{97}.
--[13] – хотя сама Симона де Бовуар в своем философствовании не заходила настолько далеко.
–-[14]. Методы планирования позволяют делать целенаправленный выбор, касающийся беременности, а не идти на поводу у биологических процессов. Наука помогает людям с ограниченными возможностями вести желаемый образ жизни и добиваться поставленных целей. – [15]
Согласно философии Симоны де Бовуар, изменить или стереть свое прошлое мы не в состоянии – мы тащим его за собой, как чугунный шар на цепи, – однако прошлое не определяет наше будущее. –
–[16], для меня служит отношение де Бовуар к своей соседке, описанное в автобиографии и психологической драме «Гостья», первом романе де Бовуар, вышедшем в 1943 году. – {98} -[17]. Соседка несчастна и все время плачет: гитлеровцы изгнали ее из страны, продержав до этого в концлагере, она живет в бедности, ей нравятся мужчины, но мужчин она не интересует.
–[18]. Де Бовуар порицала любой гнет и выступала за свободу выбора в преодолении человеком своей фактичности – лишь бы этот выбор не попирал свободу других. –[19]{99}.
Так что же такое женщина? Согласно де Бовуар, мы не можем сказать, что она такое, потому что исчерпывающего конкретного ответа просто нет. Нет той сущности, к которой женщину можно свести. Нет никакого женственного или мужественного природного начала. Женщину нельзя сводить к гормонам и половым органам, поскольку есть еще насыщенный социальный контекст, многоплановая фактичность и жизненный опыт, которые женщину формируют. –[20].
Женщина, как и мужчина, – трансцендирующее сознание. Но женщине, в отличие от мужчины, неустанно и несправедливо навязывают роль Другого{100}. Де Бовуар говорила, что даже привилегированные женщины (включая ее саму) все равно хотя бы отчасти оказываются в том же положении, что и остальные{101}. Нас определяет выбор, который мы делаем исходя из половых и гендерных реалий нашего тела, и мы заблуждаемся – находимся в плену самообмана, – если думаем, что это не так.
Де Бовуар не разделяла идею Фрейда, что проблемы девушек проистекают из зависти к пенису. По мнению де Бовуар, корень многих проблем скорее в том, что дети видят: с обладателями пениса обращаются иначе. Девочек приучают воспринимать себя как кукол, задача которых – нравиться другим. Это порождает у них комплекс неполноценности, который может быть если не разрушительным и вредным, то по крайней мере фрустрирующим.
Тем не менее де Бовуар все же склонна чрезмерно педалировать символическое значение пениса. Так, например, в способности мальчиков мочиться стоя она усматривает трансценденцию, а в том, что девочки вынуждены мочиться сидя, – имманентность{102}. Но даже не соглашаясь с этой интерпретацией способов мочеиспускания, мы все равно можем принять точку зрения Симоны де Бовуар, что мировоззрение у разных людей может очень сильно различаться в зависимости от того, какие части тела у них имеются – или предполагаются.
Половое созревание еще больше обостряет различия между мальчиками и девочками, поскольку, с точки зрения де Бовуар, подростковый период – это время, когда перед ребенком уже открывается взрослая жизнь с ее свободой и ответственностью. Пубертат – одновременно и пробуждение, выход в большой мир, и пугающий кризис, когда подросток барахтается в волнах нравственного выбора без спасательного круга воспитательской опеки.
Согласно философии экзистенциализма, человек – это бытие и ничто. Это значит, что мы существуем (ведем свое бытие), но при этом не завершены (мы ничто, поскольку в каждый момент нашего существования в нас отсутствует наше будущее «я»). Подростковый период – время, когда дыра в центре бытия и лишенная изначального смысла вселенная призывают каждого наполнить этот мир смыслом. Некоторые дети чувствуют этот экзистенциальный страх еще до подростковых кризисов, но в пубертате, когда тело меняется и они обретают чуть больше самостоятельности, страх становится ощутимее. В подростковом возрасте человек ставит под сомнение те смыслы, которыми его кормили с ложечки в детстве, и принимается создавать собственные.
Взросление требует разрыва с детской подчиненностью и неведением, но Симона де Бовуар полагает, что мальчикам и девочкам этот разрыв преподносят по-разному. От мальчиков и в дальнейшей жизни ждут того же, к чему их приучали в детстве, – уверенности в себе, смелости, стремления к преодолению границ. Девочек приучают к женственности – инаковости, пассивности, покорности.
У мальчиков-подростков не возникает разлада с самими собой, поскольку им оказывается проще стремиться стать теми, кем собираются стать. Девочка-подросток, по словам де Бовуар, ощущает мучительное расхождение между ожидаемой от нее женственностью и «человеческим уделом»{103}. Она разрывается между человеческим желанием устремиться в будущее, утверждая себя как независимый субъект, и давлением социума, требующего низвести себя до состояния объекта и с улыбкой отступить на второй план.
