Мы с Мериме отправились в церковь пешком. По пути одежда наша основательно пропиталась потом. Доктор тяжело дышал и поминутно протирал платком то очки, то раскрасневшееся лицо. Теперь я видел, что он действительно далеко не молод.
Прохлада церкви явилась настоящим спасением для истинных христиан, явившихся послушать проповедь отца Василия. Стариков почти не было – видимо, они не отважились покинуть дома. Тем не менее народу оказалось достаточно. Нам с Мериме удалось встать на место недалеко от кафедры, возле пожилой пары. Перед нами расположилась дородная дама в широкополой сеточной шляпе. Духи, которыми она пользовалась сверх всякой меры, могли бы свалить с ног даже лошадь, не то что людей, прошагавших по жаре добрую четверть версты. Доктор, сделав глубокий вдох, побледнел и замер в трагической позе, наполненной болью. Мне казалось, будто он пришел в церковь с единственной целью – пострадать за веру.
Накануне мы почти не спали. Я провел большую часть ночи в полицейском участке, принимая участие в допросе Жофре Гизо и других цыган. Выяснилось, что некоторым из них все же удалось скрыться, в том числе старой гадалке. Армилов снарядил людей на их поиски.
Полицейские выяснили, что цыгане во главе с негром не раз оживляли покойников, но от убийств обитатели табора открещивались. Ничего нового по делу, которое я приехал расследовать, узнать от них не удалось.
Армилов топал ногами и кричал, что нельзя верить ни единому их слову. Кажется, только мое присутствие удерживало его от применения мер физического воздействия.
Настоящим шоком для жителей Кленовой рощи стало известие о смерти Ивана Жмыхова. Мериме обследовал его тело, как только закончил перевязывать раненых.
Утром, когда мы с ним возвращались в гостиницу, чтобы поспать хотя бы пару часов, на доктора было страшно смотреть. Я уговаривал его остаться в «Дионисе» и отдохнуть, но он настоял на том, чтобы отправиться в церковь со мной.
Мериме подтвердил, что рана была нанесена Жмыхову длинным и широким ножом вроде охотничьего. Убийца оказался на удивление точен, лезвие вошло прямо в сердце. Кроме того, на теле полицейского не обнаружилось никаких следов борьбы. Жмыхов знал убийцу и не ожидал нападения. Либо злодей подкрался к нему совершенно незаметно. Я почему-то был уверен в первом.
С другой стороны, упоминание Мериме об охотничьем ноже заставило меня вспомнить о Никифоре Бродкове. Он вполне мог оказаться ночью в лесу. Хорошо бы выяснить, есть ли у него алиби на время облавы. У меня были только смутные подозрения на сей счет. Тем не менее я отправил одного полицейского к лесничему, велел ему выяснить, где тот провел ночь, наказал заодно опросить и соседей.
Сейчас же мы с Мериме наслаждали церковной прохладой и глядели по сторонам. Справа от аналоя располагалась высокая дощатая кафедра, покрытая темной тканью, разрисованной белыми крестами, заключенными в круги. На ней покоилась толстая Библия в кожаном переплете. Свечи и лампады большей частью были потушены – вероятно, чтобы не умножать духоту, но запах расплавленного воска и ладана все равно чувствовался повсюду. Сквозь цветные витражи проникал яркий солнечный свет, в лучах которого кружилась золотистая пыль.
– Вот и секрет благословенной прохлады. – Мериме указал на большие чаны, которые служки прикрывали ширмами. – В них лед. Но он скоро растает, так что недолго нам…
Внезапно гомон стих. Я увидел невысокого лысого священника, облаченного в черно-белое одеяние. Он вышел из притвора, шагал четко, развернув плечи, едва ли не с офицерской осанкой, быстро поднялся по деревянным ступенькам кафедры. У него было узкое вытянутое лицо с большими выразительными глазами. Я подумал, что отец Василий, должно быть, считался в приходе настоящей грозой служек и дьячков. Мне он показался обыкновенным мелким тираном.
Священник обвел паству суровым взглядом, призванным, очевидно, пронизать каждого насквозь, а затем степенно раскрыл Библию на заранее приготовленной странице.
Прихожане замерли. Все взгляды были прикованы к проповеднику. Я понял, что он пользуется большим авторитетом в Кленовой роще и люди приходят в церковь именно для того, чтобы послушать его. Наверное, он обладал немалой харизмой, что нередко встречается у людей с болезненным самолюбием и у тиранов.
Когда отец Василий заговорил, оказалось, что у него высокий сильный голос, отдающийся во всех уголках церкви. Проповедь началась с приветствия. Затем священник завел речь о греховности человеческого существа. Он не пользовался записями, говорил по памяти, переводил взгляд с одного слушателя на другого, обращался ко всем вместе и к каждому в отдельности, словно стремился заглянуть в глубины сердец, чтобы изгнать из них скверну.
Отец Василий начал с того, что жизнь – великое бремя. Она полна забот, тревог и страданий, посылаемых нам Господом.
– Но должны ли мы стенать и роптать? – спросил он звенящим голосом, и глаза его засверкали в полумраке церкви. – Роптали ли Иов с Авраамом?
