Но затем я спохватываюсь: «Аква Вита»!
На своем сиденье я изгибаюсь так, чтобы в заднее окошко грузовика увидеть ящик с бутылками.
– Он там, – успокаивает нас всех Жаки.
– Какие-то бутылки могли получить повреждения, – робко предполагает Гарретт. – Может быть, посмотрим?
Но я прекрасно знаю, к чему это нас приведет. И, думаю, это знают все. Генри ставит точку в дискуссии.
– Бутылки «Аква Виты» сделаны из плотного полиэтилена, но без бисфенола, – говорит он. – Уверяю вас, протечки в ящике не будет.
И хотя меня корчит от необходимости соглашаться с Генри хоть в чем-либо, сейчас я его поддерживаю.
– Кроме того, – говорю я, – мы откроем ящик только в крайнем случае.
Искушение – наш злейший враг. В убежище воды должно быть больше, чем достаточно, а пока все резервы мы будем хранить до последнего момента. Хотя я страшно удивлен тем, что мы вернули этот ящик «Аква Виты». Улыбаясь, я смотрю на Жаки и качаю головой.
– С твоей стороны было чистым безумием забрать этот ящик у солдат.
Жаки усмехается, понимая, что это комплимент – нечто, к чему, как я понимаю, она не привыкла.
– Ты тоже не образец благоразумия, – отвечает она, и я тоже воспринимаю это как похвалу. Интересно, а что произошло бы, если бы наши дорожки пересеклись в иных обстоятельствах? Хотя вряд ли у нас что-нибудь бы вышло. Эта девушка живет в совершенно иных пространственных координатах, чем все мы. Если бы не водяной кризис, для меня Жаки так бы и осталась лишь именем на доске с именами лучших студентов школы, которых мне не удалось побить в тестах.
Понимая, что беспокоиться о безопасности мне уже не нужно, я наконец перевожу дыхание. И все следуют моему примеру.
Жаки протягивает руку и включает радио. На всех каналах только экстренные сообщения да нескончаемый поток советов – куда людям ехать, куда не ехать, сохранять спокойствие… Советы для всех скопом, а значит, ни для кого.
– У дяди же есть спутниковое радио, – говорит Алисса и переключает каналы. Неожиданно в наши уши врывается Майкл Джексон со своим «Ловким преступником» – лучшей песней в мире, если оценивать ее, исходя из текущего момента. Как всегда, порывистая и импульсивная, Жаки вскакивает, распахивает окно на крыше и, опасно вытянувшись, принимается пританцовывать, наслаждаясь приливом адреналина, хлынувшего в ее кровь.
Через несколько мгновений Алисса тянет Жаки за край блузки:
– Довольно, хватит!
И тут же, как только Жаки оказывается на своем сиденье, Алисса вскакивает и, высунувшись из люка, тоже принимается танцевать. Жаки, заливаясь смехом, тузит ее, словно расхулиганившуюся сестру. И Гарретт, в свою очередь, требует дать ему шанс поучаствовать в общем веселье. И все мы – как одно целое. Кем мы были? Странной, разрозненной компанией случайно встретившихся людей. Теперь же мы – как семья. Чудеса, да и только!
Я открываю окно и выставляю наружу руку. Закрываю глаза и, расставив пальцы, распахиваю ладонь текущему навстречу потоку свежего воздуха. Смотрю в окно и удивляюсь миру, раскинувшемуся вокруг нас, радуюсь смягченному легкой дымкой полуденному солнцу, которое одаряет нас светом; свет течет с неба и мерцает золотыми лентами на поверхности бетонного днища акведука… И тут я понимаю, что эти мгновения – единственные за последнее время, когда мы по-настоящему были свободны. Словно мы и не убегаем из мест, которые когда-то называли своим домом. Словно и не стали жертвами и свидетелями водяного апокалипсиса. Конечно, мне не забыть того, что произошло с нами за эти двадцать четыре часа, но сейчас, когда мы мчимся вдоль бетонной полосы акведука, я могу оставить эти воспоминания у себя за спиной и на мгновение освободиться от их груза. И это – верный признак: вне зависимости от того, что случилось или случится с нами, жизнь продолжается и будет продолжаться дальше.
К действительности нас возвращает Генри.
– Там развилка! – кричит он, перекрывая свист ветра.
– Левый поворот! – говорю я.
Алисса же вмешивается и говорит, что так мы поедем в юго-восточном направлении, к побережью, а не в горы.
– Все нормально, – объясняю я. – Мы движемся по речной системе. По этому притоку мы как раз и выйдем к главному руслу.
Генри поворачивает налево.
– Когда мы достигнем главного русла, – продолжаю я, – сделаем резкий поворот направо и по этому руслу доедем до самых гор.
Раньше я не упускал случая похвастаться своей фотографической памятью, и теперь выпал случай ее испытать. Акведук, по которому мы мчимся, превращается в нормальное русло высохшей реки, потом вновь в бетонный канал. Постепенно пейзаж вокруг нас становится все более индустриальным.
