– Вот именно, – вставил Армилов. – Мы нашли твой нож и сравнили отпечатки, найденные на его рукояти, с теми, что взяли у тебя. Они совпали. Выходит, что орудие убийства в руках держал только ты.
Громов задумчиво пожевал губами. На его лице отобразилась настоящая мука. Он, конечно, не знал, что суд не принял бы отпечатки его пальцев в качестве улики. Этот метод еще не получил в России должного признания. Однако Армилов явно намеревался добиться своего.
– Что это за отпечатки такие? – спросил Громов.
Полицмейстер откинулся на спинку кресла.
– На твоих пальцах, приятель, имеется узор из линий, – проговорил он. – Взгляни-ка сам.
Пастух уставился на свои руки.
– И чего? – буркнул он.
– А то, что у каждого человека узорчики эти разные, понимаешь? Нет в природе двух одинаковых.
– Так уж и нет? – Громов недоверчиво усмехнулся.
– Научный факт.
– Неужто у всех смотрели?
– У всех, не у всех, а у многих.
Похоже, Армилов регулярно читал «Полицейский листок». Должно быть, выписывал его из столицы. Помню, месяца четыре назад там была большая, весьма любопытная статья, посвященная дактилоскопии.
Оказывается, этот метод начали не так давно испытывать наши коллеги в Аргентине. В прошлом году с его помощью тамошним полицейским удалось изобличить какую-то женщину в убийстве двух своих детей.
– Во всяком случае, ученым виднее, бывают ли одинаковые отпечатки, – сказал Армилов. – Не тебе об этом рассуждать.
Громов не нашел, что ответить на это, и уныло понурился.
– Так будешь сознаваться? – строго спросил полицмейстер. – Дело твое швах, а начнешь упираться, станет еще хуже. Скидки от судьи не жди.
Пастух поднял голову. Лицо его выражало отчаяние.
– Ладно, чего уж! – проговорил он. – Вижу, что не отпереться. Тем более что меня взяли с этими цацками, – он тяжело вздохнул. – Черт! И зачем только я послушал Андрюху?!
Армилов вооружился пером.
– Давай, Громов, рассказывай, – заявил он. – Хватит запираться. Чистосердечное признание и раскаяние помогут тебе на суде.
Пастух усмехнулся. Видно было, что он не очень-то в это верил.
– Слушайте. – Громов вытер скованными руками пот со лба. – Да-да, валяйте, записывайте. Мне теперь все равно! – Пастух на секунду замолчал, словно собираясь с мыслями. – Когда мы нашли эту… горничную, на ней было надето это самое украшение. Как там вы его называете?
– Колье, – подсказал я.
– Вот-вот, оно самое. То, с которым меня и взяли. Увидели мы его, я и говорю: «Гляди, какие цацки». А Андрюха отвечает: «Неужели настоящие? Откуда они у нее?» – «Мало ли. Может, у хозяйки своей сперла». А Андрюха мне: «Может, она к парню своему шла. Вот и захотела покрасоваться». – Пастух вздохнул. – Словом, решили мы эти стекляшки прихватить. Я сначала не хотел, потому что неохота было связываться, а Андрюха и говорит: ты, мол, как хочешь, а я возьму. Только не думай, что я с тобой поделюсь, раз ты такой трус! Ну, я и согласился, потому как рассудил, что обидно будет, если они и в самом деле настоящими окажутся. Спрятали мы их в дупле старого дуба недалеко от того места, где наш шалаш. Вот так все было.
– Как ты убил Баркова? – спросил Армилов, дописав строчку.
Громов пожевал губами.
– Не поделили мы потом эти цацки, – проговорил он глухо. – Андрюха, когда все поулеглось, колье достал и один камешек ножом из него выковырял. Я его спрашиваю, зачем, мол, ломаешь, дурак? А он отвечает: я, говорит, слышал, что алмазы крепче всего – надо проверить, не стекляшки ли. Так ты что, говорю, расколоть его хочешь, что ли? Нет, отвечает, эдак нельзя. Брюлики твердые, но хрупкие, это я уже выяснил. Надо что-нибудь им поцарапать. Если не раскрошится, значит, не стекляшка. Вот взял он этот камешек, да и давай им царапать по какому-то булыжнику. Тот, значит, борозды оставляет, а сам невредимый. Тут мы обрадовались. Ясно стало, что колье настоящее. Решили это отметить. Выпили, значит. Не помню уже сколько, но много. И Андрюха тут говорит, вроде как бы в шутку сначала: я, мол, с тобой не поделюсь или дам сотни три только, потому что ты не хотел его брать. Если бы не я, не было бы у нас сейчас такого богатства. – Громов замолчал на пару секунд. – Несправедливо это, вот что! Рисковали-то мы одинаково. Так что сильно обиделся я на него. Поругались мы. Толкаться начали. Помню, Андрюха достал нож, ну а я – свой. И стали мы драться. Только я половчее оказался, так-то вот! – Пастух невесело усмехнулся. – Да что теперь за дело? Все одно – гнить. Ему в земле, а мне – на каторге.
– Подпиши. – Армилов перевернул листок и подвинул его к Громову. – Не бойся, тут все верно. Лишнего я не приписал. Читать-то умеешь?
– Кое-как, – ответил пастух. – А горничную и прочих я не убивал, так и знайте. Да и зачем мне? – Он взял перо, протянутое Армиловым, и поставил на листке закорючку.
– Проводите его обратно в камеру, – велел Армилов полицейским, вынимая из стола картонную папку и убирая в нее документ.
