Часть 5Ад и высокая вода
37) Жаки
Во рту моем сухо, и такое ощущение, будто я жевала подошву от старых найковских кроссовок. Или лизала грязь. Влажную, поблескивающую влагой грязь. Как это соблазнительно! Раньше я сходила с ума от льдисто-холодного «Доктора Пеппера», на банке которого сверкали капли конденсата; сейчас я обошлась бы и влажной грязью. Забавно, как нужды твоего тела видоизменяют параметры твоих желаний!
Я опять сажусь за руль. Нравится это Алиссе или нет, но вести машину придется мне. Не Генри же! А поскольку ни Келтон, ни Алисса и близко не сидели за рулем, выбора у них нет. Разве что идти пешком.
– Мой отец чувствовал, что мне нужно было научиться водить, – говорит Келтон, когда мы садимся в машину. – Но, думаю, он боялся дать мне слишком много свободы.
У Алиссы более личные причины.
– Я не стала учиться вождению из-за футбола и массы домашней работы. К тому же родители не могли вот так вот взять, да и купить мне машину. Что толку было заводиться?
– Весьма убогий жизненный выбор для людей, желающих выжить, – говорю я им обоим.
– Вот как? – возмущенно восклицает Алисса. – А твой выбор, конечно, безупречен, так?
– Да заткнитесь вы все! – кричит на нас Гарретт. – Осточертели!
И мы затыкаемся. Нет смысла ругаться и ворчать друг на друга. К тому же голоса наши начинают звучать иначе, чем раньше. Воздух, прорывающийся через голосовые связки, режет горло все сильнее, и я знаю, что эту боль чувствую не только я.
– Когда все это кончится, – говорит Генри, как только я поворачиваю ключ в замке, – мы все всё забудем и простим.
– Когда все это кончится, – отвечаю я, обращаясь к нему, – я с огромной радостью скажу вам «досвидос». Особенно буду радоваться, что не увижу больше твою рожу.
Включаю переднюю передачу и бесполезный кондиционер. Я не уверена, что знаю, который час, но сейчас жарче, чем утром, когда мы приехали. Часов десять, наверное? Или одиннадцать? Келтон говорит: даже если кондиционер не работает, но включен, он все равно поглощает горючее, и я сообщаю ему, куда он может засунуть эту информацию. Бензин теперь не проблема – у нас его больше, чем достаточно, для того, чтобы добраться до нашей цели. Проблема у нас другая, классическая: отсюда дотуда не добраться, прямой дороги нет.
Карта показывает, что дорога, по которой мы въехали в лес, поворачивает на восток, прочь от места, куда нам нужно, и доехать до шоссе Ист-Рок можно, лишь повернув назад и проехав миль двадцать. Либо, если верить Келтону, можно попытаться пробиться сквозь лес, что составит всего мили четыре.
На одной из карт, найденных в убежище, отмечены углы подъема, а потому мы знаем, где можно проехать, не опасаясь рухнуть с высоты. К сожалению, на этой карте нет ни булыжников, ни деревьев. Поэтому мы вынуждены рыскать туда-сюда, как это делает марсоход, медленно двигаясь по непредсказуемой дороге.
– Даже не знаю, верной ли мы дорогой едем, – говорю я, только потом соображая, что сказала это вслух.
– Верной, – отзывается Келтон, хотя голос его звучит не слишком уверенно.
Мы преодолеваем очередной спуск, и тут над нашими головами пролетает желтый самолет. Мое первое желание – выскочить из машины и, как это делают заброшенные на необитаемый остров люди, кричать и размахивать руками. Но не успеваю я даже осознать, что происходит, как самолет исчезает.
– Это пожарный самолет, – взволнованно говорит Келтон. – Я же говорил! Направляется туда же, куда и мы. Значит, мы выбрали правильное направление!
Первое ободряющее сообщение за долгое время.
Мы продолжаем зигзагами двигаться по лесу. Каждый толчок приносит боль – лупит не только по голове, но и по костям. Наверняка лубриканты, отвечающие за смазку суставов, приказали долго жить, потому что даже самое малое движение дается с трудом. Меня уже не лихорадит, а потому я знаю наверняка, в чем причина боли – жажда.
– Осторожно! – кричит Алисса.
Я давлю на тормоза и отворачиваю от дерева, которое, как законченный самоубийца, выскакивает на тропу прямо перед капотом машины. Нет, если серьезно, оно там стояло; я просто вижу происходящее не так, как раньше. Не то чтобы в глазах мутно. Просто мозг уже работает не так хорошо, чтобы давать полную и четкую картинку.
Я вынуждена ехать еще медленнее, чем ехала. Неожиданно для себя я думаю: «А все-таки, если бы мы вернулись к Агате, было бы лучше. Но теперь уже поздно. На той скорости, с которой мы передвигаемся, до шоссе мы доберемся только к ночи». И эта мысль наполняет меня отчаянием, с которым я вынуждена бороться с помощью ярости. Кто позволил этому лесу стать для нас препятствием? Я вспоминаю о тех участках леса, что стали жертвой пожаров, и, хотя страсть к поджигательству не является моим хобби, к сгоревшим лесам я не питаю сочувствия. Все эти деревья, да и сама природа представляются мне врагами.
