Келтон не торопится забирать у меня пистолет. Напротив, он ждет, думая, что его аргументы заставят меня смириться с тем, что он делает. И я успокаиваюсь. Но только немного. Наконец я протягиваю руку и двигаю лежащий на столе пистолет по направлению к Келтону.
– Ладно. Пусть это будет психологическое оружие. Но стрелять ты не будешь.
– Я тебя понял. Только знай: пистолет – вещь бесполезная, если ты не готов его использовать.
Наверняка это ему вбил в голову его отец.
Я смотрю в окно. Улица пуста. Но это естественно – еще нет и шести. Кто там может быть в этот час? Я думаю только о родителях, прокручивая в голове самые ужасные сценарии. Конечно, все это вряд ли случится или случилось, но кто меня в этом убедит до конца? Я снова пытаюсь звонить. Телефон матери переправляет меня на голосовое сообщение. У отца телефон дает несколько гудков – значит, работает.
Келтон ненадолго отправляется домой и возвращается с заплаткой для велосипедной шины. Теперь мы можем ехать втроем. Келтон одет так, словно собирается на утиную охоту – защитного цвета костюм с множеством карманов, моток веревки. У меня нет ни желания, ни сил посмеяться над ним, и я решаю, что все, что он делает, не лишено смысла. Нам ведь может понадобиться веревка, а также то, что он спрятал в свои карманы. Хочешь не хочешь, но Келтон нужен нам с Гарреттом; к тому же, если вести речь о воде, то он единственный, кто понимает, сколько нам ее потребуется на наше путешествие, а ведь это путь неблизкий – до Лагуна-Бич и обратно.
Еще ночью я собрала рюкзак. Вяленая говядина, остатки нашей воды, кухонный нож, хотя я и уверена, что у Келтона среди его снаряжения есть кое-что и пострашнее. Я его ни о чем не спрашиваю. В конце концов, я и сама могу защитить себя, и мне совсем необязательно полагаться на Келтона, на какую-нибудь там «крав-мага», которой он наверняка владеет. Какие там еще боевые искусства сейчас в ходу? Глажу Кингстона и наливаю ему воды. Ему вряд ли хватит, но это все, чем я могу с ним поделиться. Перед тем как выйти из дома, щелкаю выключателем – вдруг дали свет? Бесполезно. И волшебной палочки у меня нет. Как и у моих соседей. Лучше об этом не думать.
Наши велосипеды в полном порядке, и мы выводим их наружу. Вручную опускаем дверь гаража и выезжаем на улицу. Я оглядываю соседние дома. Мне почему-то думалось, что я увижу руины, но выглядят они как обычно. Должно быть, руины у нас внутри, а не снаружи. Как радиация.
Мы поворачиваем на проезжую часть, оставляя за спиной восходящее солнце.
– Здесь есть дорога, которая ведет вдоль Алисо и Крик-Каньона прямиком до побережья, – говорю я. – Хотя я никогда не доезжала до конца и не знаю, насколько она гладкая.
– Не самая хорошая мысль, – говорит Келтон, качая головой. – Это дикая местность, и там мы будем в одиночестве. Отличная мишень для тех, кто захочет напасть на нас и отнять воду.
Я хочу сказать, что у него паранойя, но в глубине души понимаю, что он прав, и это меня раздражает.
– Чем ближе мы будем держаться к цивилизации, тем более цивилизованными будут люди, – продолжает он. – По крайней мере, какое-то время.
Когда мы выезжаем из нашего квартала и поворачиваем на велосипедную дорожку, ведущую вдоль главной улицы района, я поворачиваюсь к Гарретту:
– Как ты?
– Гораздо лучше, чем ты, – хвастается он. – Я каждый день катаюсь, а ты нет. Поэтому не отставай.
Вот и ответ на мой вопрос: Гарретт грубит, значит – в порядке.
Наконец мы добираемся до шоссе. На нем, как и обычно, масса машин, но на этот раз все здесь по-другому. Такого я раньше не видела. Обычно утром шоссе, ведущее в Лос-Анджелес, перегружено, но не так. Теперь же в обоих направлениях – пробка; стоящие бампер к бамперу машины, не переставая, сигналят, и их бесконечная череда скрывается в малиновой дымке, которую медленно пожирает солнце, встающее над двойной горой Сэдлбэк.
Не наша беда, говорю я себе, хотя и не очень верю в это. Пытаюсь сосредоточиться на дорожке, по которой мы крутим педали, но не могу отвлечься от происходящего.
– Куда это все едут? – спрашивает Гарретт.
– Куда угодно, но только не сюда, – отзывается Келтон.
– Понятно, – говорит Гарретт. – Хотя, похоже, им туда не добраться.
Не думаю, что мой брат понимает, насколько он прав. Но Келтон понимает.
– Когда все катится под откос, – говорит он, – лучше принимать нестандартные решения, искать обходные пути. Обычно люди этого не делают. Поэтому и стоят в пробках.
То, что Келтон говорит «когда», а не «если», заставляет меня задуматься – глубже, чем мне бы хотелось.
Через пять минут Гарретт совершает свой любимый и одновременно самый ужасный для тех, кому выпало несчастье с ним путешествовать, маневр.
– Мне нужно в туалет, – говорит он.
Я предлагаю ему отойти в кусты, но, конечно, это не тот туалет, что ему нужен. Все гораздо серьезнее. Я вспоминаю, в каком ужасном состоянии находится наш туалет дома – даже притом, что мы используем принесенную Келтоном запорную жидкость, – и понимаю, что Гарретт, вероятно, все это время терпел. Но вот пришел момент, когда он уже не в силах противиться зову природы. И, как всегда, в самое неподходящее время.