– Не я это, – сказал Громов уже на пороге, оборачиваясь через плечо. – И вам на меня этого не повесить!
– Думаете, правду говорит? – спросил Армилов, когда пастуха увели.
– Похоже на то, – сказал я. – В том, что он мог, напившись, прикончить приятеля, не сомневаюсь, но убивать женщин, продумывать преступления, ловко избегать поимки – нет, это почерк не пастуха.
– Но тогда кто прикончил всех этих… – полицмейстер неопределенно помахал в воздухе рукой. – Черт возьми, это дело начинает здорово утомлять, вы не находите?! – добавил он вдруг с раздражением.
– К сожалению, нахожу, – признался я. – Особенно удручает то, что не предвидится никакого существенного продвижения. Возможно, убийца давно покинул Кленовую рощу и не подкинет нам новых улик.
– Но у вас же есть какие-то версии, правда?
– Конечно. Однако это всего лишь догадки. Я не могу ничего доказать.
Армилов прищурился.
– По-моему, вы темните, Петр Дмитриевич, – заявил он недоверчиво. – Уверен, вы уже вычислили преступника.
Я покачал головой и сказал:
– Мне и хотелось бы похвастаться, но нечем.
– Ладно, даст бог, что-нибудь да обнаружится, – заявил Армилов. – Я слышал, начальство потребовало у вас отчет. Это правда?
– Увы. Пришла телеграмма из Петербурга.
Полицмейстеру это, конечно, было известно. Я не сомневался, что у него самые тесные связи с почтовым отделением деревни.
– Отправили?
– Нет.
– Что так?
– Жду хоть каких-нибудь результатов. Едва ли в Петербурге хотят услышать, что я ничего не раскопал.
– А как вы объясните отсутствие отчета своему начальству?
– Скажу, что письмо потерялось по дороге.
Несколько секунд полицмейстер смотрел на меня в недоумении, пытаясь понять, говорю я всерьез или шучу, затем рассмеялся и полез в карман за папиросами.
– Однако вы оригинал, как я вижу, – проговорил он, закуривая. – Не печетесь о карьере?
Я пожал плечами и произнес:
– Едва ли меня ждет быстрое продвижение по службе. При любом исходе дела.
– Вот как? Не в ладах с начальством?
– Мне бы не хотелось это обсуждать.
– Ну, простите, голубчик. Это я так… из любопытства.
Да, Армилову трудно было поверить в то, что кто-то может не беспокоиться о карьере. Он-то, конечно, предпочел бы блистать в столице, а не прозябать в деревне – не случись того досадного убийства во время учений, когда подозрение пало на него.
– Не мешало бы выяснить, куда направлялась Мария Журавкина, – вмешался в разговор Мериме, видимо, решивший сменить тему. – Похоже, у нее все же был тайный поклонник.
– Все, с кем общалась эта особа, утверждают, что она была домоседкой, – отозвался Армилов. – Ни о каком приятеле они не слышали.
– На то он и тайный, этот поклонник, – возразил доктор.
– Я вас умоляю! – Полицмейстер усмехнулся. – Это в Петербурге человек может жить двойной жизнью. В большом городе никому ни до кого нет дела – все заняты собой. А в Кленовой роще по-настоящему скрыть ничего невозможно, тем более амуры.
– Куда она вообще могла направляться? – Мериме подошел к подробному плану деревни, висевшему на стене. – Где ее нашли?
Армилов взял со стола карандаш и тоже встал.
– Вот здесь, возле реки, – он отметил место крестиком.
– Поблизости много домов? – спросил я.
– Нет, как видите, только три.
– Кому они принадлежат?
– Сейчас посмотрим. – Армилов приблизил лицо к плану и проговорил: – В двадцать втором доме живет Федор Лесков, в двадцать третьем – Евгений Рудлов, двадцать четвертый записан на имя Михаила Волгина.
– Давайте посмотрим по картотеке, кто живет с ними, – предложил Мериме.
– И возраст, – добавил я, подходя к шкафу и доставая ящики с соответствующими буквами.
Мы окружили стол и начали искать карточки на Рудлова, Волгина и Лескова.
– Вот смотрите, – подал голос Армилов. – Федор Лесков, скорняк, сорока семи лет, живет с женой и старшим сыном, Павлом. Младший, Алексей, год назад женился и уехал в Псков.
– Лескова надо будет навестить, – сказал я. – Возможно, Мария знала его старшего сына.
– Да, пожалуй, – согласился Армилов, вытаскивая карточку из ящика и кладя ее на стол.
– А вот Волгин, – сказал Мериме. – Крестьянин, пятидесяти шести лет, живет с женой по имени Елена, детей нет.
– Этот нам не подходит, – решительно заявил Армилов. – Староват. Что у вас, Петр Дмитриевич?
– Секунду… Ага, вот! – Я извлек из ящика потертую карточку, исписанную выцветшими фиолетовыми чернилами. – Евгений Рудлов, газетчик, тридцати двух лет, не женат. Живет с сестрой Анной Беркасовой, вдовой. Ее муж умер четыре года назад от чахотки. Детей у них не было.
– Тридцать два года? – Армилов задумчиво потер подбородок. – Не знаю. Пожалуй, староват.
– Но не слишком, – сказал Мериме, забирая у меня карточку. – Все равно будем неподалеку, так что проверим и его.
– Вижу, вы, доктор, всерьез втянулись в полицейскую работу, – с усмешкой проговорил Армилов.