– Так кто ваш клиент? – спросил я.
– Ярослав Киршкневицкий. Вы можете сами спросить его, он тоже сейчас живет в Кленовой роще. Кажется, это его жена была убита первой. Какая ирония! – добавил Ауниц с горечью. – Два человека, связанных общим делом, приезжают в одно место и теряют за неделю своих супруг.
– С которыми не так давно обвенчались, – добавил я.
– Что, простите? – Ауниц поднял глаза.
– Нет, ничего, – отозвался я. – Как случилось, что граф обратился к вам?
Чех пожал плечами и проговорил:
– Он просто пришел в контору и поинтересовался, не может ли наша фирма доставить из Польши четыре ящика с землей. Мы удивились, но не стали задавать вопросов. Когда были произведены подсчеты, граф сказал, что условия приемлемы, и выложил задаток.
– Вы сами принимали заказ?
– Да, я в то время оказался в конторе. Мы с Катериной все равно собирались в Кленовую рощу, вот и решили прихватить с собой ящики Киршкневицкого.
– Они действительно прибыли из Польши? – спросил я.
– Разумеется. Наши агенты осуществляют полный контроль над перевозкой. Об этом имеются записи.
– Граф не объяснил, зачем ему нужна эта земля?
– Нет. Но наши сотрудники проверяли груз очень тщательно. Ничего, кроме земли, они не нашли.
Еще бы его не проверили! Столь странный груз просто не мог не вызвать подозрений у людей, работающих на Ауница. Вероятно, они полагали, что в земле что-то спрятано.
– Понятно, – протянул я. – Что ж, благодарю вас, господин Ауниц. Вероятно, мы с вами еще свяжемся. Хотя бы по поводу… похорон, – сказал я и встал.
Ауниц поднялся, чтобы меня проводить. На крыльце мы распрощались.
– Очень надеюсь, что вы сыщете убийцу, – сказал хозяин дома, пожимая мне руку.
Появился тот самый молчаливый слуга, который встретил меня у ворот.
– Проводи господина следователя, – велел ему чех.
– Слушаю, Милан Павлович.
Ауниц скрылся в доме, а лакей двинулся к воротам. Я последовал за ним. В поместье царили тишина и покой. Не пели птицы, не лаяли собаки, не бранились дворовые. Даже кузнечики не стрекотали в траве. Все вокруг словно замерло. Природа соблюдала траур по умершей хозяйке поместья под названием Вершки.
За воротами я ненадолго задержался, окинул взглядом сад и дом, виднеющийся в конце дорожки дом. Этот пейзаж напоминал мне что-то.
Лакей наблюдал за мной, ожидая, пока я уеду. Лицо у него было мрачное, взгляд тяжелый.
Я сел в экипаж и велел кучеру возвращаться в деревню.
Мне нужно было проверить каторжан и матросов, имена которых я отыскал в архиве. Для этого я прежде всего заглянул в участок, где прихватил с собой пару рослых полицейских, изнывавших от жары и все-таки куривших вонючие папиросы. Мы отправились пешком по адресам, указанным в списке, составленном мною.
Первым в списке значился Арсений Булыкин, бывший матрос, проживавший на Цветочной улице. Такое название больше подошло бы какому-нибудь французскому предместью, но меня радовало, что в Кленовой роще улицы вообще были хоть как-то поименованы.
Дом удалось найти без труда, поскольку один из полицейских был знаком с владельцем. Булыкин приходился ему шурином. Городовой сам постучал в дверь и представил меня, смущаясь тем, что ему приходится выступать в качестве официального лица.
Арсений Булыкин оказался приземистым коренастым человеком с абсолютно лысым черепом, крупными чертами лица, изрезанного мелкими морщинами, и кустистыми бровями, нависавшими над глубоко посаженными серыми внимательными глазами. Он хмуро поглядел на своего родственника и нехотя предложил нам зайти в дом.
– У меня к вам только одна просьба. Надеюсь, что вы не сочтете затруднительным ее исполнить, – проговорил я, когда мы расположились в тесной комнате.
Булыкин склонил голову в знак того, что слушает меня.
– Не могли бы вы снять рубашку, чтобы я мог рассмотреть ваши татуировки?
– Зачем? – поинтересовался бывший матрос, глядя мне в глаза.
Он не был обеспокоен – только удивлен.
– Это формальность. Мы проверяем всех жителей Кленовой рощи, имеющих наколки.
– Что ж, если вам угодно, – сказал Булыкин, взялся за подол рубашки и стащил ее через голову.
– Повернитесь, пожалуйста.
Ничего, напоминающего кресты, на его теле не было. На спине – большой парусник с надписью по борту «В добрый путь!», якорь на плече и спасательный круг чуть выше запястья.
– Благодарю, одевайтесь, – сказал я, закончив осмотр. – Можете не беспокоиться, мы вас больше не потревожим.
Булыкин пожал плечами и заявил:
– Чудная у вас работа, ваше благородие.
– Уж какая есть.
Я вышел на улицу, вновь развернул клочок бумаги и прочитал адрес Никифора Москвина. Чтобы не затягивать повествование, скажу сразу, что ни у него, ни у бывшего каторжника Лучкова татуировок, похожих на кресты, не оказалось. Оба были удивлены моей просьбой и испытали явное облегчение, когда я убрался.