Очередная развилка. Генри резко сворачивает вправо, и по компасу, установленному на приборной доске, мы понимаем: теперь мы двигаемся к северу. Этот канал гораздо шире предыдущего. Когда-то это была река Санта-Ана; теперь же от нее остались лишь воспоминания. Все реки Южной Калифорнии напоминают теперь конечности призрака. Нет, мы по-прежнему ощущаем их присутствие, но в действительности они – иллюзия, закованная в бетон. По пути нам попадаются, в качестве вех, позволяющих определить маршрут, знакомые здания и сооружения. Вот пролетел мимо стадион лос-анджелесских «Ангелов», королей бейсбола, скрылся за нашими спинами «Хонда-центр». Значит, мы где-то недалеко от Диснейленда. Я даже представить не могу, каким нужно быть безумцем, чтобы сейчас туда пойти. В прошлом году, реализуя проницательную, как им казалось, маркетинговую стратегию, менеджеры Диснейленда осушили свои искусственные водоемы. Тематический «Круиз по джунглям» был вытеснен маршрутом странствий по виртуальной реальности. «Пираты Карибского моря» уступили место площадке, где посетители могли насладиться эффектами магнитной левитации. В осушенном рву вокруг острова Тома Сойера менеджеры устроили Гранд-Каньон. Так что теперь любой, кто думает, что сможет, перескочив забор, вдоволь напиться настоянной на гуано голубой воды, обломается по полной.
Мы едем по широкому бетонному каналу, и мне начинает казаться, что мир раскололся надвое, а мы путешествуем по шраму разлома, по пропасти, которая разделяет то, что когда-то было, и то, что нам всем предстоит. Сами мы более этому миру не принадлежим, по крайней мере, я. Все, что когда-либо имело для меня значение, осталось в недостижимой дали. Я думаю о своем брате. О родителях. Но при этом я странным образом бесчувствен. Такое случается после ожога: как только боль проходит, обожженное место теряет всякую чувствительность – нервные окончания умирают. И все-таки, я думаю, лучшее место для меня сейчас – это то место, где проходит граница между разорванными в клочья краями миров – мира до и мира после водяного кризиса.
Эта граница принимает различные формы. В некоторых местах нам приходится снижать скорость из-за камней, сломанных ветвей и иных препятствий, которые, как мне кажется, были принесены сюда последними потоками воды, посещавшими акведук. В иных случаях наш грузовик вообще тащится, как черепаха, между пятифутовыми насыпями из булыжников, которые были насыпаны бульдозерами с целью направлять потоки воды. Похоже, сам канал устроен таким образом, чтобы выстроить на нашем пути непреодолимые препятствия. Но мы их преодолеем. Мы – выстоим!
Пролетает еще один час, и мы натыкаемся на дамбу.
– Эта дамба отражена на твоей ментальной карте? – спрашивает Жаки.
Я не отвечаю на вопрос. Вместо этого я говорю:
– В месте, где стоят дамбы, всегда есть обходной маршрут, чтобы тяжелая техника могла спуститься на дно русла.
Мы едем вдоль дамбы, потом поворачиваем назад и через сотню ярдов находим объезд. Правда, он закрыт воротами, но ворота изрядно проржавели.
На скорости пятьдесят миль в час, что, конечно, чересчур, мы врубаемся в ворота, и они с грохотом слетают с петель.
Жаки восторженно орет, Алисса проглатывает это, Гарретт просто смеется, Генри же не отвлекается от дела, которым занят – крепко держится за рулевое колесо. Я же по-прежнему бесчувствен. Единственная моя реакция на штурм ворот – усилившееся сердцебиение.
Ворота на противоположной стороне объездного пути открыты, а потому Генри нет нужды повторять представление, чтобы вновь спуститься в канал. Мы оказываемся в широком паводковом резервуаре, а это означает, что из округа Ориндж мы перебрались в Риверсайд.
Веки мои понемногу тяжелеют. Это тело мое требует, чтобы ему отдали долг – долг, накопившийся в течение проведенных почти без сна последних четырех дней. Затем я вспоминаю о водяном долге, накопившемся за это же время. Вчера нас напоили, но в этой жаре мы все изрядно пропотели. Последней водой была та, что дал нам сегодня утром дядя Алиссы. Сейчас же почти вечер. Процесс обезвоживания тела при температуре в сто градусов по Фаренгейту ускоряется вдвое, а то и втрое. Я буду рад ночи и темноте. Надеюсь, к этому времени мы уже доберемся до нашего убежища.
В резервуаре стоит запах дыма. Не сильный, но постоянный. Наверное, это дым от горящих повсюду, как мы слышали из новостей, зарослей кустов. В резервуарах всегда скапливается плохой воздух.
– Это где-то здесь? – спрашивает Генри. – Убежище недалеко?
– Пока нет, – отвечаю я. – Мы в паводковом резервуаре Прадо. В него втекают три реки, точнее – втекали. Берем в сторону крайней левой.
– Отлично! – вмешивается в разговор Жаки. – Посмотрим, что там за дверью номер один.
Еще некоторое время мы скачем по пыльной долине, разбрасывая бампером попадающиеся по дороге перекати-поле, пока не видим впереди еще один бетонный канал, не такой широкий, как река Санта-Ана. У этого канала стенки вертикально уходят вверх, без всякого наклона. На дне – обычное барахло, которое невесть каким образом попадает в такие места: старые покрышки, проржавевшие тележки из супермаркета, сломанные диваны, которые, кажется, рухнули откуда-то с неба – новая полоса препятствий для нашего грузовика. Но и она нас не остановит: преодолевая залежи мусора, мы прокладываем свой курс по каналу, следуя геометрии серпант