Я делаю глубокий вдох и решаю не спорить. Почему это Келтон не на моей стороне, а на стороне Жаки, и особенно в вопросе оружия? Но, с другой стороны, именно ему мы обязаны тем, что оружие вообще участвует в наших делах. Может быть, это все-таки не удивление, а озабоченность. После того, как Келтон прицелился в Стью Лисона, я уже и не знаю, кто из них более склонен использовать пистолет – он или Жаки.
Дафна, бывшая подруга нашего дяди Базилика, живет в большом доме, оставленном ей ее матерью. Перед тем, как переехать сюда, она работала агентом по недвижимости в Молесто – городке, близ которого дядя Базилик держал ферму. Но миндальное дерево требует уйму воды, а когда ее подача была ограничена, фермы, подобные той, которой владел дядя, быстро прогорели. Дядя объявил себя банкротом, отдал свое имущество банку, а сам переехал к Дафне. Дафна же в это время видела себя на вершине успеха, потому что на руках у нее было совершенно невероятное количество предложений о продаже недвижимости. Но оказалось, что никто из тех, кто сохранил о ту пору рассудок, не собирался покупать дома, а потому Дафна не смогла продать ровным счетом ни-че-го. Цены на недвижимость обрушились.
Затем Калифорнийскую долину переименовали в Тихоокеанскую пыльную бочку, и, таким образом, в гроб этой местности был вбит последний гвоздь. Теперь Молесто, как и прочие городки этого типа, такие как Бейкерсфилд, Фресно и Мерст, превратился в город-призрак. Так или иначе, у дяди и Дафны хватило ума уехать из Молесто до начала кризиса и перебраться к ее матери, неторопливо умиравшей в своем доме, который после завершения этого процесса перешел к дочери.
Потом Дафна дважды выгоняла дядю Базилика, и он – дважды же – переезжал к нам.
Я Дафну понимаю. То есть я ее не виню. Не то чтобы дядя не мог найти работу – он просто ее не искал. Думаю, он был сломлен потерей фермы. Дафна достаточно сильно любила его, чтобы дать еще один шанс, но, я думаю, ничего у них не вышло, потому что дядя вновь оказался в нашем доме, и когда это произошло во второй раз, мы были уверены, что это навсегда.
– Пока не встану на ноги, – говаривал дядя.
Но как человек может встать на ноги, если они у него обрублены по колени?
Наконец мы выходим на улицу, где стоит дом Дафны. По-прежнему не видно ни одного человека. Хотя деревья, растущие по краям улицы, еще могут похвастать зеленью листвы, газоны перед домами в таком же состоянии, как и в нашем районе. Некоторые уже умерли. Коричневая трава и безжизненные кусты. Прочие засажены пустынной растительностью – кактусами, суккулентами, а также декорированы речными камнями. Около трети домов предпочли нелепые искусственные газоны. Обычное для пригородов притворство – что есть, то и ладно. Дом Дафны – из таких, и его нетрудно найти по искусственному фикусу, от такой штукенции до абсурда – один шаг. Этот фикус – единственное зеленое пятно на улице, и в этом есть нечто зловещее.
Грузовика дяди Базилика перед домом не видно. Наверное, в гараже.
– А что, если они уехали? – спрашивает Гарретт. – Как и тогда, с фермы.
Это то, что я должна была предусмотреть. Значит, не предусмотрела. Я не отвечаю Гарретту. Вместо этого я подхожу к двери и звоню. Звонок, естественно, не работает. Тогда я стучу. Громко и настойчиво. Тишина. Неужели Гарретт прав? Но дверь распахивается, и на пороге появляется дядя Базилик.
– Алисса? Гарретт? – спрашивает он удивленно и одновременно радостно, хотя радость эта несколько приглушена. – Что вы здесь делаете? Где ваши родители?
На этот вопрос у меня нет ответа. Не хочу даже задумываться об ответе. Я заблокировала его в самом отдаленном уголке своего сознания, чтобы оно хоть как-то работало. Если я скажу дяде, что не знаю, где находятся мои мать и отец, то расплачусь, а потому предпочитаю не отвечать.
– Мы можем войти? – спрашиваю я.
– Конечно! – спохватывается дядя, и мы входим.
В доме жарко, что делает его не вполне уютным. Фасадом жилище Дафны выходит на юг; в нем много окон, но штор не хватает. На окнах, где нет штор, висят простыни, которые должны блокировать свет и тепло, но толку от них – чуть. И во всем доме стоит запах – плесени и чего-то неприятно острого, словно в больничной палате, которую долго не проветривали. Явный признак того, что в доме что-то не так, но поскольку в моем списке слишком много вещей, которых в реальности раньше не было, то я уже устала их считать и – более того – обдумывать.
Похоже, наш дядя обезвожен. Даже хуже, чем просто обезвожен – он смертельно бледен, а кожа на его лице обвисла, словно устала удерживаться на костях. Глаза темные и ввалившиеся. Выглядит дядя, как наркоман, хотя я знаю, что наркотики его не интересуют. Так, курнет иногда – вот и все. Нет, здесь что-то другое.
– Вам нужна вода? – спрашивает дядя. – У меня ее много.
– Много? – переспрашивает Гарретт, так же, как и я, изумленный услышанным.
– Ну что ж, я бы чуток хлебнула, – произносит Жаки без колебаний.