Как считает политолог и феминистка Айрис Марион Янг, девочек не побуждают и не дают им возможности на практике развивать физические навыки, как мальчикам. Мальчикам положено говорить «я могу», девочкам – спрашивать «можно?». Девочек учат быть скромными – не слишком застенчивыми, но и не слишком решительными. В результате они попадают в ловушку самосбывающегося пророчества, поскольку недооценивают собственный потенциал, не вкладываются всем существом и энергией в достижение поставленных целей и закономерно терпят неудачи. Этот замкнутый круг подрывает их веру в свои физические способности и укрепляет в ошибочном убеждении, что девочки не способны быть на одном уровне с мальчиками. Отсюда обидное «у тебя бросок, как у девчонки».
В подростковом возрасте девочки претерпевают отчуждающую метаморфозу, в ходе которой тело перестает им подчиняться, разделяет их с самими собой и своими желаниями, заставляя их следовать традиционной женской участи – замужество, материнство, а затем смерть. К менструациям зачастую до сих пор относятся как к чему-то стыдному и секретному.
Симону де Бовуар потрясения, обрушившиеся на ее тело во время полового созревания, повергли в ужас. Она боялась выбираться из-под одеяла по утрам. При мысли о растущей груди она испытывала отвращение. Увидев как-то утром кровь на своем белье, перепугалась до смерти. Когда мать объяснила ей, что происходит, у нее отлегло от сердца, но, когда вечером отец шутя намекнул на ее состояние, она готова была провалиться сквозь землю от стыда{104}.
В детстве отец не уставал хвалить ее – «У Симоны мужской ум, она мыслит как мужчина, Симона – мужчина», – однако в отрочестве все по-прежнему обращались с ней как с ребенком{105}. Глядя на младшую сестру, которая только хорошела и становилась все изящнее, Симона думала, что разочаровывает отца и тот недоволен ее воображаемым уродством.
Безопасный и надежный мир ее детства рушился, оставляя один на один с неоднозначностью взрослой жизни. Она бунтовала против необоснованных и кажущихся безрассудными решений родителей. Она сопротивлялась, когда ей говорили «ты обязана», указывали, что можно и чего нельзя, и пытались навязать свою волю. Она разрывалась между желанием говорить правду и вести себя, как положено девочке, то есть держать свое мнение при себе. Она обнаружила, что и родителям свойственно ошибаться, однако это не мешает им играть на ее чувствах и навязывать груз вины. Под их взглядами, меняющимися с покровительственных на подозрительные, она терзалась сомнениями в себе{106}.
Когда девочки достигают возраста амбиций, независимости и уверенности в своих умственных способностях, принуждение подчиниться требованиям классической женственности – то есть нравиться мужчинам и быть желанной для них – усиливается. Женщин побуждают маскировать свой естественный облик косметикой, украшениями, краской для волос, одеждой, подчеркивающей одни выпуклости и прячущей другие. На это уходят силы и время{107}.
В моем отрочестве давление было примерно таким же, но выглядело не столь драматично. На каждом шагу я сталкивалась с призывами «следить за собой» в угоду окружающим. Все считали (и до сих пор считают) своим долгом высказаться насчет моего веса. Мне твердили: «Ешь давай!» – а когда я ела, ужасались: «Куда столько? Тебя же разнесет!» Я прошла разные стадии отсутствия интереса к еде и избавления от съеденного. От желчи у меня жгло пищевод, болели зубы и опухали веки, зато кожа сияла.
Симона де Бовуар объясняла, что причинение себе вреда – вполне закономерный, хотя и неподлинный способ, к которому прибегают некоторые девушки, пытаясь изменить свою участь пассивной добычи, приманки для мужского взгляда. Членовредительство – порезы, прижигания или как в случае с одной из подруг де Бовуар, которая рассекла себе ногу топориком, чтобы не идти на скучный прием, – это садомазохистский бунт: садистский, поскольку девушке доставляет удовольствие истязать свое тело, и мазохистский, поскольку боль воспринимается как вознаграждение. Калеча себя, девушка утверждает, что никто не сможет обидеть или возненавидеть ее сильнее, чем обижает и ненавидит себя она сама. Но, с точки зрения де Бовуар, членовредительство – это неподлинность, поскольку, даже если таким образом девушка протестует против объективации, она в то же время соглашается считать себя куском плоти, обреченным на подчинение. Я не стала бы издеваться над собой, если бы не воспринимала себя объектом, над которым можно и нужно издеваться