Мне хватило ума отбежать от водоворота людей к полосе прибоя, но выбраться оттуда я уже не смогла, а потому видела все, что происходит, как на ладони – до самого конца.
Драки разгорались то тут, то там, и неожиданно произошло то, что умники называют «деиндивидуацией». Нечто похожее происходит, когда коп надевает свою униформу или когда ты напяливаешь на нос солнцезащитные очки, и люди вокруг уже не могут увидеть твои глаза. То есть ты выбираешься наружу из своей обычной личности и чувствуешь себя совсем не так, как раньше. Ведешь себя не так, как раньше. Что произойдет с тобой, если ты превратишься в еще одну мучимую жаждой душу в толпе водяных зомби? Ты неизбежно станешь одним из них. Так люди теряют над собой контроль и превращаются в дикую агрессивную толпу.
Я видела затоптанного до смерти старика. Я видела, как мать отняла воду у чьего-то ребенка. На моих глазах один мужчина выхватил нож и хладнокровно убил другого. Толпа, атаковав опреснители, отбросила персонал, который, выхватив оружие, принялся стрелять по обезумевшим людям.
Вскоре прибыла полиция и принялась, работая щитами, оттеснять толпу в море, словно решила утопить людей. А некоторых, самых слабых, неспособных сопротивляться, действительно утопила. Полиция стреляла резиновыми пулями, распыляла слезоточивый газ, избивала людей дубинками.
Не без труда, по колено в воде я добралась до гряды камней, громоздящейся ниже по пляжу. Со мной по- прежнему был мой рюкзак с эмблемой Китти. В этот момент меня уже лихорадило, и я понимала, что причина тому – моя инфицированная рана. Прислонившись спиной к поверхности одного из камней, я наблюдала, как люди на берегу отдают дань Зову Пустоты.
Только через час, арестовав несколько сотен людей, полиции удалось кое-как рассеять толпу, и за дело взялись парамедики, которые начали помогать раненым и увозить погибших. К закату пляж был более-менее очищен, и только полицейские, которых оставили охранять поверженные толпой опреснители, время от времени делали предупредительные выстрелы в воздух, отгоняя тех, кто неосторожно приближался к ним. Думаю, несколько выстрелов все-таки были непредупредительными.
В тот дом на берегу я решила не возвращаться. Там ничего нет – ни воды, ни припасов. Я поняла: чтобы выжить, я должна не прятаться от людей, а, наоборот, смешаться с ними. Именно так у меня могут появиться разнообразные возможности. Людей можно обмануть, можно разжалобить, можно принести в жертву наконец. Логично предположить, что я, некоторым образом, Общественный человек. Мораль моей истории такова: плохие новости лучше не обнародовать. По крайней мере, я этого делать не собираюсь. Что касается родителей Алиссы и Гарретта, то их местоположение лучше не уточнять. Они могут быть где угодно, не исключено, что в морге.
Мы обыскиваем ближайшие улицы в поисках «БМВ». Меня лихорадит, и состояние мое особой радости во мне не вызывает. Проходим мимо открытых магазинов, мимо парковок; я нажимаю на кнопку сигнализации на брелоке, но ни одна машина не реагирует.
Алисса с братом тоже смотрят по сторонам, но я знаю, что они ищут не «БМВ».
– Что за машина у ваших родителей? – спрашиваю я.
– Голубой «Приус», – отвечает Гарретт.
Я смеюсь:
– Вам повезло. Таких машин в Лагуна-Бич половина.
И вновь нажимаю на кнопку.
– Лучше держать ключи повыше, у подбородка, – советует Келтон. – Шире зона охвата. Кроме того, электропоток поднимется в мозг, и голова станет чем-то вроде антенны.
Его предложение не работает, но Келтон, довольный своей способностью делиться никому не нужной информацией, улыбается. Знать жизнь по книгам – это хорошо настолько, насколько хороши роликовые кроссовки: до какого-то места они тебя довезут, но дальше ты вынужден топать своими ногами. В критической ситуации это знание не поможет; тут нужна мудрость, которую воспитывает улица. Мне повезло: у меня есть и то, и другое. Я уже два года живу сама по себе и умудрилась кое-как обходиться без постоянного адреса и регулярного дохода. То поживу месяцок у подруги, то заберусь в дом, арестованный по долгам за ипотеку, то, как все последнее время, пороскошествую в богатом доме на побережье. И мне хорошо. Такая жизнь, жизнь на грани, мне вполне подходит.
То же самое в школе. Мне несвойственна была мелодраматическая зацикленность на самой себе, необходимая тем, кто желает стать готом, но и в экстравагантную идиотку я тоже не играла. У меня было достаточно мозгов, чтобы пренебрегать мнениями толпы, и по мне лучше уж быть посаженной на школьный флагшток, чем прослыть хипстером.
Родители мои, не вылезавшие из кучи собственных проблем, а потому считавшие, что проблемы есть и у меня, не уставали показывать меня врачам и психофармакологам, которые в один голос уверяли их, что мои беды проистекают от моего конфликта с социальной средой, а не от якобы имеющегося в моем организме химического дисбаланса. Родители от таких разговоров выходили из себя.