Дядя ведет нас на кухню, где стоит ящик с водой. В коробке осталось шесть бутылок. Дядя достает пластиковые стаканчики и наливает в них немного. Делая это, он хватается за крышку кухонного стола и морщится. Похоже, он едва держится на ногах.
– Дядя Герберт! – обращаюсь я к нему по имени, а не по прозвищу. – С тобой все в порядке?
– Сейчас все будет хорошо, – отвечает он, давая понять, что пока ему плохо.
– Ничего хорошего! – вторгается в разговор Жаки, как всегда, ничуть не заботясь о правилах приличия. – Выглядите вы дерьмово.
– Ничего страшного, – продолжает упираться дядя. – Просто было несварение.
Несварение. Наверняка съел что-нибудь из холодильника после того, как отключили электричество. Дядя всегда рыскал по нашему холодильнику в поисках остатков, которые моя мать, найди она их первой, непременно бы выбросила.
– А где Дафна? – спрашиваю я.
– Отдыхает, – отвечает дядя. – Ей тоже нехорошо.
Келтон бросает на меня обеспокоенный взгляд. Я не понимаю, что это все значит, но когда я поднимаю стакан к губам, он меня останавливает. Потом смотрит на собственный стакан, нюхает его и делает маленький глоток.
– Хорошая, – говорит он.
– А с какой стати ей быть плохой? – недоумеваю я и смотрю на бутылку, из которой наливали воду. Это «Аква Вита», страшно дорогая вода, насколько я помню. Вино стоит дешевле.
– Есть хотите? – спрашивает дядя. – Кое-какие консервы остались. Выбор невелик, но что теперь поделаешь?
Я заглядываю в кладовку, чтобы оценить, насколько правильно хранится еда. Там, в основном, бутылки с приправами – с дюжину разных сортов сальсы. Есть еще кондитерские смеси от «Сары Ли» и консервированные продукты, которые можно хранить без холодильника: кусочки ананаса, водяные орехи и резаные оливки. Много всего, но как следует не поешь.
– Нет, спасибо! – говорю я дяде. – Мы в порядке.
И никто не спорит. Конечно, мы все голодны, но накануне мы неплохо поели у Келтона дома. К тому же то, что нам показал дядя – это наверняка единственное, что есть у них с Дафной. Зачем же отнимать и это немногое?
Затем Келтон делает нечто странное. Подходит к раковине и отворачивает кран. Конечно, ничего не вытекает, но Келтон нюхает носик, после чего поворачивается к дяде:
– Похоже, вода здесь была и после общего отключения.
– Некоторое время, – кивает дядя Базилик. – Они подключились к старой цистерне. Вода еще текла пару дней. Едва сочилась, правда. В ванну не нальешь, но попить можно было.
Келтон кивает, после чего поворачивается ко мне:
– Алисса! Можно тебя на минутку?
Он берет меня за руку и ведет в гостиную. Как только мы выходим туда, я сразу же вырываю руку. Мне не нравится, когда меня таскают туда-сюда.
– О чем таком особенно важном ты хочешь поговорить?
– Нам нужно сматываться отсюда, – говорит Келтон громким шепотом.
– Я как раз над этим работаю, – отвечаю я. – Но мы же не можем так сразу – появились, взяли грузовик и уехали!
– Ты не понимаешь! – продолжает он по-прежнему шепотом, как маньяк. – Тебе не кажутся странными эти улицы, на которых никого нет?
Нет, если хорошенько подумать, то это действительно странно. Где бы мы ни были, мы сталкивались с признаками жизни, но в этом поселке нет даже намеков на то, что здесь кто-то живет.
Келтон придвигается ко мне совсем близко. Шепчет тише, но с той же маниакальной страстью:
– Я совершенно уверен в том, что вода из-под крана была очень плохой. Хуже, чем плохой. Думаю, у твоего дяди дизентерия. Не исключено, что дизентерия тут у всех, у всего поселка.
О дизентерии я почти ничего не знаю, кроме того, что это – очень опасная форма диареи, которой страдают многие люди в третьих странах.
– И… что же нам… делать?
Келтон качает головой.
– Сделать мы ничего не можем. Без лекарств – совершенно ничего!
Он несколько мгновений молчит, изучающе глядя на меня – насколько я понимаю то, что он говорит. Я понимаю, но это совсем не значит, что мне должна понравиться его прозорливость.
– Нельзя ничего трогать, – продолжает Келтон. – И, тем более, есть или пить.
– Но там же все в банках! – возражаю я, хотя у меня нет никакого желания что-либо съесть.
– Это так, – не унимается Келтон. – Но все, чего он касался, может быть загрязненным.
Тут уж не поспоришь. Как бы параноидально все это ни звучало, но Келтон, скорее всего, прав.
Возвратившись в кухню, мы видим, как дядя накладывает кусочки ананаса в тарелку, стоящую перед Гарреттом.
– Я ничего не просил! – оправдывается тот. – Это сам дядя Базилик настоял.
Дядя кладет перед Гарреттом ложку.
– Тебе нужна энергия, – говорит дядя. – Знаю, что тут немного, но у меня, дети, вы не останетесь голодными.
Сдавшись, Гарретт тянется к ложке.
– Не бери! – резко говорю я и почти отбрасываю ложку, после чего поворачиваюсь к дяде. Мои действия более чем красноречивы, а потому нет смысла скрывать их причины.