38) Генри
Запястья у меня жутко болят от пластикового шнура, врезающегося в кожу. Что, с их точки зрения, я стал бы делать, если бы руки у меня были свободны? Задушил бы кого-нибудь? Наверное, да. Особенно сейчас.
Я сижу с краю у правой задней двери. Я мог бы попробовать поднять ручку, пока никто не смотрит, и, открыв дверь, выпрыгнуть из кабины грузовика. Но что мне это даст? К тому же они наверняка включили блокиратор – словно защиту от детской глупости. Нет, судьба моя неразрывно связана со всеми этими людьми. До определенного момента, естественно. И я должен быть начеку, потому что благоприятная возможность может открыться в любое время. Складывается такое впечатление, что вариантов нет и быть не может, и вдруг – раз, и все изменилось. И я должен быть готов к своему шансу.
39) Келтон
Головная боль, учащенное сердцебиение, сильное утомление, жжение в глазах, головокружение. Мне известны симптомы крайней степени обезвоживания. Без воды мы продержимся часов шесть или семь, затем впадем в кому. А потом умрем. Все очень просто. Сколько нам нужно воды, чтобы спастись? Чуть больше глотка, чуть меньше стакана. От обезвоживания мы не избавимся, но от смерти увильнем. Выиграем время. Но я не уверен, что между местом, где мы сейчас находимся, и нашей целью нас ждет хоть один стакан воды. Мы должны добраться туда. Выхода нет.
Сейчас наши жизни зависят от моих способностей штурмана и водительского мастерства Жаки. А вдруг я ошибаюсь, и водохранилище Сан-Габриэль тоже высохло, как и все прочие? Не придется ли нам упасть на потрескавшуюся сухую грязь его дна и попрощаться с жизнью?
Почему-то я начинаю думать о тех наградах и лентах, что украшают дома стены моей комнаты. Я участвовал в соревнованиях по компьютерным играм, по стрельбе, но шахбоксу и нигде не выигрывал главный приз – мне удавалось занять либо второе, либо третье место – и никогда первое. Отец не советовал мне вывешивать на стенах все мои трофеи. Говорил, пусть висят только некоторые. В противном случае моя комната станет «храмом посредственности», и это будет унизительно. Но мать переубедила меня, и я вывесил на стенах все. В хорошие дни я могу любоваться своими достижениями. В плохие – мои трофеи напоминают мне о том, где я должен подтянуться. Думаю, они оба были правы.
Но теперь, когда речь идет о выживании, я не имею права ни на второе, ни на третье место. Либо золото, либо могила. И я не думаю, что остальные члены нашей компании понимают, как близко мы подошли к последней черте.
40) Гарретт
Где вы, мама и папа? Вам тоже хочется пить, как и нам? Мне кажется, я умру. Но если вы уже умерли, мне не так страшно. Конечно, мне страшно. Но не слишком – если вы уже там и ждете меня. И если там есть вода.
Или вам и там хочется пить? А что, если это глупое желание чего-то холодного и мокрого не оставляет человека и после смерти? Мне кажется, я мог бы выпить целую реку. Даже Ниагарский водопад.
Мои глаза открыты, но если я пытаюсь их закрыть, мне становится больно. Больно и тогда, когда я их открываю – настолько они сухие! В уголках глаз, откуда обычно текут слезы, словно воткнуты острые булавки. Поэтому я еду прищурившись, стараясь не открывать глаза слишком широко. Я смотрю на ветровое стекло, и на мгновение мне кажется, что это экран телевизора и я смотрю телепрограмму. И все, что я вижу, – это чья-то вымышленная жизнь. Словно я заснул перед ящиком с открытыми глазами. Вот здорово. И я хочу, чтобы это ощущение продлилось, и оно все длится и становится правдой. И мне уже немного лучше, чем раньше.
Вокруг разговаривают люди, но я не думаю, что это все происходит в действительности. Это я вижу сон, хотя и сплю с открытыми глазами. Я не понимаю, что все это значит, но, может быть, именно так человек и превращается в водяного зомби?
41) Алисса
Не думай об этом! Сделай все, чтобы не думать об этом! Где-то я слышала, что человеческий мозг способен одновременно сознательно фокусироваться лишь на трех вещах. И если я заполню ими свое сознание, то не буду думать о том, как же мне хочется пить. Нужно думать о водохранилище. Нет, нельзя – мысли о нем заставят меня вспомнить о воде, которой у меня нет. А если о школе и той домашней работе, которую я так и не выполнила? О биологии? Там всякие вещи типа митозиса или меозиса. Или о синтезе протеинов? Нет, не поможет. Там везде участвует вода. Остается футбол, и это хорошо. Вот я бегу к воротам, пасую назад и вперед. И – чудо из чудес – Хали не зажала мяч как обычно, а передает его мне. Отлично! Супер!
Вторая тема – география. Я думаю о государствах, о странах. Мой отец как-то купил мне книжку с раскрасками по географии, когда узнал, что ослы из калифорнийской администрации решили, что детям география ни к чему. Раскраски, спросите вы? Неужели? И, тем не менее, это было здорово. Наверное, я немного тормозила, когда учила страны мира, но тому были причины. Франция у меня была вся зеленая и выглядела, как мужчина с эспаньолкой и торчащим кверху носом. А Египет – желтая трапеция с одним прямым углом, и похож он был на камень из пирамиды. Гренландия же стала голубой в полосочку. Итак, футбол и география.