В последнюю очередь мы отправились к Федору Рябову, чей дом находился на окраине, неподалеку от небольшого парка, засаженного чахлыми березками и кустами шиповника. Вдоль невысокой ограды лежали оранжевые сморщенные плоды, осыпавшиеся раньше времени. Они наводили меня на мысли о смоковнице, не пожелавшей утолить голод Иисуса.
Дом Рябова представлял собой двухэтажное здание с покатой коричневой крышей. Возле крыльца были выставлены кадки с какими-то растениями, изрядно пожелтевшими. Да оно и неудивительно, поскольку земля была совершенно сухой.
Полицейский постучал в дверь. Никакой реакции. Тогда он приник к небольшому окошку и заслонился от солнечного света ладонями в надежде разглядеть, что происходит в доме.
– Он здесь, ваше благородие!
В ту же секунду, как гром среди ясного неба, шарахнул выстрел. Мы со вторым полицейским вздрогнули от неожиданности и, разумеется, не успели пригнуться.
Городовой, заглянувший в окно и увидевший Рябова, схватился за шею и с тихим стоном повалился на спину. Сквозь его пальцы потекла кровь. Я выхватил из кармана платок, подбежал к раненому и попытался оказать ему первую помощь. Однако бедняга, видимо, не понимал, что делает, отталкивал меня. Поэтому прижать платок к ране и остановить кровотечение оказалось не так-то просто.
Тем временем его товарищ вытащил револьвер, взвел курок, дважды выстрелил через дверь, а затем выпустил пулю в замок и ударом ноги выбил его из пазов.
Я оставил раненого, тоже достал оружие и присоединился к полицейскому. Вместе мы ворвались в дом, но в прихожей не обнаружили никого, кроме забившейся за вешалку черной кошки.
Городничий, матерясь, заметался по комнатам.
Вдруг послышался звон разбитого стекла, и мы бросились на звук.
Оказалось, Рябов высадил окно и удирал, перепрыгивая через грядки. Мы увидели его, когда он был у самой ограды. Полицейский прицелился и выстрелил два раза подряд. Я тоже спустил курок, но без особой надежды попасть – цель была уже далековато.
Рябов легко подпрыгнул, ухватился за верхний край забора, подтянулся на руках. Полицейский громко выругался, высунулся из окна, вскинул оружие и выпустил последнюю пулю. Рябов обмяк и сполз на землю. Мы торжествующе вскрикнули, перелезли через подоконник и побежали к забору. Я на всякий случай держал револьвер наготове.
Однако, как выяснилось минуту спустя, в этом не было необходимости. Пуля пробила Рябову левую лопатку. Кровь выплескивалась на землю резкими толчками.
Я послал городового позаботиться о раненом товарище и вызвать врача, жалея о том, что ему не удастся застать Мериме, следящего за отцом Василием, и придется удовольствоваться местным эскулапом.
Когда полицейский скрылся за домом, я перевернул Рябова на спину, расстегнул одну за другой пуговицы его рубашки и снял ее. Сперва я осмотрел грудь убитого, потом перевернул его на живот и на спине обнаружил татуировку, изображавшую распятого Христа. Рисунок был крупным – примерно семь на пять дюймов. Вероятно, он мог быть отчетливо виден даже на довольно большом расстоянии. И все же крест тут был только один.
На кровь начали слетаться мухи. Я сходил в дом за одеялом и накрыл им тело.
Прошел час или около того. Доктор Фаэтонов осмотрел труп и заполнил заключение о смерти.
Потом ко мне подошел Армилов.
– Ну и дела, – сказал он, снял фуражку и вытер лоб. – Кто мог ожидать от этого мужика такой прыти? Вы в столице, наверное, привыкли к перестрелкам, но у нас тут до сих пор было тихо.
– Что вам известно об этом человеке?
– Не так уж и много. Родился в Нижнем Новгороде в 1852 году, какое-то время работал плотником. В Кленовую рощу перебрался два года назад после освобождения с каторги, где отбывал наказание за вооруженный грабеж. Он и пара его дружков обчистили почтовый дилижанс. На исправительных работах находился четыре с половиной года.
– У него есть здесь родственники?
– Нет.
– Я проверил архив. Там записано, что у него имеется младший брат, Дмитрий Рябов, живущий в Москве. Точный адрес неизвестен. Однако все это было зафиксировано только со слов самого Федора, так что шут его знает, насколько достоверны эти сведения. У него были друзья? С кем он общался?
– Это нужно спросить у соседей. Я отправил к ним нескольких расторопных ребят.
– Хорошо. Что дал обыск? Нашли вы какие-нибудь улики, способные объяснить, почему Рябов пытался сбежать?
Армилов ухмыльнулся и ответил:
– Да! На этот раз ничего загадочного. Мы обнаружили тайник. Под сундуком в спальне есть люк, ведущий в подпол. Там оказался небольшой склад оружия – пара ружей и несколько револьверов, а также вещи и ценности, явно украденные. Можно сделать вывод, что после освобождения с каторги наш друг продолжал промышлять прежним ремеслом. То обстоятельство, что он ни разу не попался, объясняется, по-видимому, тем, что он разбойничал в других местах, отдаленных от Кленовой рощи.
– У вас нет сведений о тех преступлениях, к которым Рябов мог быть причастен? – спросил я.