А действительно, какими конфликтами чревато то, что мать, например, из зловредности регулярно недожаривает цыпленка, которого подает мужу, а тот, отдавая дань своему застарелому нарциссизму, в сорок лет подтягивает кожу на физиономии? Но, в конце концов, родители нашли парня, который поставил мне диагноз, и тот им понравился: «психодиссоциативное расстройство и нигилистические тенденции личности». Что означало, короче, что мне просто плохо. А они стали пичкать меня «колесами». Спасибо вам, доктор Квэк.
Это было здорово. Для них. У меня же не было достаточной мотивации, чтобы иметь собственное мнение, но не было и энергии, чтобы это меня волновало. Правда о лекарствах состоит в том, что они действительно спасают тебе жизнь, если ты в них нуждаешься. Если же нет, то они тебе как гвоздь в заднице. Мать вдруг отрастила себе яйца и объявила, что желает развестись. И тогда я свалила. Наблюдать за этим балаганом, даже с первого ряда, я не собиралась. Время от времени я звоню им, чтобы убедиться, что они еще не сожрали друг друга и не вступили в какой-нибудь «Храм народов» новоиспеченного Джима Джонса. В остальном же мы держимся каждый по свою сторону демилитаризованной зоны.
Более двух лет полагаясь только на себя, я не раз оказывалась на волосок к тому, чтобы попасть в рабство, быть убитой – и это все случилось еще до истощения водных ресурсов. Неплохой материал для мемуаров, которые я вряд ли когда сяду писать.
А сейчас я стала предводителем компании из трех надоедливых подростков – по большому счету, самая опасная ситуация из тех, где я бывала.
Наконец мы находим «БМВ», припаркованный на отдаленной стоянке. Сияющий серебристый корпус, и машина выглядит исключительно дорого, а это означает, что она, как и говорил блондин, доверху нагружена водой. При мысли о воде мои гланды принимаются пульсировать. Но когда я смотрю внутрь машины, она оказывается заваленной всяким ненужным барахлом. Рулоны бумаги, мусор, тряпье, старые дивиди-диски, которые уже никогда не будут играть. Не может быть! Какой тупой старьевщик станет заваливать такую машину всем этим хламом? Я ищу под сиденьями, между сиденьями – все заполнено мусором. Наконец, открываю бардачок, и вот оно – спасение! По крайней мере, граммов триста. Я начинаю заглатывать воду, не собираясь ее ни с кем делить, потому что знаю – у моих спутников своя вода. Чтобы вздохнуть, мне приходится оторвать губы от бутылки.
Отдышавшись, я продолжаю рассматривать хлам. Десятки фотографий человека, которому принадлежал автомобиль. Семейные глянцевые фото, на которых вся семья, улыбаясь, тянет шеи из тесных водолазок. Такие фотографии обычно вешают на стену в рамочках. И, по мере того, как я продолжаю рассматривать эти портреты, они начинают производить на меня все более сильное и странное впечатление, что кажется мне глупым – ведь я не знала и не знаю этого типа! Но постепенно правда доходит до меня. Ведь это были вещи, которые он взял с собой, уезжая из дома, и, может, навсегда. И мне понятно то чувство отчаяния, которое владело этим человеком. Поняв это, я вдруг с новой силой ощущаю ужас нашей ситуации. Меня трясет. Это лихорадка. Нужно собраться для поездки. Не время для слабости. Нужно действовать.
Я делаю еще один глоток из бутылки и ловлю взгляд Алиссы.
– Береги воду, – говорит Алисса тоном диктора социальной рекламы, которую она вместе со своим братцем-идиотом наверняка смотрит в перерывах между мультиками.
Я отвечаю на ее взгляд.
– Келтон сядет рядом со мной, на место пассажира, – объявляю я. – Хотя он и раздражает, но он информативен.
Причина, конечно, в другом – сидящий справа представляет для меня наибольшую опасность, а этот туповатый хиляк, который даже не смог выстрелить во врага, несет в себе наименьшую степень риска. И, похоже, он готов из кожи вылезти, чтобы быть полезным.
– Я буду показывать дорогу, – заявляет Келтон. – Там можно заблудиться.
Алисса скептически смотрит на меня, после чего вновь открывает свой большой рот:
– А кто, собственно говоря, назначил тебя боссом? – спрашивает она.
– Я сама, – отвечаю я, заводя машину. – Если не нравится, берите свои велосипеды и крутите педали.
В конце концов, уступив, Алисса садится в машину, как я и предполагала. Потому что к концу дня она нуждается во мне больше, чем я в ней. Она же мне не нужна совершенно. Единственная причина, по которой Алисса и ее брат находятся в моем автомобиле, так это то, что Келтон без них не поедет, а у Келтона есть антибиотики. Если, конечно, он не врет, что вряд ли – Келтон честен до тошноты. Эта честность его, в конце концов, и прикончит. Что до Алиссы, то ей я доверяю настолько, насколько она доверяет мне. Что хорошо, поскольку все в моих руках. Выживание предполагает – ни один из необходимых ресурсов не должен попасть в чужие руки. Но сейчас, глянув назад в зеркало и получше рассмотрев Алиссу, я почувствовала то, что до этого толком не увидела. В первые минуты нашей встречи я сочла, что она из тех собак, что лают, но не кусают. Но сейчас, когда солнечный свет упал