Священник устыдил тех прихожан, которые не могли сдержать слез, безутешно горевали по близким, безвременно ушедшим. Он призвал паству укрепиться сердцами и мужественно идти дальше, утешать себя тем, что умершие пребывают ныне в чертогах Господних.
Надо сказать, что его проповедь нашла в моем сердце самый горячий отклик. Сколько раз я говорил себе то же самое, что слышал теперь!
– Многие вопрошают Бога, за что Он оставил их своею милостью, – сказал отец Василий. – Почто забрал возлюбленных их. Но лишь печалят они Господа, ибо видит Он, что не крепка вера их и сомневаются они в путях Его.
Взгляд священника обрел суровость. Он подался вперед, и в церкви стало очень тихо.
– Но если увижу ясно, что раны нанесла мне десница Господа, то пойму, что не злом они были, а добром! Возблагодарю Всевышнего за все, ниспосланное мне, и покорюсь воле Его!
Голос отца Василия дрожал от напряжения и сдерживаемых чувств. Мне казалось, будто вибрирует и сам воздух, пронизанный разноцветными лучами.
– Можно ли свои муки считать достойными жалоб, если сам Иисус Христос взошел на крест, дабы искупить грехи наши, и страдал ради нас? – спросил священник.
Одну руку он держал на Библии, пальцы другой вцепились в край кафедры. Я заметил, что у многих прихожан по щекам текли слезы, которые они не пытались утирать.
– Посему говорю вам: если желаете искоренить врагов Божьих – это стремление угодно Ему!
Мы с Мериме невольно переглянулись. Отец Василий неожиданно перескочил на новую тему. Кажется, все, что он говорил доселе, нужно было ему лишь для того, чтобы довести слушателей до нужного градуса.
– Сердца наши развращены жадностью, похотью и завистью! – продолжал священник, распаляясь все больше и больше. – Нет в них смирения! Но Ты, Господи, даруй нам благодать, чтобы очистились мы от скверны, не роптали и принимали любое дело Твое с радостью.
Отец Василий говорил долго и пространно. Прохлада церкви быстро сменилась духотой. Люди вокруг меня обмахивались веерами и согласно кивали. Некоторые вытирали носовыми платками лица и шеи. Другие, в особенности женщины, завороженно смотрели на священника, словно находились в трансе от его страстной и проникновенной речи.
Я задыхался, но старался не пропустить ни единого слова – надеялся уловить в них намек на убийства, найти хоть какую-нибудь зацепку.
Мериме откровенно скучал и поминутно вытирал пот. Думаю, он пожалел, что решил составить мне компанию и посетить церковь. Наверное, этот патологоанатом с куда большим удовольствием провел бы утро в прохладном морге.
К концу проповеди я сделал вывод, что отец Василий в определенной мере обладает даром внушения. Его обаяние носило агрессивный характер, но, подкрепленное религией, буквально завораживало. Главное же состояло в том, что он, похоже, сам искренне верил во все, что говорил. Его бескомпромиссное осуждение греха показалось мне вполне искренним. Однако достаточно ли этого, чтобы заподозрить священника в зверских убийствах четырех женщин? Мог ли он тронуться умом и возомнить себя карающим мечом Господним? Его разящей дланью? Не принял ли на себя роль орудия, действующего по воле Всевышнего?
Под конец проповеди священник счел необходимым затронуть тему денег. Он посетовал на то, что в условиях засухи некоторые алчные грешники наживаются на трудностях соседей, призвал прихожан не поклоняться золотому тельцу, погрозил им геенной огненной. Отец Василий вообще часто упоминал ее – видимо, полагал, что кнут куда эффективней пряника.
Когда мы с Мериме вышли на улицу, пыльное пекло показалось нам морским бризом по сравнению с духотой, сгустившейся внутри церкви.
Взглянув направо, я заметил маковку часовни, возвышавшуюся над кронами деревьев. Возле нее было обнаружено тело последней жертвы, рыжеволосой женщины, которую никто не знал.
Это могло свидетельствовать как в пользу священника, так и против него. С одной стороны, убийца, безусловно, не должен совершать преступление там, где часто появляется, чтобы не навлечь на себя подозрений. С другой, религиозный фанатик может не задумываться о подобных вещах, считать, что находится под высоким покровительством того, чью волю якобы исполняет. Кроме того, кто знает: возможно, отец Василий жаждет пострадать за веру.
Мериме прервал ход моих мыслей.
– Полагаю, вы не заметили во время проповеди ничего необычного? – спросил он.
Мы шагали по направлению к «Дионису». Мне мучительно хотелось воды. Ледяной.
– Что вы имеете в виду? – спросил я, с трудом сглотнув жалкие остатки слюны.
– Вы очень внимательно слушали проповедь, но, видимо, надеялись отыскать в словах священника намек на мотивы, которые могли заставить его покрыть свое тело крестами и в чем мать родила носиться по Кленовой роще. Поэтому и пропустили один важный момент.
– Не томите, доктор.
Мериме быстро огляделся. Он хотел убедиться в том, что рядом с нами никого нет. Но поблизости были люди. Мы двигались чуть впереди небольшой толпы прихожан, возвращавшихся из церкви.