя увидела мимолетное сходство с Кристианом.
Ее брат и невестка, которые живут вместе с Миреком, уехали на работу, объяснила Зузанка. Сама она только что закончила свой последний фильм и еще не была готова начать следующий, поэтому у нее было больше времени для того, чтобы днем находиться с отцом. Ее дети учились в институтах и приходили между занятиями.
– Сейчас мы мало можем сделать для отца: только быть рядом, – сказала она Катринке. Ее мать, которая несколько лет тому назад перенесла удар, скончалась девять месяцев назад.
– Просто время пришло. Ее жизнь была ужасной. Но все равно это очень тяжело.
– Да, – подтвердила Катринка.
– Хотите кофе? Чай? – предложила Зузанка.
– Нет, благодарю, – Катринка отрицательно покачала головой. – Могу я увидеть его?
– Да, да, конечно. – Зузанка повела Катринку по коридору мимо столовой, гостиной, кабинета, давая возможность заглянуть мельком в ту жизнь, которая раньше так занимала ее мысли. Как рассказывал Мирек, в квартире было полно сокровищ, которые он собирал во время своих путешествий за границу: французский и баварский фарфор, итальянская мебель, венецианское стекло, швейцарские часы. Заметив, что Катринка смотрит на все эти вещи, Зузанка пояснила:
– Отец всегда возвращался из-за границы с корзинами, полными контрабанды. – Она покраснела. – Но вам, конечно, это известно. – Как бы тщательно родители ни пытались скрыть от детей существование своих любовных связей, Зузанка с братом всегда были в курсе событий.
Зузанка открыла дверь в просторную спальню. Лежащий на огромной кровати Мирек Бартош казался очень маленьким и хрупким. Катринка с трудом сдержала подступившие слезы. Ужасно видеть, какую дань жизнь платит смерти.
Экономка, сидевшая на стуле возле кровати, при появлении Катринки встала, кивнула в знак приветствия и вышла из комнаты. Видимо, Мирек с трудом дышал, и специальный аппарат подавал в его носоглотку кислород по трубочке.
Некоторое время Катринка молча смотрела на Мирека. Его щеки ввалились, кожа напоминала древний пергамент, обтягивавший кости.
– Мирек, – тихо позвала она.
Его щеки дрогнули, и он посмотрел на нее отсутствующим взглядом. Вдруг он улыбнулся.
– Milâcku, – сказал он. – Ты пришла. – Он говорил с трудом.
– Конечно, пришла…
– Садись, – приказал он, и Катринка села на стул, который освободила экономка. – Ты выглядишь красивой, как никогда. Ну, рассказывай. – Катринка рассказала ему, чем занимается в Праге, про отель и про квартиру, про работу в комитете, которая так увлекла ее. Она сообщила ему последние новости о Томаше, о его ребенке.
Мирек посмотрел на Катринку.
– А ты, milâcku… Ты беременна?
– Да, – тихо сказала она.
Глаза старика повлажнели.
– Мне так жаль… до сих пор…
– Все в порядке, – успокоила она его. – Мирек, я нашла его. Все в порядке. – Его пальцы сжали ее руку, губы зашевелились, но она не смогла разобрать того, что он пытался ей сказать. Потом Мирек снова закрыл глаза. Катринка тревожно оглянулась и посмотрела на Зузанку, остановившуюся в дверях.
– Ему тяжело говорить, – сказала она. – Он заснул.
Катринка еще немного посидела со спящим Миреком, держа его за руку. Наконец она собралась уходить. На освобожденный стул тихонько села экономка, а Катринка снова пошла по длинному коридору и обнаружила в гостиной на софе плачущую Зузанку. Она так и не смогла простить матери вереницу ее любовников, из-за которых та забросила своих детей. Мирека простить было проще.
– Он не был хорошим отцом, – сказала она. – Но я любила его.
– В нем всегда было столько шарма, столько жизненной силы, – вздохнула Катринка. – Его нельзя было не любить.
– Так или иначе, он всем нам причинил много горя.
– Мне можно прийти еще раз?
– Да. Пожалуйста.
От Мирека Катринка поехала к своему адвокату, где в присутствии банкира, который помог ей в финансировании, подписала окончательные документы, дающие ей право на владение отелем. Секретарь принес бутылку моравского шампанского, которую адвокат торжественно открыл.
– За Катринку ван Холлен!
– И за пражский «Амбассадор». Желаем вам успеха, – добавил банкир.
Из вежливости Катринка пригубила запрещенное ей шампанское, поблагодарила всех за помощь и откланялась. Вернувшись в «Интерконтиненталь», она почувствовала себя смертельно усталой, но заснуть ей не удалось. Воспоминания о Миреке тревожили ее. Только сейчас она поняла, как он раскаивался в том, что потерял их общего ребенка.
Сидя в кровати, она потянулась к телефону и попросила соединить ее с боннским номером Кристиана. Естественно, его не было дома; она смогла дозвониться ему только поздно вечером, уже после прощального ленча с Жан-Клодом, который улетал в Париж. Сын молча выслушал ее торопливые немецкие фразы и, когда она замолчала, спокойно сказал:
– В эту субботу и воскресенье я занят.
Катринка рассчитывала на такой исход, но все же холодность его тона поразила ее.
– Кристиан, умирает твой отец. Разве ты не понял меня?
– Прекрасно понял.
– Что может быть важнее, чем это?
– Он для меня ничего не значит.
– Но он твой отец!
– Отец? Это слово, как я понимаю, должно вызвать у меня сентиментальные слезы?
Катринка представила себе темные глаза сына, точно такого же цвета, как у Мирека, но суженные и угрюмые, его красивое лицо с волевым подбородком и полными губами.
– Я считаю, ты должен приехать, – сказала она. – У тебя не будет другого шанса. Не дай Бог, если ты потом станешь раскаиваться, что не воспользовался им. Впрочем, поступай как знаешь.
На другом конце провода последовало столь продолжительное молчание, что Катринка засомневалась, не повесил ли Кристиан трубку, но в конце концов он согласился приехать.
– Но не потому что я такой чувствительный, – заявил он холодно, – а потому что любопытный.
Катринка решила лучше не высказываться по этому поводу.
– Позвони мне, когда возьмешь билет, – сказала она. – Я вышлю машину встретить тебя в аэропорту.