– Нет, – отвечает он слабым голосом. – Не будет. И ты это знаешь.
Да, знаю. Но нипочем не признаюсь. Вместо этого я веду Гарретта назад – к тому самому плоскому валуну. Валун выглядит, как алтарь, на котором в жертву были принесены наши надежды. Гарретт садится на камень, подтянув коленки к подбородку, и, отвернувшись от меня, смотрит в сторону водохранилища, до которого мы почти дошли, но до которого нам так и не суждено добраться. Вот образ, который он хочет сохранить в себе навсегда. Не жизни, не семьи. Образ воды. Навсегда.
Рев приближающейся стены огня давит на уши. Небо над нами темнеет от дыма. Похоже на неожиданно упавшую на землю ночь.
Неожиданно я понимаю, что должна сделать напоследок.
Я слышала, что смерть от огня – самая ужасная форма смерти. Не желаю умереть в пламени пожара и не хочу такой смерти для своего брата.
Поэтому я достаю пистолет, который торчит у меня за поясом с того самого момента, как мне отдал его Келтон. А ведь я хотела оставить его в грузовике. Выбросить в лесу, когда мы начали карабкаться вверх по холму – он такой громоздкий! Но что-то сказало мне – оставь оружие при себе. Никогда в жизни мне не было так страшно и, одновременно, так радостно оттого, что в руке у меня заряженный пистолет. Я прячу его от Гарретта, свободной рукой обнимая его за плечи. Он приникает ко мне. Всхлипывает, хотя слез на глазах нет.
– Я хочу домой, – шепчет он. – Хочу, чтобы была прошлая неделя…
– Я тоже, – говорю я.
Неужели всего лишь неделя прошла с того времени, когда мы были счастливы и вполне уверены в своем будущем?
Внизу горящее дерево падает, и поверх наших голов в небо устремляется фейерверк искр. Семена, способные породить новые очаги пожара.
Я подношу пистолет к голове Гарретта, но не вплотную, чтобы он ни о чем не подозревал.
– Я люблю тебя, Гарретт, – говорю я, и он отзывается эхом:
– Я люблю тебя, Алисса.
Такие вещи братья и сестры никогда не говорят друг другу – пока не приходит момент, когда больше друг другу сказать уже нечего. Ощущая тяжесть металла, я кладу палец на спусковой крючок. Но я колеблюсь… колеблюсь…
И тогда Гарретт говорит шепотом:
– Ну же, Алисса! Сделай это!
Он не смотрит ни на меня, ни на пистолет. Не хочет. Поэтому я прикладываю ствол к его голове – между ухом и глазом, там, где у него самые мягкие и нежные волосенки.
– Давай, Алисса! Прошу тебя…
Я буду сильной. Если не ради себя, то ради Гарретта. И я спасу его от огня. Потом я спасу Келтона. И, наконец, себя.
Стоп-кадр: Пожарная авиация Лос-Анджелеса: «Бомбардир-415»
Самолет пожарной авиации «Бомбардир-415» скользит по воздуху всего в нескольких метрах от поверхности воды. Затем, словно пеликан, он мягко ныряет, кромкой водозаборного клапана срезает верхушки волн и, наконец, погрузившись на положенные для данной модификации полметра, за несколько секунд набирает полные баки – почти тысячу галлонов воды. За эти последние два дня пилот вместе со своей морской птичкой уже сделали бессчетное количество вылетов. Приказ начальства сформулирован предельно точно: набрав воды в водохранилище Сан-Габриэль, пилот обязан сбросить ее на очаги пожара в двадцати милях к востоку – между Сан-Габриэль и озером Эрроухед. Пламя, что заблокировало дороги к озеру Большого Медведя, уже погубило множество жизней. Что может сделать пилот? Практически ничего, кроме как потушить огонь на подступах к Эрроухеду. А это уже кое-что.
Пилот задирает нос своей птички, и вдвоем они взлетают над поверхностью водохранилища. Пилот смотрит на пожар, охвативший подступы к воде. Как огонь сумел захватить такие огромные пространства? Иногда, разгулявшись, пожар принимает угрожающие размеры, и тогда пожарные встречают его встречной стеной огня. Эту стену они сами создают и контролируют, лишая огонь пищи, таким образом минимизируя последствия разгула стихии. Но здесь, похоже, пожарные и не появлялись. На подлете это особенно хорошо видно. Пожар более чем серьезный!
Но он-то прилетел сюда за водой! Больше его ничто здесь не интересует! Сюда, на борьбу с огнем должны прислать людей из другого батальона. Так что пожар вокруг водохранилища – это не его забота. Свою воду он должен сбросить дальше, к востоку от Сан Габриэль.
Вообще, тушить пожары – это как играть в кошки-мышки. По крайней мере, он это так понимает, чтобы особенно не забивать себе голову и не нервничать.
Каждый раз, когда пилот летит, чтобы вновь наполнить водой баки своего «Бомбардира», он пролетает над переполненным эвакуационным центром. Каждый раз, когда он видит запертые там толпы страдающих беспомощных людей, ему приходит в голову мысль – а не сбросить ли на них весь полезный груз самолета? Хотя это будет неэффективное распыление ресурсов. Он спасет больше жизней, воюя с огнем. Поэтому над эвакуационным центром он теперь набирает дополнительную высоту, чтобы люди из окна его кабины выглядели чем-то вроде муравьев. Это – попытка послать встречный огонь, чтобы пылающая совесть не сожгла его заживо.