Неподалеку – знакомая заправка с магазинчиком, торгующим всевозможной мелочью. Хотя наверняка туалет там еще хуже, чем у нас дома, Гарретту я об этом не говорю. Мы едем к заправке.
Спешиваемся и заходим внутрь, оглядываясь. Как и все в этом мире, магазинчик представляет собой легкое отклонение от нормы. Пыльный воздух настолько плотен, что застревает в горле. Кондиционеры отключены, что вполне понятно – на всем пути сюда мы не встретили ни одного горящего уличного фонаря. Холодильники, в которых обычно стоит содовая, энергетики и простая вода, пусты, чего и следовало ожидать. Но чего я не ожидала, так это ощущения полной заброшенности, которое производит этот магазинчик. Здесь не только нет продуктов – нет и надежды на то, что эти продукты когда-нибудь появятся вновь. Из десятка видов каждого товара на полках остался лишь один – один сорт чипсов, один – жевательной резинки. Магазинчик напоминает мне виденные в школьном учебнике изображения рынка в стране, раздираемой войной: единственные продукты там – это консервированные бобы да хлеб; да и то – пощелкаешь клювом, не получишь ни того, ни другого. И, словно издеваясь над мрачным убожеством магазинчика, откуда-то из его недр, из радио, работающего на батарейках, доносится разухабистая, в стиле «ду-уоп», музыка родом из пятидесятых.
В дальнем углу магазина за кассой сидит продавец, мне незнакомый. Вообще-то, я знаю этот магазинчик. Когда мы с матерью возвращались с футбольных тренировок, то заезжали сюда за кукурузой и изотониками. Это было нечто вроде ритуала. Я думала, что знаю всех здешних продавцов, но этого – нет. Видок у него тот еще! От таких парней родители советуют держаться подальше. Такие, обычно в фургонах без окон, медленно катят по безлюдным аллеям парков, высматривая жертву. Он похож на Санта-Клауса, совершившего две поездки во Вьетнам, причем подряд. Бегающие глаза парня останавливаются на нас, при этом одна рука у него спрятана под прилавком.
Гарретт направляется к туалету, но в этот момент продавец кричит:
– Чтобы пойти в сортир, нужно что-нибудь купить!
И когда Гарретт закрывает за собой дверь, мы с Келтоном подходим к полкам, чтобы что-то выбрать и заодно скрыться из поля обзора продавца.
Я кладу глаз на пакет орешков. Подходя к прилавку, внимательно рассматриваю продавца. Тот выглядит изможденным, под глазами набухли землистые круги. Глядя на нас, он подсчитывает стоимость того, что мы берем.
– Я вас здесь никогда раньше не видела, – говорю я, пока он занимается покупками.
– Я здесь новенький, – отвечает он, холодно оглядывая меня.
– Давно пробка на шоссе? – спрашиваю я, чтобы поменять тему.
Продавец почесывается.
– С ночи, – отвечает он. – Тут была толпа покупателей. Некоторые – нормальные, а кое-кто думал, что может взять все просто так.
– Почему же вы не вызвали копов? – продолжаю я.
Продавец хрипло усмехается:
– А вы что, не слышали? Тут ни до чего не дозвонишься. Номер девятьсот одиннадцать вырубился еще вчера вечером.
Продолжая заниматься нашими покупками, он вновь усмехается, словно все это очень забавно. Наконец произносит:
– Сорок долларов.
Я думаю, что он шутит, но потом понимаю – он серьезен.
– Экономика свободного рынка, – говорит он. – Закон спроса и предложения. Нынче спрос намного превышает предложение.
И, наклонившись вперед, повторяет:
– Как я сказал, сорок долларов.
Сзади с шоколадным батончиком подходит Келтон, который не слышал нашего с продавцом разговора. И тогда я замечаю, что касса разбита и зияет пустыми внутренностями. К тому же на этом как бы продавце не надета ужасная желтая рубашка, которую здесь обычно носят продавцы. И чем больше я стараюсь понять, что происходит, тем меньше мне этого хочется.
Из туалета показывается Гарретт. Я вырываю шоколадный батончик из рук Келтона, бросаю его на прилавок, хватаю брата за руку и тащу к выходу, надеясь, что, ошеломленный моим напором, он не станет сопротивляться. Один за другим мы выбегаем из магазина.
– А кто заплатит за этот долбаный сортир? – орет позади нас продавец, но нас уже нет.
Я прыгаю на велосипед, и мы уносимся прочь, я – впереди, остальные – за мной. Через несколько сотен метров я останавливаюсь и смотрю – нет ли погони. Келтон с Гарреттом догоняют меня и останавливаются.
– Что происходит? – спрашивает Келтон.
Я не отвечаю. Не потому, что не хочу, а потому, что детали не имеют значения.
Поворачиваюсь к Келтону и говорю:
– Этот твой пистолет – он у тебя в рюкзаке, так?
– Да…
– И ты умеешь им пользоваться?
– Да, конечно, черт возьми.
Я лезу в боковой карман собственного рюкзака и вытаскиваю патроны. Магазин, как называет эту штуку Келтон. Смотрю на него, полная сомнений. Этот магазин – воплощение всего самого ужасного, что есть в этом мире. Но мир со вчерашнего дня изменился. Поэтому я сую патроны в руку Келтона и начинаю изо всех сил крутить педали, чтобы не видеть, как он вставляет магазин в рукоятку пистолета.