Но сейчас, взлетая над водохранилищем, он становится свидетелем чего-то необычного – как будто кто-то, спасаясь от огня, бежит по окутанной дымом дороге сквозь горящий лес. Пилот только начал набирать высоту, и, может быть, это лишь игра воображения или результат легкого головокружения, вызванного резким подъемом. Но чтобы проверить себя, пилот бросает машину влево и разворачивается, чтобы получше разглядеть то, что происходит на берегу.
Точно! Человек! Бежит по охваченной огнем и дымом дороге, спасаясь от огня. Девушка!
Что она там делает? Что заставило ее оказаться в охваченном пламенем лесу?
Но затем перед пилотом открывается почти полностью охваченная огнем кромка обрыва, висящего над водохранилищем. И там тоже – люди! Они в ловушке: с одной стороны – бездна, с другой – неумолимо приближающаяся стена огня!
Пилот взвешивает ситуацию. Берег водохранилища Сан-Габриэль – это не то место, где он обязан сбросить воду. Приказ строг и точен, и приказ должен быть выполнен. Пилот тянет на себя штурвальную колонку, управляющую рулями высоты, но тут же понимает, что не исполнит приказ. Он взял слишком низко, чтобы забыть, что он – все еще человек.
55) Алисса
Мой палец ложится на спусковой крючок пистолета, когда оглушающий рев пламени перекрывается громким воем. Нет, это не вой, а что-то иное.
Я узнаю этот звук.
Этот звук неумолимо приближается, меняет тембр, и вслед за ним над нами – совсем близко – проносится крестообразная тень.
И сейчас же на ревущую стену огня и дыма мощно низвергается сверху что-то холодное и влажное. Это длится всего пару секунд, но выпавшая с неба масса воды смывает огонь с деревьев, с кустов и травы. Вода везде – на промокшей до нитки одежде, на земле, на камнях.
Я швыряю пистолет в сторону. Неожиданно он становится моим заклятым врагом. Я облизываю руки, скручиваю волосы в пучок и высасываю из него воду.
Вода!
Вода пахнет пеплом, но мне все равно. Я глотаю ее. Горло мое режет острая боль, но я глотаю вновь и вновь.
Гарретт стоит на коленях и облизывает валун, ухватывая языком и губами тонкие ручейки, стекающие с его поверхности. Я замечаю: на валуне есть углубления и трещины, в которых скопилась вода. Я с такой силой погружаю лицо в одно из углублений в камне, что едва не ломаю себе нос. Втягиваю в себя воду.
И тут я вспоминаю, что кое-что забыла. Точнее – кое-кого. Отрываюсь от валуна и ищу глазами Келтона. Тот не двигается. Его кроссовки дымятся – так близко подобралось к нему пламя. Но теперь пламя отступило, пожар отплевывается белым паром и только кое-где зализывает свои раны редкими язычками пламени.
Я погружаю руки в углубление на камне, пытаясь набрать воды, но ничего не получается – слишком мелко. Тем не менее я несу то, что добыла, к Келтону, но вода просачивается сквозь пальцы и все мои усилия идут прахом. Нужно придумать что-то другое.
И когда приходит ответ, я начинаю смеяться над собой – способ такой простой, хотя еще неделю назад я и подумать о нем не могла бы. Та коробочка, в которой я жила прежде, была слишком мала, чтобы в нее могло поместиться мое решение.
Я бегу назад, к валуну и вновь склоняюсь над ним. Выбираю углубление побольше и, опустив в него лицо, втягиваю губами столько воды, сколько могу удержать. Мое тело требует: проглоти! Проглоти! Но я не исполняю его приказ. Я спешу к Келтону.
Падаю перед ним на колени, одной рукой приоткрываю его рот и прижимаюсь к нему губами. Затем выпускаю воду в рот Келтона – похоже на искусственное дыхание, но чуть-чуть с иным содержанием. Отвожу свои губы и, прикрыв его рот рукой, жду.
Ничего.
Ничего.
Ничего!
И вдруг – гортанный хрип и кашель. Вода фонтанирует изо рта Келтона, но я зажимаю ему рот и не даю ей излиться. Пусть чуток захлебнется. Пусть хорошенько поперхнется! Но проглотит – хоть немного!
Келтон корчится, хрипит, пытаясь откашляться и исторгнуть воду из бронхов, но идти ей некуда, кроме как обратно в рот, и я вижу, как кадык у Келтона начинает ходить вверх и вниз – он глотает!
Вновь бегу к валуну, набираю остатки воды и возвращаюсь к Келтону. Глаза его приоткрыты – он что-то соображает, но не слишком. Я вновь прижимаюсь губами к его рту и отдаю ему воду. На этот раз он приподнимает руку и придерживает меня за плечо. Я чувствую, как он пьет, как глотает, и когда вода из меня полностью переходит в него, я отстраняюсь, чтобы перевести дыхание.
Келтон смотрит на меня, еще не вполне придя в сознание. Самое время для озорных шуточек, но мы слишком далеко ушли от себя прежних, чтобы дурачиться.
– Дождь? – спрашивает Келтон.
– Самолет, – отвечаю я.
– Вот как? Это даже лучше.
Он ложится на бок и продолжает кашлять. Это ничего! Пусть кашляет, сколько ему заблагорассудится!
Я смотрю на огонь. Пожар еще бушует, хотя и не так сильно. Гарретт лежит, распростершись, на валуне и смотрит в подернутое дымкой голубое небо. Сейчас, когда наша жажда утолена, мы могли бы умереть вполне счастливыми. Но, может быть, нам не суждено умереть сегодня?